Вереницын, Константин Васильевич

Константин Васильевич Вереницын (белор. Канстанцiн Васільевіч Веранiцын, 1 (13) июня 1834, деревня Островляны Витебского уезда и губернии (ныне Городокский район (Витебская область)) — начало 1904, Петербург) — белорусский поэт, автор самого популярного в XIX веке белорусского произведения — поэмы «Тарас на Парнасе», а также опубликованной в 1980-е годы поэмы «Два дьявола».

Биография

Из дворовых людей, первоначально имел фамилию Васильев (одинаковую с отчеством). В 11-летнем возрасте получил от помещика Василия Бондырева вольную, а в 17 лет, записавшись в мещане, взял себе фамилию Вереницын. Не исключено, что Вереницын был внебрачным сыном своего помещика, в дальнейшем о его судьбе заботились родственники Бондырева. Учился в приходской школе в Городке, затем (получив вольную) в Витебской губернской гимназии и в Петербургской медико-хирургической академии (1852—1854). 15 апреля 1855 года датирована рукопись «Тараса на Парнасе», писавшегося Вереницыным в Городке, с его подписью (известна по списку из собрания А. Ф. Рыпинского, описание которого, составленное в 1930-е годы М. Пиотуховичем, дошло до нас). В 1857—1859 году учился в Горыгорецком земледельческом институте (поступил сразу на третий курс) и получил квалификацию агронома, защитив диссертацию «О белорусском хозяйстве». 7 апреля 1860 г. датирована поэма «Два дьявола», также сохранившаяся в собрании Рыпинского, с пометкой «Москва» (о пребывании Вереницына в Москве по другим источникам не известно, возможно, он искал там работу). Затем Вереницын отошёл от литературы. Вообще, никакие известные документы, кроме списков Рыпинского, не связывают его личность с литературной деятельностью. Тем не менее известные детали его биографии соответствуют предполагаемому облику автора «Тараса», как его представляли литературоведы: уроженец Витебщины, из крестьян, человек русской культуры (в отличие от польской ориентации большинства других претендентов на авторство), был в Петербурге («Тарас» показывает близкое знакомство с русской литературной жизнью, портрет Булгарина, возможно, написан в нём с натуры), учился в Горыгорецком институте, с которым традиция устойчиво связывала происхождение поэмы.

После окончания института Вереницын управлял поместьем в Могилёвской губернии, в 1874—1879 годах преподавал географию и естествознание в учительской семинарии в Молодечно, однако из-за слабого здоровья (переболел тифом и воспалением лёгких) уволился оттуда. Между 1875 и 1879 г. Вереницын женился на вдове губернского секретаря Елизавете Алексеевне Поль; детей у них, по-видимому, не было, во всяком случае, в его формулярных списках они не упоминаются. С 1880 г. служил в Петербурге чиновником Министерства путей сообщения в канцелярии министра, дослужился до чина статского советника. Когда в 1889 году «Тарас на Парнасе», до этого распространявшийся в списках, был впервые опубликован в газете «Минский листок» (в дальнейшем неоднократно переиздавался, приписываясь то В. Дунину-Марцинкевичу, то Франтишку Богушевичу, то В. Ровинскому, то другим авторам), Вереницын никак не объявлял своего авторства.

Проживал в Петербурге по адресу: Поварской переулок, 12 (ныне № 13). Ранее в этом же доме жили Тургенев, Некрасов, Чернышевский. Вереницын вышел в отставку в 1900 году и умер незадолго до февраля 1904 г., когда его вдове были выданы новые документы. Точная дата его смерти неизвестна, как и место, где он похоронен; нет даже уверенности, что он умер в Петербурге, так как в архиве церквей, ближайших к его дому, за соответствующий период запись о его отпевании не найдена.

Установление авторства

Авторство Вереницына в отношении поэмы «Тарас на Парнасе» (до этого считавшейся анонимной) было доказано в 1970-е годы минским исследователем Геннадием Киселёвым.

В 1968 году в эмигрантской печати (Антон Адамович, Мюнхен) появились сведения о неизвестных списках «Тараса на Парнасе», составленных в 1860-е годы литератором А. Рыпинским и находившихся в 1920-е годы в собрании литературоведа М. Пиотуховича. По сообщению Адамовича, в этих списках автором «Тараса» значился Константин Вереницын, о котором Пиотухович говорил своим студентам, что это псевдоним. Через пять лет эта публикация дошла до Г. Киселёва, который нашёл в архивных документах сведения о реальном Константине Вереницыне и выяснил его биографию, полностью соответствующую предполагаемому облику автора «Тараса». Киселёв также допустил, что соавтором Вереницына был его земляк и соученик Э. Ф. Вуль (настоящая фамилия — Карафа-Корбут). Попытки найти подлинные списки Рыпинского не увенчались успехом (Пиотухович был расстрелян в 1937 г.; списки погибли либо при его аресте, либо во время войны, если он успел передать их в библиотеки Минска). Однако в 1986 году в Москве В. Скалабаном была обнаружена неопубликованная статья Пиотуховича с подробным описанием списков Рыпинского, включавшая разночтения в тексте «Тараса на Парнасе» и полностью текст неизвестного ранее произведения, также подписанного именем Вереницына — «Два дьявола». Был обнаружен также ещё один ранний список «Тараса на Парнасе» (так называемый краковский), хотя и анонимный, но отражающий ту же раннюю редакцию текста, что и в списке Рыпинского.

В дальнейшем точка зрения, согласно которой Вереницын был автором «Тараса», была признана большинством литературоведов.

Стиль

Для обоих произведений Вереницына характерно использование традиций бурлеска, юмористической ирои-комической поэмы (травестированный мир богов, чертей) в сочетании с литературной и бытовой сатирой. Живые картины крестьянского («Тарас») и городского («Два дьявола») быта имеют конкретную географическую привязку — это Витебск и его губерния. Предшественником его был Викентий Ровинский, автор неоконченной белорусской версии украинской «Энеиды» Котляревского, которая в одном месте цитируется в «Тарасе на Парнасе»; высоковероятно также непосредственное влияние Котляревского. Язык Вереницына — белорусские северо-восточные витебские говоры.

Стих Вереницына — в своей основе силлабо-тонический («Тарас» — ямб, «Два дьявола» — хорей), но для него характерны в заметном количестве по сравнению с русским стихом переакцентуации и элизия гласных на стыке слов.

Память

В 2001 году на родине К. Вереницына в Островлянах и Городке установлены мемориальные знаки в честь поэмы «Тарас на Парнасе» и её вероятного автора.

Отрывок, характеризующий Вереницын, Константин Васильевич

Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.