Верещагин, Василий Петрович

Не следует путать с Василием Васильевичем Верещагиным — художником-баталистом.

Василий Петрович Верещагин
Дата рождения:	1 (13) января 1835(1835-01-13)
Место рождения:	Пермь, Российская империя
Дата смерти:	9 (22) октября 1909(1909-10-22) (74 года)
Место смерти:	Санкт-Петербург, Российская империя
Подданство:	Российская империя Российская империя
Жанр:	историческая живопись, портрет
Учёба:	Императорская Академия художеств
Работы на Викискладе

Василий Петрович Верещагин (1 (13) января 1835, Пермь — 9 (22) октября 1909, Санкт-Петербург) — русский исторический живописец и портретист.

Биография

Родился 1 (13) января 1835 года в Перми, его отец Пётр Прокопьевич (1795—1843) и дед Прокопий Данилович (1764 — после 1811) Верещагины были иконописцами. Брат художников Петра (1834—1886) и Митрофана (1842—1894) Верещагиных. Начальное образование получил в уездном училище, живописи обучился у деда Ивана Васильевича Бабина и у Афанасия Ульяновича Орлова, принявшего активное участие в его судьбе.

Первоначальное художественное образование получил у местного иконописца; но в 1856 году поступил в Академию художеств учеником А. Т. Маркова. В течение шестилетнего пребывания в Академии он получил все академические медали. За программу «Великая княгиня Софья Витовтовна на свадьбе у великого князя Василия Тёмного…» удостоен золотой медали 1-го достоинства и звания классного художника 1-й степени.

Отправившись за границу пенсионером Академии, Верещагин посетил все важные художественные центры, но главным образом работал в Риме, изучая и копируя картины старых мастеров. Возвратившись в Петербург в 1869 году, он представил в Академию в виде отчёта о своих заграничных занятиях картины: «Святой Григорий Великий проклинает умершего монаха за нарушение обета бессеребрия» (1862; ГРМ), «Свидание заключённого со своим семейством» (1868; ГТГ, повторение — ПГХГ), «Ночь на Голгофе» (1869; ГРМ), «Молитва святой Анны, матери пророка Самуила» (1864, Большая золотая медаль на Всемирной выставке в Париже — 1867; ПГХГ), три портрета, две большие картины и двадцать акварелей, за что и сделан профессором портретной и исторической живописи. Более 20 лет преподавал в Академии рисунок и композицию.

В 1870 году Верещагин отправился снова в Рим, а по возвращении в Петербург занялся исполнением стенной декорации дворца великого князя Владимира Александровича на темы из русской народной поэзии. Написал картины «Илья Муромец на пиру у князя Владимира» (1872), «Алёша Попович», «Бой Добрыни со Змеем Горынычем», «Деву-зарю» и «Овсень», в огромных размерах, на особом рубчатом полотне в подражание гобеленам; — получил за них золотую медаль на Всемирной выставке в Вене (1873).

К наиболее замечательным произведениям его следует причислить: «Крещение святого Владимира», «Водворение христианства в Киеве» и «Закладка десятинной церкви». Эти последние картины находятся в церкви дворца великого князя Владимира Александровича. Капитальными трудами Верещагина являются работы его в храме Спасителя в Москве (1875—1879), а также для Успенского собора Киево-Печерской лавры. Также выдающиеся его картины: «Снятие со креста», «Римские девочки», «Чучар», «Ау!». В 1891 году Верещагин издал «Альбом историй государства Российского в изображениях державных его представителей». На академической выставке 1891 года находилась большая картина Верещагина «Защитники Свято-Троицкой Сергиевской лавры в 1608 году» (1891; ГРМ). Им исполнено несколько литографий, а именно: «Святополк Окаянный, преследуемый тенями своих братьев», «Святая, держащая крест перед открытою пастью медведя», «Три львиные головы».

Умер 23 октября 1909 года.

• Святой Григорий проклинает умершего монаха за нарушение обета бессеребрия.jpg

  Святой Григорий проклинает умершего монаха за нарушение обета бессеребрия

• Appointment of a prisoner with his family.jpg

  Свидание заключённого со своим семейством

• Ночь на Голгофе.jpg

  Ночь на Голгофе

• Veretrin.jpg

  Защитники Свято-Троицкой Сергиевской лавры в 1608 году

Ссылки

• Верещагин, русские живописцы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Егорова Е. И. [enc.permculture.ru/showObject.do?object=1804104351 Верещагины, семья пермских иконописцев и живописцев] // Пермский край, энциклопедия.

Отрывок, характеризующий Верещагин, Василий Петрович

– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]