Верительные грамоты

Верительные грамоты (фр. Lettres de créance, англ. Credentials) — документ, которым снабжается глава дипломатического представительства класса послов или посланников для удостоверения его представительного характера и аккредитования в иностранном государстве. В нём выражается просьба верить всему тому, что будет излагать посол от имени главы своего государства и правительства, отсюда и пошло название документа. Гра́мота (grammata — византийское) — на Руси X—XVII веков деловой документ (главным образом, так называли акты) и письма (официальные и частные). Термин заимствован из Византии, где grammata обозначала послания, указы а также любые другие письменные документы.

В современной дипломатии при установлении и поддержании дипломатических отношений верительные грамоты при назначении в страну пребывания дипломатических представителей высшего ранга:

• подписываются лично главой государства, назначающего дипломатического представителя:
• скрепляются подписью министра иностранных дел;
• адресуются лично главе государства пребывания;
• вручаются лично дипломатическим представителем высшего ранга главе государства пребывания в торжественной обстановке
• порядок (очерёдность) вручения верительных грамот или представление их заверенных копий определяется датой и часом прибытия главы представительства.

История

Верительные грамоты пришли на смену дипломам — то есть сдвоенным дощечкам с нанесенными на них письменами, которые выдавались посланцам для подтверждения их полномочий. От термина «диплом» греческого происхождения от греч. díplōma — сложенный вдвое лист или документ) и пошло современное название дипломатии.

Уже в Византии существовали системы верительных грамот. Гра́мота (grammata — византийское) — на Руси X—XVII веков деловой документ (главным образом, так называли акты) и письма (официальные и частные). Термин заимствован из Византии, где grammata обозначала послания, указы а также любые другие письменные документы.

Византийская дипломатия немало позаимствовала от дипломатической системы восточных монархий, в частности от Сасанидского Ирана. В свою очередь Византия долгое время была эталоном дипломатического искусства для так называемых «варварских» государств.

На Руси XV—XVI веков большинство верительных грамот, отправляемых к европейским правителям, содержали родословную московских государей, которая возводилась непосредственно к «императору Августу». Так, в наказе царя Ивана IV Грозного послу боярину И. М. Воронцову к польскому королю и литовскому великому князю Сигизмунду II Августу (май 1556 года) говорится:

Государство наше Русское от начала особо содержится нами, вечными государи русскими, начиная от Августа, императора римского, и до Рюрика

Верительные грамоты главам государства удостоверяли личность посла и содержали титул отправителя с указанием территорий, ему принадлежащих. Однако в грамотах, которые посылались духовным лицам, обязательно добавлялась фраза «Божией помощью царь» (например, в грамоте царя Василия III Великому магистру Тевтонского ордена в Пруссии Альбрехту Бранденбург-Ансбахскому (1518—1519 годы)).

Представители иностранных государств появились в Москве раньше, чем российские за границей. Первоначально это были консулы при «торговых людях». Первое упоминание датируется 1556 годом, вскоре после появления Посольского приказа, когда царь Иван Грозный предоставил право беспошлинной торговли английским купцам. В архивных записях 1601 года содержится упоминание о «посольском подворье» на Ильинке.

В соответствии с установленным церемониалом прием послов проводился в различных «избах и палатах» Московского Кремля. Это «Столовая Брусяная изба» и «Средняя Золотая подписная палата» (1543—1584 гг.). С 1591 года постоянным местом посольских аудиенций стала «Большая Подписная Грановитая палата», используемая для представительских целей и по сей день. В соответствии с церемониалом при входе в Палату посла представляли («являли») царю, который принимал послов , сидя на троне в царском платье, «саженой русской шубе», диадеме и царской шапке. В руках царь держал скипетр, а «с левою руку у государя стоял индрогов посох в золотом месте».

Посол правил поклон «от государя его пославшего» и подавал грамоту, которую всегда принимал посольский дьяк. Затем царь «звал посла к руке», после чего посол занимал отведенное ему место. В конце аудиенции предусматривалось угощение посла медом, а порой и приглашение к царскому столу. Царское угощение («почетный стол») иногда посылалось послу на подворье.

Во второй половине XVII века в Москве появились постоянные иностранные дипломатические представители. Первое упоминание о «польском посланнике» относится к 1673 году. В 1702 году в посольских списках значатся уже шесть резидентов «чужестранных государей»: датский, прусский, польский, баварский, сербский и валашский.

К XVII веку относится и первая классификация официальных российских представителей, направлявшихся с дипломатическими поручениями в иностранные государства. Они подразделялись на три категории (класса) в зависимости от политического значения, которое придавалось их миссии:

• «послы великие»,
• «послы (посланники) легкие»
• «гонцы» («посланцы», «посланные»).

Различия в классах российских дипломатических представителей определялись такими критериями, как важность и цель миссии; значение государства, куда она направлялась; степень торжественности, которую миссии хотели придать. Этими же критериями определялся придворный ранг главы миссии (боярин, окольничий, стольник и т. п.) и численность его свиты. Послы при этом имели ограниченные полномочия, определявшиеся соответствующим «наказом», они были лишь доверенными лицами своего государя для выполнения определенного поручения (ведение переговоров, подготовка проекта договора и т. п.).

Что касается гонцов, то в их обязанности входила лишь доставка адресату царской грамоты, полномочий вступать в какие бы то ни было переговоры они не имели. Выезжающим за рубеж послам выправлялись специальные документы, подтверждающие их дипломатическую миссию, «опасные грамоты». Хотя личность посла в международном общении считалась неприкосновенной, но в случае военного конфликта это правило не всегда соблюдалось. Без того, чтобы послы заручились «опасными грамотами», выезд за рубеж не разрешался. Можно сказать, что это был первый прообраз проездного дипломатического документа, который позже получил название «открытого листа» («laisser-passer»).

Наряду с этим посла снабжали и верительными («верющими») грамотами. Такие грамоты удостоверяли, что слова посла «суть его государя речь, бо то суть наши речи». Однако в отличие от их современного аналога эти верительные грамоты не давали полномочий на постоянное представительство посла при иностранном дворе. Одновременно посол получал письменный наказ, который ему предписывалось прочитывать возможно чаще, чтобы «запоминать все там написанное и не затрудняться ответом на предложенный вопрос». Наказ содержал подробнейшую инструкцию о том, как посол должен вести себя в дороге, при аудиенции у государя и в течение всего времени пребывания за границей.

Содержание и функции современных верительных грамот

• Грамоты начинаются с официального, конституционного наименования главы государства, который направляет посла.
• Затем следует полный титул главы принимающего государства.
• Выражается желание назначением нового посла способствовать дальнейшему развитию и углублению отношений между двумя странами.
• В тексте грамот указывается, что глава государства просит главу другого государства, к которому верительные грамоты адресованы, верить всему тому, что данный дипломатический представитель будет заявлять в стране пребывания; фиксируется, кто направляется в качестве представителя и в каком ранге, причем, как правило, констатируется состояние отношений между странами.

Просьба верить действиям и словам дипломатического представителя — основное в верительных грамотах. Но следует отметить, что верительные грамоты сами по себе не дают права дипломатическому представителю подписывать международные соглашения без специальных на то полномочий за подписью главы государства или главы правительства.

В республиках и конституционных монархиях они, как правило, скрепляются министром иностранных дел, в абсолютных монархиях этого нет.

В большинстве стран вручение верительных грамот является результатом признания и означает взаимное признание де-юре двух правительств. В некоторых государствах вручение грамот не требует обязательного признания де-юре. В этом случае вручение верительных грамот может сопровождаться оговорками о характере отношений, а верительные грамоты удостоверяют представительный характер деятельности дипломата.

Форма верительных грамот

Форма верительных грамот является своеобразным отражением дипломатического права стран. Их редакция различная. Она определяется тем, из какой страны пребывает дипломат, этапам её исторического развития. В феодальную эпоху верительные грамоты отличались большой пышностью формы и стиля. В новейшее время формат грамот везде становится проще.

Порядок вручения верительных грамот

Прибывший дипломатический представитель обязан для осуществления своих функций как можно быстрее вручить верительные грамоты главе государства страны пребывания. В случае неоправданной задержки вручения грамоты правительство страны пребывания вправе требовать его отзыва.

Если дипломатический представитель приезжает в страну впервые после установления дипломатических отношений, то он обычно делает краткое заявление для печати по прибытии в столицу данного государства, в котором сообщает о задачах, поставленных перед ним пославшим его правительством.

В большинстве стран в связи с напряжённым графиком работы главы государства торжественные церемонии по случаю вручения послами верительных грамот проходят не индивидуально, а организуются с периодичностью 2—4 раза в год. При этом на каждой церемонии сразу несколько послов по очереди вручают свои верительные грамоты. Порядок (очерёдность) вручения верительных грамот или представление их заверенных копий определяется датой и часом прибытия главы представительства.

До вручения представителем своих верительных грамот все отношения с официальными органами государства пребывания осуществляются только через протокольный отдел министерства иностранных дел данной страны.

Как правило, еще до официальной церемонии вручения верительных грамот главе государства и сразу по прибытии в страну дипломатический представитель наносит незамедлительно визит руководителю протокольного отдела и узнает у него установленный в данном государстве порядок вручения верительных грамот.

Потом он наносит визит министру иностранных дел, с тем, чтобы представиться, передать ему копию верительных грамот и текст речи, которую он намерен произнести при его вручении, если это предусмотрено по обычаям данной страны. С момента вручения копии верительных грамот министру иностранных дел страны пребывания считается, что посол приступил к исполнению своих обязанностей де-факто.

Однако официальной датой вступления в должность де-юре считается час и день вручения дипломатическим представителем верительных грамот главе государства страны пребывания.

Отзывные грамоты

Если посол едет на смену, а не первым дипломатическим представителем, то вместе с верительными грамотами ему дают и отзывные грамоты его предшественника.

Отзывные грамоты (рекредитив, Letters of recall) — официальное письмо главы государства, пославшего дипломатического представителя, главе государства, принявшего дипломатического представителя, об отзыве этого представителя с занимаемого им поста. Отзывные грамоты — документ, посредством которого правительство объявляет об отзыве своего дипломатического представителя.

Так же как и верительные грамоты, отзывные грамоты подписываются главой государства и скрепляются подписью министра иностранных дел. Подобно верительным, — отзывные грамоты адресуются главе государства. В них сообщается о факте отзыва дипломатического представителя и выражается надежда, что он содействовал поддержанию и развитию отношений между странами.

В современной практике редко встречается, чтобы убывающий дипломатический представитель сам вручал главе государства свои отзывные грамоты. Как правило, их передает вновь назначенный представитель одновременно со своими верительными грамотами.

Отпускные грамоты

Практически отмерла и практика направления так называемых отпускных грамот. По внешней форме они мало отличаются от отзывных. В отпускных грамотах содержится просьба «отпустить» дипломатического представителя. Отпускные грамоты пересылаются дипломатическим путём и не требуют ответа.

См. также

• Венская конвенция о дипломатических сношениях
• Дипломатический протокол
• Посол
• Дипломатия
• Международные отношения

Литература

• Дипломатический словарь в трёх томах. 4-е изд., переработанное и дополненное. М., 1984.
• Словарь международного права. М.: Международные отношения, 1986.
• Борунков А. Ф. Дипломатический протокол в России. 2-е изд., доп. М.: Международные отношения, 2001.
• Джон В., Жан С. Дипломатический церемониал и протокол. М., 1976.
• Молочков Ф. Ф. Дипломатический протокол и дипломатическая практика. 2-е изд. М., 1979.
• Никифоров Д. С., Борунков А. Ф. Дипломатический протокол в СССР. М., 1985.
• Серре Ж. Дипломатический протокол. М., 1961.
• Ковалев Ан. Азбука дипломатии. 5-е изд., переработанное и дополненное. М., 1988.
• Попов В. И. Современная дипломатия: Теория и практика: Курс лекций. Ч. 1: Дипломатия — наука и искусство / ДА МИД РФ. — М.: Научная книга, 2003.
• Шмидт С. О., Князьков С. Е. Документы делопроизводства правительственных учреждений России ХVI—ХVII вв. М.: МГИАИ, 1985.
• Бабенко В. Н. Язык и стиль дипломатических документов: Учебное пособие. М., 1999.
• Иссерлин Е. М. Лексика и фразеология современных дипломатических документов. М., 1966.
• Общая и прикладная политология: Учебное пособие / Под общей редакцией В. И. Жукова, Б. И. Краснова. — М.: МГСУ; Союз, 1997. — 992 с.
• [www.sziu.ru/media/uploads/docum_i_stilist_mo.pdf Учебно-методический комплекс по курсу «Документация и стилистика международных отношений»] / редактор С. В. Чубинская-Надеждина. — СПб: Издательство СЗАГС: Издательский дом «Виктория плюс», 2004. — Тираж 100 экз.
• Федоров Л.: Дипломат и консул. М.: Международные отношения, 1965. С.167.
• Блищенко И. П., Дурденевский В. Н. Дипломатическое и консульское право. М., 1962.
• Блищенко И. Л. Дипломатическое право. М., 1972.
• Борисов Ю. В. Дипломатия Людовика XIV. М., 1991.
• Ганюшкин Б. В. Дипломатическое право международных организаций. М., 1972.
• Демин Ю. Г. Статус дипломатических представительств и их персонала. М., 1995.
• Замет Р. Дипломатическая служба. М., 1956.
• Ивонин Ю. М. У истоков российской дипломатии нового времени. Минск, 1984.
• Камбон Ж. Дипломат. М., 1946.
• Киссинджер Г. Дипломатия. М., 1997.
• Ковалев А. А. Азбука дипломатии. М., 1988.
• Ковалев А. А. Привилегии и иммунитеты в современном международном праве. М., 1986.
• Кузнецов С. А. Представители государств в международных организациях. М., 1980.
• Левин Д. Б. Дипломатический иммунитет. М.—Л., 1949.
• Левин Д. Б. Дипломатия. М., 1962.
• Никольсон Г. Дипломатия. М., 1941.
• Никольсон Г. Дипломатическое искусство. М., 1962.
• Сабашн А. В. Посольское и консульское право. М., 1934.
• Сандровский К. К. Право внешних сношений. Киев, 1986.
• Сандровский К. К. Специальные дипломатические миссии. Киев, 1977.
• Сатоу Э. Руководство по дипломатической практике. М., 1961.
• Селянинов О. П. Дипломатические представительства. М., 1986.
• Соловьев Ю. 25 лет моей дипломатической службы. М., 1928.

Нормативные акты

• Конституция Российской Федерации 1993 г.
• Указ Президента РФ «О координирующей роли Министерства иностранных дел Российской Федерации в проведении единой внешнеполитической линии Российской Федерации» от 12 марта 1996 г. // СЗ РФ. 1996. № 12. Ст. 1061.
• Положение о Министерстве иностранных дел Российской Федерации. Утверждено Указом Президента РФ от 14 марта 1995 г. // СЗ РФ. 1995. № 12. Ст. 1033.
• Положение о Посольстве Российской Федерации (утверждено Указом Президента РФ от 28 октября 1996 г.) // СЗ РФ. 1996. № 45. Ст. 5090.
• Положение о Постоянном представительстве Российской Федерации при международной организации (утверждено Указом Президента РФ от 29 сентября 1999 г.) // Российская газета. 1999. 7 окт.
• Венская конвенция о дипломатических сношениях 1961 г. // СДД СССР. Вып. XXIII. М., 1970. С. 136—148.
• Венская конвенция о консульских сношениях 1963 г. // СДД СССР. Вып. XLV. М., 1991. С. 124—147.
• Конвенция о специальных миссиях 1969 г. // ДМП. Т. 1. М., 1996. С. 562—582.
• Венская конвенция о представительстве государств в их отношениях с международными организациями универсального характера, от 14 марта 1975 г. // Там же. С. 582—615.
• Правила процедуры для созыва международных конференций государств (приняты Генеральной Ассамблеей ООН 3 декабря 1949 г.) // Там же. С. 733—734. 87 т

Отрывок, характеризующий Верительные грамоты

– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.