Вернике, Карл

Карл Вернике
Carl Wernicke
Карл Вернике
Место рождения:	Тарновске-Гуры, Верхняя Силезия, Пруссия
Место смерти:	Гревенрода, Пруссия
Научная сфера:	Психиатрия, неврология, анатомия
Место работы:	Бреслауский университет, Шарите, Аллерхайлигенгоспиталь, Университет Галле
Альма-матер:	Бреслауский университет
Научный руководитель:	Г. Нойманн, Т. Г. Мейнерт К.-Ф.-О. Вестфаль
Известные ученики:	К. Л. Бонхеффер (психиатр-антифашист); Х. К. Липманн (основные труды по апраксии); Р. Гаупп (ещё один психиатр-антифашист, выступавший против так называемых Нюрнбергских расовых законов); К. Гольдштейн (пионер нейропсихологии и психосоматики); К. Хайльброннер (основные труды по апраксии и асимволии); К. Клейст (автор теории мозаической локализации мозговых функций, труды по депрессии и БАР); Г. Лиссауэр (открыл постеролатеральный путь спинного мозга (путь Лиссауэра), описал паралич Лиссауэра, труд по зрительной агнозии); Г. Сахс (труд на тему БАС); Пфейфер и П. Шрёдер.
Известен как:	автор психоморфологического направления в психиатрии, создатель психиатрической школы, первооткрыватель одноименной афазии, центра, энцефалопатии, синдрома Вернике-Корсакова и множества других психиатрических и невропатологических явлений.

Карл Вернике (Carl Wernicke; 15 мая 1848, Тарновиц — 15 июня 1905, Гревенрода) — немецкий психоневропатолог, автор психоморфологического направления в психиатрии, создатель психиатрической школы, первооткрыватель одноименной афазии, центра, энцефалопатии, синдрома Вернике-Корсакова и множества других психиатрических и невропатологических явлений.

Биография

Рождение, ранние годы

Карл Вернике родился в маленьком городке Тарновиц (нем. Tarnowitz) (теперь польск. Tarnowskie Gory, Польша) в семье чиновника — администратора горнодобывающей компании. Жили они в очень скромной обстановке, которая после смерти отца, когда Вернике было 17, стала ещё хуже.. Потом его семья переехала. Среднее образование он получил в Королевской гимназии в Оппельне (нем. Oppeln, теперь — Ополе) и Гимназии Св. Марии Магдалины в Бреслау (нем. Breslau, теперь — Вроцлав). Аттестат зрелости Вернике получил в 1866.

С большим трудом мать сумела дать сыну медицинское образование в Бреслауском университете, хотя изначально она хотела дать ему образование, чтобы он стал министром. Как раз перед его последними экзаменами она также умерла.

Становление

Карл Вернике долго шёл к работе в психиатрии. В Бреслауском университете сначала он учился под руководством Г. Нойманна в Аллерхайлигенгоспитале (Госпитале Всех Святых). Вернике закончил фундаментальное медицинское образование и ему присвоили звание врача в Бреслау в 1870. После этого он 6 месяцев работал в офтальмологическом отделении ассистентом. Потом он служил ассистентом хирурга Фишера на франко-прусской войне.

Потом он прошёл подготовку на специалиста по психиатрии под руководством Нойманна. С ним Вернике имел возможность провести шесть месяцев в Вене у Т. Г. Мейнерта — выдающегося невропатолога, позже сильно повлиявшего на З. Фрейда. Мейнерт очень на него повлиял и был практически единственным, кого Вернике упоминал в своих лекциях, и только его портрет висел на стене в его клинике. В 1872 под его руководством он сделал своё первое открытие — описал борозду, что присутствует у некоторых людей в пределах височной, теменной и затылочной доли.

Расцвет, зрелые годы

Развитие медицинской карьеры

Карл Вернике стал специалистом по психиатрии и приват-доцентом в Бреслау в 1875 году, а в Берлине — в 1876. В 1876-1878 Вернике был первым помощником в клинике психиатрии и нервных болезней Шарите под руководством К.-Ф.-О Вестфаля в Берлине. Таким образом, Вернике продолжал психоневрологические традиции, начатые ещё В. Гризингером. В 1878 году он занялся частной психоневрологической практикой в Берлине, практикуя до 1885, когда он стал адъюнкт-профессором неврологии и психиатрии в Бреслау. В этом же году он согласился занять место своего учителя Г. Нойманна и стал директором психиатрической клиники Аллерхайлигенгоспиталя.

Он получил кафедру в Бреслау в 1890 и стал начальником Отделения неврологии и психиатрии в университетской клинике. Следующие 14 лет она стала центром нейропсихологических исследований, где под его руководством работали Х. К. Липманн, К. Гольдштейн и Фёрстер. Этот период его жизни вообще был очень плодотворным. В 1894 году его труды были опубликованы в «Очерке лекций по психиатрии в клинике» нем. «Grundriss der Psychiatrie in klinischen Vorlesungen» со вторым изданием в 1906 (получивший диаметрально противоположную оценку: Ф. Ниссль считал его крайне важным, а Э. Крепелин — «спекулятивной анатомией»), «Знакомство с больными в психиатрической клинике в Бреслау» нем. «Krankenvorstellungen aus der psychiatrischen Klinik in Breslau» в 1899-1900, «Атлас нейроанатомии и патологии мозга» нем. «Atlas des Gehirns on neuroanatomy and pathology» в 1897-1903.

Однако в 1904 его работа там оказалась в не очень благоприятных условиях из-за плохих отношений с городской и университетской властью. Мэрия отказалась строить здание университетской психиатрической клиники, что очень рассердило Вернике. Карл Вернике отправился по этой причине заведовать кафедрой в Галле (Саксония-Анхальт). Там он был главой Отделения психических и нервных болезней. Кроме продолжения своих предыдущих исследований Карл Вернике здесь интенсифицировал работу, и, в частности, принялся за исследование пункций для установления локализации опухолей мозга.

Афазия Вернике. Центр Вернике. Анатомия и физиология мозга.

История открытия следующая. В 1873 Вернике изучал пациента, который перенёс инсульт. Хотя человек был в состоянии говорить и слух не был нарушен, он с трудом понимал, что ему говорили и не понимал написанное слово. Однако разговаривал он также патологически (фрагмент речи больного, переведённый и адаптированный М. Курланд, Р.А. Лупоф, «Как улучшить память» — ответ на вопрос, где больной живёт):

«Да, конечно. Грустно думдить па редко пестовать. Но если вы считаете барашто, то это мысль, тогда стрепте»

После того как он умер, Вернике при вскрытии обнаружил поражение в задней теменной и височной области левого полушария мозга пациента. Он заключил, что эта область, которая близка к слуховой области мозга, участвует в понимании речи. Таким образом, Карлу Вернике было только 26 лет, когда он в 1874 году опубликовал свой 72-страничный труд «Афазический симптомокомплекс» нем. «Der aphasische Symptomenkompleks», в котором он первым описал сенсорную афазию, или, как он сам её называл афазию управления (нем. Leitungsaphasie), локализованную в височных долях, а также алексию и аграфию. В своей книге Вернике пытался связать различные афазии к нарушению психических процессов в различных регионах мозга. Позже он открыл, что повреждение дугообразных нервных волокон, соединяющих поля Брока и Вернике, тоже ведут к моторной и сенсорной афазии. Его последнее резюме синдрома афазии появилось в 1903 и было переведено на английский язык в 1908. 2 бумаги работы Вернике были опубликованы в Англии в 1994.

На учении Брока и Вернике создана классификация афазий Вернике-Лихтгейма, популярная на Западе и сегодня, что выделяет корковые, транскортикальные (из-за перерыва связи между корковым центром речи и гипотетическим центром понятий) и субкортикальные их формы. Однако, в отличие от Альцгеймера, Вернике не отождествлял расстройства речи и мышления.

Он также показал в этих исследованиях преобладание одного полушария мозга в функционировании мозга.

Существует ещё один важный момент открытия Вернике. По сути это — первое психиатрическое заболевание с точно найденным патологоанатомическим субстратом. Не зря именно его считают одним из наиболее видных представителей школы, что полагала, что психические болезни зависят от физиологии мозга. Он считал, что нарушения психики могут быть воплощены в определённых областях коры головного мозга и, следовательно, их можно использовать для определения назначения этих областей. Вернике одним из первых понял, что функции мозга зависят от переплетения проводящих нервных путей, что связывают разные его участки, а каждый участок в свою очередь отвечает за простейшую сенсорно-моторную деятельность. Это гораздо прогрессивнее теории эквипотенциальности, которой придерживались большинство современных ему учёных. Теория эта возникла в ещё в 1825 после разочарования в локализационном психоморфологизме Ф. И. Галля. Она гласила, что мозг работает как единый орган. Карл Вернике же своим открытием был одним из тех, кто предвосхитил современную теорию динамической локализации функций по А. Р. Лурии и И. П. Павлову. Правда Вернике и другим учёным того времени до неё было ещё очень далеко.

Третьим важным аспектом было то, что на основе своей теории Вернике понял: раз определённые симптомы зависят от локализации в точном месте, это место можно в свою очередь определить по симптомам и более конкретно проводить терапию. Стоит отметить, что для того времени это была глубочайшая мысль, сильно повлиявшая на современную науку, в частности, нейрохирургию.

Ради справедливости надо указать, что Вернике был не первым, кто открыл сенсорную афазию. Её упоминали в 1869 Г. Ч. Бастиан и в 1871 Шмидт, но именно Карл Вернике на основе собственных трудов наиболее полно не только описал, но и анатомически подтвердил это явление и сделал правильные выводы.

Работа о поражении ядра 6-го черепного нерва

В 1877 он открыл, что поражения, ограниченные ядром 6-го черепного нерва (отводящего) ведут к параличу и повороту сопряжённого взгляда в сторону поражения («глаза смотрят на очаг поражения») и был первым, кто установил, что a центр его — в покрышке моста. Эта работа сделала его всемирно известным.

Учебник о болезнях головного мозга

Между 1881 и 1883 Вернике опубликовал трёхтомный «Lehrbuch der Gehirnkrankheiten (Учебник о болезнях головного мозга)». Это комплексное обследование включает в себя ряд оригинальных анатомических, патологических, и клинических наблюдений, например таких, как предсказание и затем подтверждение обнаруженных симптомов в результате окклюзии задней нижней мозжечковой артерии. Во втором томе он впервые описал энцефалопатию Вернике. Здесь же он начал исследования по классификации психических болезней.

Энцефалопатия Вернике. Синдром Вернике-Корсакова

В 1881 Карл Вернике описал острую болезнь, характеризующееся энцефалопатией, отёком дисков зрительных нервов, кровоизлияниями в сетчатку, офтальмопарезом и атаксией у 3 пациентов. У них наблюдалось нарастание угнетения сознания, приведшее к смерти, в связи с чем такой исход считался типичным. Описано заболевание было в случае проглатывания серной кислоты (1 женщина), и алкоголизм. Вернике описал очаговые сосудистые поражения серого вещества вокруг III, IV желудочков мозга и сильвиева водопровода. Он рассматривал данное заболевание как воспалительное и токсическое и предложил называть его острым верхним геморрагическим полиэнцефалитом. Теперь известно, что оно вызвано дефицитом тиамина. Оно может сочетаться с корсаковским психозом — подострым синдромом деменции (синдром Вернике-Корсакова).

Классификация психических расстройств

Карл Вернике стремился к естественной системе классификации психических расстройств, главным образом основанной на анатомии и патологии нервной системы. Его взгляды были основаны на концепции, что психические заболевания были вызваны нарушениями ассоциативной системы. Это было своего рода локализационная доктрина. Карл Вернике искал так называемый «элементарный психиатрический симптом», с которого начинается вся патология. Он считал, что их может быть несколько, например: «тревожный психоз», «галлюциноз», «двигательный психоз», «экспансивный психоз через аутохтонные идеи». В современной медицине такая классификация в МКХ-10 или DSM-IV-TR не используется. 1-й, 3-й и 4-й из этих симптомов позже К. Клейст и К. Леонгард включили в структуру предшественников МДП (БАР).

Вернике не верил в существование конкретных психиатрических болезней. Поэтому Вернике был горячим противником Э. Крепелина, считая его классификацию психиатрических заболеваний недостаточно научной.

Однако прогрессивным в этой классификации было то, что Вернике впервые применил к ней модель по типу рефлекторной дуги (аффектор, нейрон ЦНС и эффектор).

Также этой классификацией он повлиял на К. Леонгарда и его классификацию акцентуаций.

Модель языка Вернике-Гешвинда

Вернике создал раннюю неврологическую модель языка, что впоследствии была возрождена Н. Гешвиндом. Модель известна сейчас как модель Вернике-Гешвинда.

Он считал, что речь — многоэтапный процесс, и слово из слуховой памяти переходит в центр «идеации» (мышления), а из него — в центр двигательной памяти и артикуляционный аппарат.

Другие психиатрические исследования. Гиперметаморфоз. Сверхценные идеи

В психиатрии Карл Вернике также описал следующие симптомы: алкогольный галлюциноз, аллопсихоз, аутопсихоз, в том числе, экспансивный, аутохтонные идеи (см. ментизм), бред вторичный, псевдодеменцию, гневливую манию, пресбиофрению Вернике (см. Деменция), транзитивизм, дополнил сведения о соматопсихозе — особой ипохондрии с сенестопатиями, предложил теорию сейюнкции — поражения системы ассоциативных связей (проекционных зон) головного мозга с психическими наслоениями, Пика-Вернике височно-теменной синдром — сочетание сенсорной афазии и аграфии с центральным парезом нижней конечности и расстройствами чувствительности на той же половине тела; наблюдается при поражении височно-теменной области доминантного полушария большого мозга.

Он впервые ввёл в психопатологию термин «Гиперметаморфоз внимания» (неустойчивость внимания) (1881) в качестве симптома, а не отдельной болезни, как считал его учитель Г. Нойманн (1859).

Карл Вернике в 1892 впервые описал сверхценные идеи. Он дифференциировал их от обсессий, описанных его учителем К.-Ф.-О. Вестфалем.

Спазм Вернике

Карл Вернике впервые описал в «Случай судорожного невроза» (нем. «Ein Fall von Crampus-Neurose») болезненные судороги мышц психогенной природы, возникающие при беспокойстве или страхе, известные как судорога Вернике или синдром Вернике-2, а в современной неврологии — писчий спазм.

Вернике обнаружил синдром, когда работал с пациенткой, известной как Герда С., у которой острый страх карандашной стружки вредил её работе в качестве клерка в немецкой компании Siemens. Он добился частичного лечения с помощью высокочастотного низковольтного сигнала, подаваемого на виски, что он продемонстрировал на лекции в университете Бреслау в мае 1904.

Зрачковая реакция Вернике

Карл Вернике описал реакцию, наблюдаемую в некоторых случаях гемианопсии, в которой свет, что проецируется на сетчатке одной половины глаза, вызывает сокращение радужки, в то время как с другой стороны такой реакции не вызывает.

Гемиплегия Вернике-Манна

Поза Вернике-Манна — своеобразная поза больного при центральном гемипарезе (параличе), развившемся вследствие поражения внутренней капсулы: приведение плеча к туловищу, сгибание предплечья, сгибание и пронация кисти, разгибание бедра, голени и подошвенное сгибание стопы; обусловлена повышением мышечного тонуса сгибателей руки и разгибателей ноги.

Вернике с сотрудниками и учениками

Карл Вернике был молчаливым и замкнутым человеком. Он был близок со своими старшими коллегами, в частности, Эрнстом Storch, которого он очень уважал. Он мало контактировал со своими младшими учениками, но его способ обследования больных и его демонстрации были очень чёткими и побуждали к учёбе. Те, кто имел возможность присутствовать в его клинике, были подвержены его глубокому влиянию на их дальнейшее рассмотрение неврологических и психиатрических проблем, которое можно увидеть в работе целого поколения немецких психиатров.

Уход

13 июня 1905 года при катании на велосипеде в Тюрингенском Лесу с Карлом Вернике произошёл несчастный случай: он сломал несколько рёбер и грудину, что привело к пневмотораксу. От этих тяжёлых травм он скончался 15 июня 1905 года, через 2 дня после ранения, в Дёррберге (теперь маленький независимый населённый пункт в коммуне Гревенроде). Его тело было кремировано в Готе.

Неожиданная смерть Вернике произошла на взлёте карьеры. Многие его труды издавались и переиздавались длительное время после его смерти, не утратив своей важности.

Оценки

1. По словам А. А. Ткаченко, К.Вернике очень высоко ценил Карл Ясперс:

«В то же время, оставаясь весьма скупым на похвалы в адрес именитых психиатров, он всё же отмечал как чрезвычайно талантливых таких немецких учёных, как Карл Вернике…»

Ясперс ставил Вернике рядом с Фрейдом, как пример противоположностей в психиатрических теорий своего времени.

1. Однако, интересно то, что концепцию классификации психических расстройств, разработанную Вернике в его «Grundriss der Psychiatrie (Плане психиатрии)» Карл Ясперс, называл «мифологией мозга».

Список произведений

1. «Der aphasische Symptomencomplex. Eine psychologische Studie auf anatomischer Basis (Симптомокомплекс афазии. Психологическое исследование на анатомической основе)». — Бреслау, 1874.
2. «Lehrbuch der Gehirnkrankheiten für Aerzte und Studierende (Учебник болезней мозга для врачей и студентов)». — Кассель, Берлин: Fischer, 1881-1883. — P. в 3-х т.
3. «Atlas des Gehirns (Атлас мозга)». — Бреслау: Schletter, 1897, 1903. — P. в 2-х т.
4. «Über die Klassifikation der Psychosen (О классификации психозов)». — Бреслау, 1899.
5. «Die neueren Arbeiten über Aphasia (Новые работы по афазии)». — Берлин: Fortschritte der Medizin, 1885. — P. №3. — с. 824-830.
6. «Die neueren Arbeiten über Aphasia (Новые работы по афазии)». — Берлин: Fortschritte der Medizin, 1886. — P. №4. — с. 371-377, 463-482.

Литература

• Вернике, Карл // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Вернике, Карл

– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.