Вертелов, Константин Михайлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Вертелов, Константин Михайлович
Дата рождения

18 ноября 1923(1923-11-18)

Место рождения

Исилькуль, Омский уезд,
Омская губерния, РСФСР, СССР

Дата смерти

3 января 1997(1997-01-03) (73 года)

Место смерти

Москва
Российская Федерация

Принадлежность

СССР СССР
Россия Россия

Род войск

специальное строительство

Годы службы

19551991

Звание

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Генерал-полковник-инженер
Награды и премии

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Иностранные награды:

Константи́н Миха́йлович Верте́лов (18 ноября 1923 года — 3 января 1997 года) — советский военный деятель, генерал-полковник Советской армии. Герой Социалистического Труда (1978), заслуженный строитель РСФСР, лауреат Ленинской премии, Государственной премии СССР и премии Совета Министров СССР.





Биография

Родился 18 ноября 1923 года в городе Исилькуль в рабочей семье. В 1926 году семья Вертелова переехала в Челябинск. Учился в школе 121, окончил её в июне 1941 года[1].

Во время Великой Отечественной войны работал чертёжником, техником-конструктором, а затем и ведущим технологом в отделе главного технолога на патронном заводе № 541 в Челябинске. [1].

С ноября 1944 года по декабрь 1945 года учился в Челябинском механико-машиностроительном институте, затем работал начальником отдела инструментов и оборудования Челябинской конторы Главного управления снабжения Министерства тяжёлого машиностроения СССР[1].

Учился в Свердловском горном институте, окончил его в 1949 году (специальность «горный инженер»)[1].

С июля 1949 года — главный инженер отдела капитального строительства Богословского рудоуправления треста «Уралруда» в городе Краснотурьинске[1].

С января 1950 года по август 1951 года — заместитель директора Свердловского горного института[1].

В сентябре 1951 года начал работу на строительстве № 514 Министерства внутренних дел СССР, был начальником участка, затем главным инженером 2-го горного района. С апреля 1952 года — главный инженер, а с сентября следующего года — начальник горно-строительного управления[1].

В апреле 1954 года стал главным инженером Управления строительства № 514 МВД СССР, в ведении которого была постройка Государственного союзного завода № 418 для производства атомного орудия в Свердловске-45[1].

С сентября 1954 года — главный инженер Управления строительства медного рудника (Челябинск-39). В марте 1956 года начал службу в Вооружённых Силах СССР[1].

В октябре 1958 года стал главным инженером, а в марте 1960 года — начальником Военно-строительного управления медного рудника. После окончательного завершения строительства был переведён в 526-е военно-строительное управление. Участвовал в постройке так называемого «Звёздного городка». Задачи были выполнены в короткие сроки[1].

В августе 1965 года был назначен на должность главного инженера Главного управления специального строительства Министерства обороны СССР, через пять стал заместителем начальника управления, а в феврале 1971 года возглавил его[1].

На посту начальника Главспецстроя занимался серьёзными вопросами, участвовал в разработке системы связи и управления армией на случай войны, строительством специальных объектов. Лично руководил постройкой уранодобывающих предприятий, строительством и восстановлением объектов, разрушаемых при испытаниях на ядерном Семипалатинском полигоне[2].

Во время одного из испытаний в результате нештатного пуска произошёл ядерный взрыв на глубине 3 километров в шахте. В этот момент Вертелов и другие сотрудники Главного управления осматривали забетонированный оголовок шахты. При взрыве никто не пострадал[1].

28 октября 1976 года Константину Михайловичу было присвоено звание генерал-лейтенанта[1].

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 21 февраля 1978 года за выдающиеся производственные достижения и проявленную трудовую доблесть Вертелову было присвоено звание Героя Социалистического Труда[1].

В мае 1979 года Вертелов был назначен на должность первого заместителя начальника строительства и расквартирования войск МО СССР[1].

30 октября 1981 года Вертелову было присвоено звание «генерал-полковник-инженер»[1].

С октябре 1985 года генерал-полковник Вертелов занял должность начальника Государственной экспертизы и инспекции Министерства обороны СССР[1].

В 1991 году ушёл в отставку. Занимал пост вице-президента Международного фонда конверсий[1].

Имел 19 авторских свидетельств на различные изобретения по совершенствованию систем связи и управления[3].

Умер 3 января 1997 года в Москве. Похоронен на Кунцевском кладбище[1].

Награды и почётные звания

Иностранные награды:

Память

Напишите отзыв о статье "Вертелов, Константин Михайлович"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22  [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=16099 Вертелов, Константин Михайлович]. Сайт «Герои Страны».
  2. Иван Иванюк. [old.redstar.ru/2001/02/20_02/a_t11.html Есть у строителей свой спецназ] (рус.) // Красная Звезда : газета. — 20 февраля 2001.
  3. [www.findpatent.ru/byauthors/989306/ Патенты Вертелова Константина Михайловича // findpatent.ru]
  4. Вотинцев Ю. В. [arta46.narod.ru/libr/wotin/wotin_4.htm Неизвестные войска исчезнувшей сверхдержавы] (рус.) // Военно-исторический журнал. — 1993. — № 11.
  5. [zakon-region.ru/1/90646 Распоряжение Администрации города Челябинска от 02.11.2010 N 8053 «Об установке мемориальной доски Вертелову К. М.» (вместе с «Текстом на мемориальной доске Вертелову К. М.»)]  (рус.) Сайт Законы.рф

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=16099 Вертелов, Константин Михайлович]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Вертелов, Константин Михайлович

На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.