Верхнесилезский плебисцит

Верхнесилезский плебисцит — референдум 20 марта 1921 года о прохождении границы между Германией и Польшей в связи с решением Версальской мирной конференции о передаче Верхней Силезии от Германии Польше.

История вопроса

В XII—XIII веках существовало княжество Силезия, управляемое князьями из польской династии, однако потом, в результате феодальных междоусобиц, оно распалось на мелкие владения, которые постепенно вошли в состав Земель богемской короны и впоследствии перешли под управление Габсбургов; в XVIII веке часть этих земель по итогам войны за австрийское наследство и Семилетней войны оказалась в составе королевства Пруссия.

Когда на Версальской мирной конференции Союзники приняли решение о воссоздании Польского государства, то встал вопрос о его границах. Перед Первой мировой войной из более двух миллионов населения Верхней Силезии поляков вместе с полунемцами-полуполяками было около половины. В этом регионе находились важнейшие германские промышленные центры; сердцем промышленного района был треугольник Бейтен-Каттовиц-Гляйвиц.

Подготовка плебисцита

На период подготовки и проведения плебисцита управление территорией взяла на себя Межсоюзническая комиссия по управлению и проведению плебисцита в Верхней Силезии, составленная из представителей Франции, Великобритании и Италии, председателем которой был французский дивизионный генерал Анри Ле Рон.

С февраля 1920 года Польша и Германия начали готовиться к проведению плебисцита. Польский плебисцитный комиссариат разместился в Бейтене, его возглавил Войцех Корфанты; Немецкий комитет по плебисциту возглавил Россбергский бургомистр Курт Урбанек.

Немецкие власти опасались, что по результатам волеизъявления в пользу Польши, они потеряют свои рабочие места и пенсии. Демобилизованные ветераны германской имперской армии сформировали местные отряды фрайкора — полувоенной организации, чья деятельность была направлена в том числе против пропольских активистов. В свою очередь, поляки утверждали, что в случае победы на референдуме, жители Силезии перестанут ощущать себя людьми второго сорта, выплата пенсий сохранится в прежнем объёме, а Силезия в составе Польши получит автономный статус. Немецкая пропаганда исповедовала прямо противоположное: переход под польское управление повлечёт за собой резкое снижение достатка и утрату пенсионного обеспечения. В феврале 1919 года Польская военная организация открыла в Верхней Силезии своё представительство. В конечном счёте ухудшающаяся ситуация привела к Первому (1919) и Второму (1920) силезским восстаниям.

• Plakat plebiscyt.jpg

  Польский двуязычный пропагандистский плакат

• German propaganda poster, Upper Silesia Plebiscite 2.jpg

  Германский двуязычный пропагандистский плакат

• German propaganda poster, Upper Silesia Plebiscite 3.jpg

  Германский немецкоязычный пропагандистский плакат

• Nasz Kocur Numer wielkanocny 1920.jpg

  Обложка сатирического журнала с антипольской пропагандой

• Plebiscyt plakat.jpg

  Польский польскоязычный плакат

Проведение и результаты голосования

30 декабря 1920 года Межсоюзническая комиссия постановила, что принимать участие в плебисците могут те, кому до 1 января 1921 года исполнилось 20 лет, и кто при этом

1. родился и проживает на территории, где проводится плебисцит (категория A)
2. родился на территории, где проводится плебисцит, но более там не проживает (категория B) — т. н. «эмигранты»
3. не родился на территории, где проводится плебисцит, но поселился там до 1 января 1904 года (категория C)
4. был до 1920 года перемещён немецкими властями на территорию, где проводится плебисцит (категория D)

Всего к участию в плебисците было допущено 1 220 524 человека, из них 19,3 % составили «эмигранты». Эта категория возникла из-за того, что в 1919 году польская сторона предложила, чтобы в плебисците участвовали и те, кто родился в Верхней Силезии, но более там не проживает. Польские власти рассчитывали, что в результате за них проголосуют поляки, работающие в Рурской области, но в итоге только сделали хуже самим себе: 10 120 «эмигрантов» высказалось за вхождение Верхней Силезии в состав Польши, в то время как 182 288 «эмигрантов» предпочли видеть Верхнюю Силезию в составе Германии.

В итоге в референдуме 20 марта 1921 года приняло участие 1 190 846 человек, из которых 40,4 % высказалось за вхождение Верхней Силезии в состав Польши, а 59,5 % — за её оставление в составе Германии.

Раздел Верхней Силезии по итогам референдума

После подведения итогов плебисцита встал вопрос об их трактовке. В связи с тем, что Германия заявила о невозможности выплаты репараций в случае, если её лишат Силезского промышленного района, Великобритания и Италия предлагали оставить наиболее промышленно развитые части Верхней Силезии в составе Германии; Франция же, стремясь ослабить своего извечного врага, хотела передать эти территории Польше. Опасаясь, что возобладает британско-итальянская точка зрения, поляки подняли Третье силезское восстание. Начались бои между польскими и немецкими вооружёнными формированиями.

20 октября 1921 года на конференции в Париже было решено, что территория Верхней Силезии будет разделена примерно по сложившейся на тот момент линии противостояния польских и немецких формирований. В результате Германия потеряла 18 % общенациональной добычи угля и 70 % — цинка.

См. также

• Варминско-Мазурский плебисцит

Литература

• А. Широкорад. Великий антракт. — Москва: АСТ, 2009. — ISBN 978-5-17-055390-7.

Отрывок, характеризующий Верхнесилезский плебисцит

– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.