Верёвкин-Рахальский, Владимир Николаевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Верёвкин-Рахальский.
Владимир Николаевич Веревкин-Рахальский
Дата рождения

18 октября 1925(1925-10-18)

Место рождения

Краснодар

Дата смерти

16 января 2005(2005-01-16) (79 лет)

Место смерти

Москва

Принадлежность

СССР СССР

Годы службы

1942—1992

Звание

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Генерал-полковник
Командовал

начальник штаба Южной группы войск,
начальник штаба Объединенных Вооруженных Сил Варшавского договора

Сражения/войны

Великая Отечественная война

Награды и премии

Иностранные награды:

В отставке

1-й заместитель председателя РКВВВС

Владимир Николаевич Веревкин-Рахальский (18 октября 1925, Краснодар — 16 января 2005, Москва) — советский военачальник, генерал-полковник, в 1982—1992 годах — заместитель начальника штаба Объединенных Вооруженных Сил Варшавского договора, с 1995 по 2005 год — заместитель и первый заместитель председателя Российского комитета ветеранов войны и военной службы. Был вице-президентом Международной организации борцов Сопротивления, членом Общественной Палаты Российской Федерации. Генерал в 5-м поколении.



Биография

Родился 18 октября 1925 года в городе Краснодаре в семье военного. Отец, Николай Андреевич Веревкин-Рахальский (1893—1984), был активным участником гражданской войны, в годы детства Владимира командовал 74-й Таманской стрелковой дивизией. В 1932 году вместе с семьей переехал в Москву, получив направление в Военную академию имени М.В. Фрунзе, а в 1937 году был назначен начальником академии.

В начале войны Владимир вступил в добровольную бригаду по борьбе с зажигательными бомбами. Забирался на крыши и сбрасывал бомбы, помогая таким образом частям ПВО.

В июне 1942 года поступил в Ташкентское военно-пехотное училище, из которого был выпущен в декабре того же года. В звании лейтенанта был направлен в состав Черноморской группы войск Закавказского фронта и назначен командиром взвода. В составе 180-го стрелкового полка участвовал в оборонительных боях под Новороссийском. В одном из боёв, когда командир выбыл из строя, принял командование ротой на себя.

В 1943 году был переброшен на Северо-Кавказский фронт. Там, будучи заместителем командира роты, участвовал в освобождении Кубани, потом в направлении станицы Крымской. В одном из боев, готовясь к атаке, был ранен осколком мины в ногу. Лечился в госпитале на побережье Чёрного моря.

После выздоровления был направлен в штаб 5-й Ударной Армии и назначен офицером связи оперативного отдела. В этом качестве прошёл бои при освобождении Донбасса, Николаева, Одессы. В мае 1944 года, находясь на НП штаба армии (в тот момент приехал командующий 3-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский и обсуждал детали предстоящей операции), был контужен и сразу госпитализирован в госпиталь в Николаевск.

Вернувшись в строй, капитан Веревкин-Рахальский попал на Ленинградский фронт. Его направили в 192-й полк 63-й гвардейской стрелковой дивизии. Командир полка, а позднее командир дивизии полковник А.Г. Афанасьев назначил его заместителем командира батальона. В этом качестве участвовал в освобождении г. Нарва и всей Эстонии, Латвии, в последнее время участвовал в ликвидации немецкой группировки в Курляндии.

Оставшись в армии после окончания войны, был направлен в Ленинградское военно-политическое училище им. Ф. Энгельса, где командовал курсантской ротой. Отсюда поступил в Военную академию имени М.В. Фрунзе, а после её окончания служил в Приволжском военном округе. Был командиром стрелкового батальона, учебного танкового полка. Имея в полку 2-й класс по вождению танка, Веревкин-Рахальский впервые в сухопутных войсках начал отрабатывать стрельбу из танка с закрытых позиций.

Позднее служил в Группе советских войск в Германии, где командовал 207-й мотострелковой дивизией. В 1967 году дивизия награждена переходящим призом главкома ГСВГ. После службы в Германии генерал-майор Веревкин-Рахальский поступил в Военную академию Генерального штаба, которую окончил с золотой медалью в 1972 году.

После окончания академии был назначен начальником штаба 13-й армии Прикарпатского военного округа. Проявив хорошую организованность при проведении крупных общевойсковых учений, получил должность начальника штаба — первого заместителя командующего войсками Приволжского военного округа. Позднее был начальником штаба Южной группы войск и Забайкальского военного округа.

В 1982 году был назначен заместителем начальника штаба объединённых Вооружённых Сил государств — участников Варшавского договора. В 1992 году вышел в отставку в звании генерал-полковника.

Находясь на заслуженном отдыхе, занимался общественной деятельностью. С 1995 года был заместителем, а с 1999 по 2005 год — первым заместителем Российского комитета ветеранов войны и военной службы. С 2001 года возглавлял группу по патриотическому воспитанию оргкомитета «Победа».

Владимир Веревкин-Рахальский был вице-президентом Международной организации Борцов сопротивления, членом Общественной Палаты Российской Федерации.

Скончался в январе 2005 года в Москве.

Награды

Иностранные награды:

См. также

Напишите отзыв о статье "Верёвкин-Рахальский, Владимир Николаевич"

Отрывок, характеризующий Верёвкин-Рахальский, Владимир Николаевич

– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Верёвкин-Рахальский,_Владимир_Николаевич&oldid=81453015»