Весенние цветы (яйцо Фаберже)

«Весенние цветы» Яйца Фаберже
Год изготовления	1899
Заказчик	Неизвестен
Первый владелец	Мария Фёдоровна
Текущий владелец
Владелец	Россия Россия, Москва, Фонд Виктора Вексельберга «Связь времён»
Год получения	2004
Дизайн и материалы
Мастер	Михаил Перхин
Материалы	Золото, платина, эмаль, бриллианты, бавенит, халцедон, демантоиды
Высота	83 мм
Сюрприз
Вынимающаяся корзинка с подснежниками.

Пасхальное яйцо Весенние цветы — ювелирное изделие фабрики Карла Фаберже, изготовленное около 1899 года в мастерской Михаила Перхина. Существует мнение, что яйцо было подарено вдовствующей императрице Марии Фёдоровне кем-то из её близких родственников. В настоящий момент оно находится на территории России в частной коллекции Виктора Вексельберга.

Дизайн

Ювелирное яйцо «Весенние цветы» выполнены в стиле неорококо. Снаружи оно покрыто прозрачной землянично-красной эмалью по гильошированному фону с золотыми накладными завитками в стиле второго рококо. Его створки открываются по вертикальному шву, отороченному поясом алмазов. Сверху яйцо закрывается алмазной защёлкой. Оно располагается на круглом двухступенчатом постаменте, изготовленном из бавенита, сверху заключённого золотом поясом, инкрустированным алмазами, а у основания оформленного золотым орнаментом в стиле рокайль.

Сюрприз

Внутри яйца помещён сюрприз в виде миниатюрной вынимающейся корзинки с подснежниками, лепестки которых изготовлены из халцедона, а пестики из демантоидов. Этот сюрприз очень похож на корзинку с цветами, размещённую в «Зимнем» яйце, изготовленном в 1913 году.

История

Дата изготовления яйца до сих пор остаётся загадкой, как и то, каким образом оно попало в коллекцию императрицы Марии Фёдоровны, хранившуюся в Аничковом дворце. На нём стоят раннее клеймо мастера Михаила Перхина и пробирное клеймо, которое применялось в Санкт-Петербурге до 1899 года, при этом на футляре яйца имеется штамп Фаберже с адресами Санкт-Петербургского, Московского и Лондонского отделений фирмы. На первый взгляд эти данные противоречивы, поскольку клеймо мастера говорит о том, что яйцо было выполнено до 1899 года, однако футляр указывает на то, что оно было создано после 1903 года, когда в Лондоне открылось отделение фирмы.

При описи имущества императрицы Марии Федоровны, хранившегося в Аничковом дворце, составленной в середине сентября 1917 года перед передачей его в Оружейную палату Кремля, упоминаются «портмоне из позолоченного серебра в форме яйца, покрыт красной эмалью, с сапфиром», и как отдельный предмет — «корзинка с цветами, украшенная бриллиантами». Вполне возможно, эти строчки относятся к данному яйцу и его сюрпризу. В 1933 году объединение «Антиквариат» продало яйцо «Весенние цветы» неизвестному лицу за 2000 рублей ($1000). Позднее оно было продано фирмой A La Vieille Russie коллекционеру из Лонг Айленда Ландсделлу Кристи, а затем, в 1966 году, Малькольму Форбсу как императорское пасхальное яйцо.

Яйцо «Весенние цветы» дважды выставлялось в качестве императорского пасхального яйца в музее Метрополитен в Нью-Йорке — в 1961 и 1996 годах, а также в Музее Виктории и Альберта в 1977 году. До 1993 года все публикации, посвященные данному пасхальному яйцу, причисляли его к серии императорских пасхальных яиц. Этого мнения придерживались многие ведущие специалисты, однако после более глубокого анализа Мунтян исключил пасхальное яйцо «Весенние цветы» из списка подарков, сделанных императорами России. Он считает, что яйцо принадлежало императрице Марии Фёдоровне и было подарено ей кем-либо из родственников или близких друзей.

Отрывок, характеризующий Весенние цветы (яйцо Фаберже)

На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.