Вессенберг, Игнац Генрих фон

Игнац Генрих Карл фон Вессенберг нем. Ignaz Heinrich Karl von Wessenberg<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет кисти Марии Элленридер (1819)</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Генеральный викарий епископства Констанц
1801 — 1814
Коадъютор епископства Констанц
1814 — 1817
Епископ Констанца (Администратор)
1817 — 1821
Предшественник:	Карл Теодор фон Дальберг
Преемник:	епархия упразднена
Вероисповедание:	католицизм
Рождение:	4 ноября 1774(1774-11-04) Дрезден
Смерть:	9 августа 1860(1860-08-09) (85 лет) Констанц
Место погребения:	Констанцский мюнстер
Род:	Вессенберги
Отец:	Филипп Карл фон Вессенберг
Мать:	Мария Вальбург фон Турн-Вальсассина
Образование:	университеты Диллингена, Вюрцбурга, Вены
Деятельность:	теолог, публицист

Игнац Генрих Карл фон Вессенберг (нем. Ignaz Heinrich Karl von Wessenberg, 1774—1860) — немецкий теолог, публицист и общественный деятель первой половины XIX века, в период между 1801 и 1821 годами занимавший должность генерального викария, коадъютора (с 1814 года) и местоблюстителя (с 1817 года) епископства Констанц. Участник Венского конгресса 1814—1815 годов, депутат первой палаты баденского Сословного собрания (с 1833 года). Брат австрийского министра Иоганна фон Вессенберга.

Биографический очерк

Получивший прекрасное домашнее образование под руководством своего отца, барона Филиппа Карла фон Вессенберга, Игнац Генрих в 1790—1792 годах посещал бывшую иезуитскую гимназию св. Сальватора в Аугсбурге, и затем в 1792—1797 годах изучал философию, теологию и юриспруденцию в университетах Диллингена, Вюрцбурга и Вены, испытав большое влияние Иоганна Михаэля Зайлера.

Его духовная карьера началась в период активного кризиса Старого порядка, в 1792 году, когда он вошёл в состав домских капитулов Аугсбурга и Констанца. В 1800 году констанцский епископ Карл Теодор фон Дальберг, имевший в виду реформу епархии в духе иосифизма, предложил ему пост генерального викария. На деле, Вессенберг смог приступить к исполнению обязанностей викария лишь в конце 1801—начале 1802 годов. Кроме прочего, в 1801 году Дальберг назначил его чрезвычайным посланником в Гельветической республике, с целью соблюдения интересов констанцской кафедры на территории северной Швейцарии.

В качестве генерального викария Вессенберг спланировал и начал проводить в жизнь обширную пасторальную программу, ориентирующуюся непосредственно на текст Св. Писания, учитывающую элементы народной религиозности, и, прежде всего, с использованием немецкого языка, стремясь тем самым сделать литургию более понятной и близкой для обычных прихожан. Другой важной темой стало качественное улучшение образования священников в духе Просвещения, и материальная поддержка приходов на местах, ради чего он пошёл на тесное сотрудничество с правительством Бадена. Его усилия, однако, были негативно оценены апостольским нунцием в Швейцарии Фабрицио Шеберрасом Тестаферрата (итал. Fabricio Sceberras Testaferrata), что стало одной из причин недоверчиво-враждебного отношения папской курии к Вессенбергу и в последующем, предотвратив его ординарное назначение на епископскую должность. Неудачные переговоры Дальберга с Пием VII в Париже в 1804 году и заключённое в 1806 году с кантоном Люцерн «Соглашение в духовных делах» (нем. Übereinkunft in geistlichen Dingen) ещё более накалили обстановку, приведя к открытому конфликту. В известной степени, вынужденное сотрудничество Дальберга с Наполеоном, встретившее мало понимания в Германии и стойкое отторжение со стороны папы, кажется, окончательно похоронило надежды и для Вессенберга воглавить епархию, несмотря на полную поддержку баденского правительства. В такой ситуации в 1812 году Вессенберг принял священнический сан.

На Венском конгрессе в 1814 году Вессенберг по заданию Дальберга безуспешно пытался утвердить идею автономной немецкой национальной Церкви во главе с немецким примасом, подчинённым папскому престолу, что встретило жёсткий отпор, в первую очередь, со стороны самого римского папы и коллегии кардиналов, надеявшихся, как минимум, восстановить довоенную ситуацию статус-кво и категорически не желавших институциональных изменений Церкви.

В том же 1814 году Вессенберг был выбран домским капитулом коадъютором констанцской епархии, однако, олицетворявший либеральные реформы эпохи Просвещения и как ближайший сподвижник Дальберга, он не получил (хотя бы формального) согласия папы. Также и после смерти Дальберга, возглавив епархию в качестве администратора, и получивший одобрение капитула (тем самым избранный епископом), он не был признан папой. Срочно организованная поездка в Рим не разрешила проблемы, поскольку папа отказал ему даже в аудиенции. Несмотря на это, по возвращении в Германию, Вессенберг был встречен как национальный герой, как «второй Лютер», выступивший в защиту немецких интересов против произвола римской курии. Поддержка баденского правительства, хотя и позволила ему, в итоге, фактически оставаться во главе епископства, однако полной легальностью с точки зрения канонического права он не обладал.

Желая положить конец реформам Вессенберга и, с другой стороны, учитывая стремление к образованию национальных епархий, совпадающих с новыми границами государств, 16 августа 1821 года булла Пия VII Provida solersque, определявшая границы епархий в Германии, объявила епископство Констанц упразднённым с одновременным основанием архиепископства с центром во Фрайбурге, которому были подчинены епископства Майнц, Фульда, Лимбург и Роттенбург. Попытка утвердить Вессенберга в качестве нового архиепископа ожидаемо потерпела неудачу, натолкнувшись на абсолютное неприятие Пия VII. Как следствие, Вессенберг отошёл от активной общественной деятельности, и обратился к писательству и коллекционированию предметов искусства. Вместе с тем он продолжал поддерживать тесные отношения с баденским герцогом и городским правительством Констанца, и в 1833 году состоял членом верхней палаты баденского Сословного собрания.

Скончавшийся 9 августа 1860 года в Констанце, Игнац Генрих фон Вессенберг был похоронен в Констанцском мюнстере — бывшей кафедральной церкви епископства.

Фигура Вессенберга в политических дискуссиях XIX века

Интересно, что и после ухода со своего поста Вессенберг продолжал оставаться одной из самых спорных фигур XIX века в Германии, особенно на фоне непрекращавшихся попыток римской курии вернуться к средневековой модели папского абсолютизма, и связанной с этим жёсткой критикой эпохи Просвещения, как бездуховного и всеразрушающего периода в истории. В этом смысле, Вессенберг ещё при жизни и, особенно, в дискуссиях 1840—1870 годов стал знаковой фигурой: как для либеральных кругов, в первую очередь, для Генриха Чокке, Карла фон Роттека, Карла Миттермайера, Карла Хютлина, Вальтера Мунцингера и Йозефа Бека, пытавшегося убедить Вессенберга принять участие во Франкфуртском предпарламенте, так и для ультрамонтанистов, видевших в нём лишь радикального рационалиста и едва ли не пособника дьявола, желавшего уничтожить Церковь, и, во всяком случае, не устававших осуждать «систему Вессенберга» и «вессенбергионистов». Даже и в начале XX века католический историк Конрад Грёбер, позже занявший епископские кафедры Майсена и Фрайбурга, писал, что Вессенберг всецело стоял на службе «так называемого Просвещения» — мировоззрения, своими «религиозно-большевистскими» сочинениями подготовившего «секулярную катастрофу для Церкви» в Германии. Первый Ватиканский собор и провозглашение непогрешимости папы вновь подлили масла в огонь споров, и Вессенберг стал пониматься констанцскими и баденскими старокатоликами как своего рода предшественник; хотя сам Вессенберг при жизни всегда подчёркивал важность единства Церкви, и едва ли мог решиться на раскол. Фактически забытая к середине 1930-х годов фигура Вессенберга была реабилитирована после Второго Ватиканского собора, «примирившегося с современностью». При этом на первый план вышло изучение его обширной деловой корреспонденции, подтвердивший прогрессивный и сугубо реформистский характер деятельности Вессенберга на посту викария и коадъютора констанцской епархии.

Основные сочинения Вессенберга

Вессенберг опубликовал более 470 работ, ряд которых пользовалась в своё время большой популярностью. Среди них:

• Дух времени — Der Geist des Zeitalters. — Zürich, 1801 (без указания имени)
• Немецкая церковь. Предложение её нового основания и обустройства — Die deutsche Kirche, ein Vorschlag zu ihrer neuen Begründung und Einrichtung. — o.O., 1815
• О моральном влиянии романа — Über den sittlichen Einfluss der Romane. Ein Versuch. — Konstanz 1826
• Церковные соборы XV и XVI столетий. В 4 Т. — Die großen Kirchenversammlungen des 15. und 16. Jahrhunderts. 4 Bände. — Konstanz, 1840
• Собрание стихотворений. В 7 Т. — Sämtliche Dichtungen. 7 Bände. — Stuttgart, 1834-54
• О просвещении ремесленного народа вообще, и особенно в Великом герцогстве Баден —Über die Bildung der Gewerbetreibenden Volksklassen überhaupt und im Großherzogtum Baden insbesondere. — Konstanz, 1833

Наследие Вессенберга в Констанце

В течение своей жизни Вессенберг собрал обширную библиотеку, насчитывающую порядка 20 тысяч томов, и которая после его смерти отошла городу Констанц. С 2001 года она в качестве особо ценного книжного собрания XIX века является составной частью научной библиотеки констанцского университета. Свою коллекцию живописи он за 20 тысяч гульденов продал баденскому герцогу Фридриху, при условии, что она останется в городе; в настоящее время около 80 полотен этого собрания находятся в управлении констанцской Городской художественной галереи имени Вессенберга (нем. Städtische Wessenberg-Galerie), располагающейся в его доме напротив бывшего кафедрального собора.

Литература

• Joseph Beck: Freiherr Ignaz Heinrich von Wessenberg. Sein Leben und Wirken. Zugleich ein Beitrag zur Geschichte der neueren Zeit. Auf der Grundlage handschriftlicher Aufzeichnungen Wessenbergs. Freiburg im Breisgau, Wagner, 1862 (2-е издание 1874)
• Karl-Heinz Braun: Wessenberg, Ignaz Heinrich von (1774—1860). In: Erwin Gatz (Hrsg.): Die Bischöfe der deutschsprachigen Länder 1785/1803 bis 1945. Berlin, Duncker & Humblot, 1983, S. 808—812. ([www.freidok.uni-freiburg.de/data/4012]Текст онлайн в формате .pdf)
• Gröber Konrad: Heinrich Ignaz Freiherr von Wessenberg. In: Freiburger Diözesan-Archiv. Bd. 55/1927; S. 362—509, Bd. 56/1928, S. 294—435.
• Karl Hausberger: Wessenberg, Ignaz Heinrich Freiherr von. In: Manfred Heim (Hrsg.): Theologen, Ketzer, Heilige. Kleines Personenlexikon zur Kirchengeschichte. München, C.H. Beck, 2001, ISBN 3-406-47977-4, S. 398—399
• * Karl Kühner: Ignatz Heinrich Freiherr von Wessenberg und seine Zeitgenossen. Lichtgestalten aus dem Katholizismus des 19. Jahrhunderts. Heidelberg, Hörning, 1897
• Erwin Keller: Die Konstanzer Liturgiereform unter Ignaz Heinrich von Wessenberg (= Freiburger Diözesan-Archiv, Bd. 85). Freiburg, Herder, 1965
• Klaus Oettinger: Freiherr Ignaz von Wessenberg. Zu seiner Geltungsgeschichte in der kirchlichen Öffentlichkeit. In: Schriften des Vereins für Geschichte des Bodensees und seiner Umgebung, 128 (2010), S. 119—137
• Manfred Weitlauff: Dalberg als Bischof von Konstanz und sein Konstanzer Generalvikar Ignaz Heinrich von Wessenberg. In: Hausberger, Karl (Hrg.): Carl von Dalberg. Der letzte geistliche Reichsfürst (= Schriftenreihe der Universität Regensburg; 22). Regensburg, Universitätsverlag, 1995, ISBN 3-930480-40-9, S. 35-58
• Klaus-Gunther Wesseling: Ignaz Heinrich von Wessenberg. In: Biographisch-Bibliographisches Kirchenlexikon (BBKL). Band 13. Herzberg, Bautz, 1998, ISBN 3-88309-072-7, Sp. 976—988.

Ссылки

• [www.hls-dhs-dss.ch/textes/d/D10057.php Victor Conzemius: Ignaz Heinrich von Wessenberg] — статья из Исторического словаря Швейцарии (нем.) (фр.) (итал.)

Отрывок, характеризующий Вессенберг, Игнац Генрих фон

После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.