Вестминстерский договор (1654)

Вестминстерский договор (1654)
Тип договора	мирный договор
Дата подписания	5 (15) апреля 1654 года
— место	Вестминстер
Скрепление печатью	19 (29) апреля 1654 года
Вступление в силу	19 (29) апреля 1654 года
Подписали	Лорд-протектор Оливер Кромвель, Генеральные Штаты
Язык	латинский

Вестминстерский договор 1654 года, заключённый между лорд-протектором Английской республики, Оливером Кромвелем, и Генеральными Штатами Голландской республики, был подписан 5 (15) апреля 1654 года. Договор завершил Первую англо-голландскую войну (1652-1654). Этот договор примечателен тем, что является одним из первых договоров, использующих международный арбитраж как способ решения конфликтов в начале Нового времени. Секретная статья, обязывающая Генеральные Штаты ввести в действие Акт устранения, играла значительную роль во внутренней политике Нидерландов в течение Первого Периода без штатгальтера.

Ход переговоров

Переговоры о заключении договора начались задолго до войны. Английская республика была провозглашена только в 1649 году и молодое государство искало международного признания. Голландская республика, уже устоявшееся государство, искоса смотрело на «выскочку», где тоже правили «цареубийцы». Голландцы активно поддерживали роялистов в Английской гражданской войне из-за родственных связей между штатгальтером Вильгельмом II, принцем Оранским и королевской семьёй Англии, и только после его смерти в 1650 году в Голландии к власти пришла партия Генеральных Штатов, благодаря чему оттепель в англо-голландских дипломатических отношениях стала вероятной.

Предложение союза и встречные предложения

Переговоры по улучшению отношений по факту начались весной 1651 года. Уолтер Стрикленд и Оливер Сент-Джон прибыли в Гаагу обсудить экстрадицию роялистов-изгнанников, которые искали убежища от республиканцев в Нидерландах (среди них претендент на престол Карл Стюарт), и, что более важно, политический союз между двумя государствами на основе их общности в отношении политики, религии и торговли. Правительство Нидерландов выдвинуло несколько встречных предложений по важным для них принципам (тогда ещё формирующегося) международного права, таким как свобода мореплавания, исключение контрабанды из «инструментов ведения войны», свобода от захвата нейтральных грузов на нейтральных судах во время войны (все вопросы, оспариваемые в то время англичанами). Кроме того, голландцы запросили, чтобы каперские свидетельства (распространённая практика при трениях между государствами) не выдавались в мирное время. И, наконец, они запросили, что голландские торговцы должны иметь те же привилегии, что и английские в английских владениях в Европе и Америке. Эти требования в виде 36 предварительных статей были переданы английским послам 14 (24) июня 1651 год. Послы вернулись в Англию без какого-либо достигнутого соглашения.

9 (19) октября 1651 год английский парламент ввёл в действие Навигационный акт, который был воспринят как направленный на разорение голландской торговли, вероятно благодаря интригам Сент-Джона, который был оскорблён холодным приёмом в Гааге. Это побудило голландский парламент послать делегацию из трёх уполномоченных: Якоба Катса, Паулюса ван де Перре и Герарда Схепа в Лондон для возобновления переговоров относительно 36 статей, а также чтобы приостановить действие Навигационного акта до завершения переговоров. Последнее требование было немедленно отклонено Государственным советом Англии, и английская сторона подняла ставку в переговорах, выдвинув дополнительные требования: возмещение ущерба за заявленный вред английской торговле в Гренландии, Бразилии и Ост-Индии, а также свободный доступ для Английской Ост-Индской компании к Ост-Индии (который был фактически заблокирован её голландским конкурентом, Голландской Ост-Индской компанией). Примечательно, что англичане предложили в тот момент уступить в этом исключении по Ост-Индии, но настаивали на сохранении ограничений Навигационного акта. В то же время они отказались обговорить разграничение голландских и английских владений в Северной Америке (Новые Нидерланды и Нью-Хейвен, соответственно), относительно которого было заключено предварительное, но не ратифицированное властями метрополий, Хартфордское соглашение от 19 сентября 1650 года.

Дипломатия иными средствами

Между тем, отношения между двумя странами стали напряжёнными, когда в ответ на бесчинства английских каперов по отношению к нейтральным голландским судам в необъявленном морском конфликте между Англией и Францией, голландцы начали программу военно-морской экспансии, в которой англичане (которые недавно расширили свой флот) почувствовали угрозу. После инцидента относительно салютования английскому флагу в английских водах началась Первая англо-голландская война и переговоры были прерваны.

В военном отношении война была проиграна голландцами, которые после ряда поражений были блокированы в своей стране флотом Содружества. Это привело к большим экономическим трудностям. В свою очередь, англичане пали жертвой обширного голландского «окружения», которое блокировало английское судоходство в Прибалтике союзницей Голландии, Данией, поддерживаемой сильным голландским военно-морским отрядом, крейсировавшим вблизи Эресунна, и в Юго-Восточной Азии Голландской Ост-Индской компанией. Английская торговля в Средиземноморье также была значительно затруднена из-за голландского каперства и действий военного флота, особенно после сражения при Ливорно. Спустя некоторое время обе страны были настолько экономически истощены, что жаждали мира.

Переговоры о мире

Лорд-протектор Оливер Кромвель и великий пенсионарий Ян де Витт договорились начать мирные переговоры в Лондоне в июне 1653 года. Правительство Нидерландов послало делегацию, состоявшую из уполномоченных Бевернинга, Ньивпорта (от Штатов Голландии), ван де Перре (от Штатов Зеландии), и Йонгесталя (от Штатов Фрисландии). Их английскими визави были Лоуренс, Ламберт, Монтегю и Лесли. Переговоры начались с того, на чём остановились в 1652 году: голландцы снова изложили свои 36 статей и потребовали доступ к колониям в Америке; англичане вновь озвучили их требования по репарациям и ранее отвергнутое предложение политического союза между двумя странами. Кромвель предложил, что «поскольку обе страны придерживаются своих гражданских законов», они должны «быть под одной верховной властью, состоящей из представителей обеих стран» и «подданные обеих стран должны в равной степени пользоваться своими правами без каких-либо различий». После того, как Йонгесталь и Ньивпорт вернулись в Гаагу, чтобы получить инструкции относительно этого ошеломляющего предложения в середине августа 1654 года, английская сторона умерила свой пыл в пользу не так далеко идущего предложения о союзе протестантских держав Европы и Франции против католических держав, в котором Английская и Голландская республики играли бы ведущую роль; комиссия, состоящая из равного числа представителей от каждой страны, чтобы разрешать противоречия мирным путём; объединённый флот чтобы «обезопасить море»; свобода торговли в Европе и за рубежом для всех жителей обеих стран; монополия Голландии на торговлю в Восточной Азии в обмен на компенсацию для Английской Ост-Индской компании; монополия Англии на торговлю в Америке (за исключением Бразилии, где сферы влияния двух стран должны быть разграничены); содействие военно-морского флота Голландии попыткам Англии завоевания Испанской Америки (два оставшихся голландских посла сразу же отклонили это предложение, поскольку оно ставило под угрозу дружественные отношения, которые Соединённые провинции недавно установили с Испанией).

Йонгесталь и Ньивпорт вернулись в ноябре 1654 года с инструкциями отказаться от предложенного союза, но искать тесный альянс, обеспечивающий сохранение независимости Нидерландов. Позже этим же месяцем английская сторона представила предварительный договор из 27 статей. В двух из них появилась фраза, что субъекты обеих стран могли бы торговать во владениях друг друга, соблюдая законы и указы каждой из республик. Эта безобидная на первый взгляд фраза показала намерения англичан сохранить положения Навигационного акта. Голландские представители противопоставили ей поправки к предлагаемым статьям, которые сняли бы ограничения акта с их торговли. Кроме того, они предложили регулировать торговлю за пределами Европы. За этим последовал дальнейший обмен предложениями, которые были неприемлемы для одной или другой стороны. Наконец, стороны согласились больше не поднимать вопрос о регулировании торговли за пределами Европы, и признавать право обеих сторон на компенсацию за нанесённый ущерб (исключая тех пострадавших в ходе боевых действий, которым был предоставлен взаимный иммунитет).

Казалось, договор вот-вот будет подписан, когда неожиданно возникли два новых препятствия. Во-первых, голландцы запросили вовлечь в подписание договора короля Дании (их союзника в войне). Во-вторых, Кромвель потребовал, чтобы четырёхлетний принц Оранский должен быть отстранён в будущем от назначения на государственные посты, такие как штатгальтер или генерал-капитан армии Нидерландов. Первое требование было удовлетворено, но второе было на первый взгляд неприемлемым для голландских послов, и они вернулись домой. Секретные прямые переговоры между Кромвелем и де Виттом (представленным Бевернингом), привели к соглашению по вопросу об отстранению принца, однако без ведома Генеральных Штатов. Секретная статья, требующая введения в действие Акта об устранении Генеральными Штатами как предпосылку ратификации договора Английским содружеством, должна была быть добавлена к версии договора, известной только Генеральным Штатам. Голландские послы вернулись в Англию после нескольких недель отсутствия (только уполномоченные были в курсе о секретной статье) и завершили переговоры, решив неоконченные вопросы, особенно важные положения в статье 30 договора, устанавливающие принципы арбитража взаимных претензий комиссией из равного числа представителей, созывающейся в Лондоне, подкреплённые положением о подключению к арбитражу протестантских Швейцарских кантонов, в случае, если арбитры в Лондоне не достигнут соглашения. Договор был подписан 5 (15) апреля 1654 год, и ратифицирован обеими государствами в течение двух недель (резолюция о ратификации от Генеральных Штатов - 12 (22) апреля 1654 год, от Кромвеля - 19 (29) апреля 1654 год.

Итоги

В ретроспективе наиболее важным положением в договоре был секретный пункт, касающийся Акта об устранении. Когда о нём стало известно, это привело к политическому кризису в Голландской республике. В конце концов, де Витт сумел остаться у власти и шумиха утихла. Акт об устранении оставался в силе, играя свою роль во внутренней политике Нидерландов вплоть до самого конца режима де Витта, и уже после Реставрации надобность в нём отпала.

Британский историк Джонатан Исраэл пишет, что принимая во внимание то, что Нидерланды в военном отношении проиграли войну, договор был необыкновенно мягок для голландцев. Он приписывает это политической проницательности де Витта, который смог избежать каких-либо значительных уступок английским морским и колониальным интересам. Кромвель не достиг своих главных целей: желанный политический союз был сведен к нулю и Английская Ост-Индская компания фактически осталась блокированной от свободной торговли в Ост-Индии (эта цель для английской торговли была достигнута лишь с подписанием Парижского мира в 1784 году, завершившего Четвёртую англо-голландскую войну).

С другой стороны, голландцы также реализовали лишь несколько из своих 36 статей. Такие вопросы, как свобода мореплавания (касательно голландского судоходства), свобода судоходства (неприкосновенность нейтральных судов во время войны) и запрет контрабанды оставались ждать своего решения до Бредского соглашения и Вестминстерского договора 1674 года.

Вопрос о скользкой фразе насчёт соблюдения законов и указов каждой из республик всеми купцами во всех владениях был пущен на самотёк, когда во время переговоров умер голландский уполномоченный ван де Перре (Он был лидером Голландской Ост-Индской компании, которая особенно пострадала от Навигационного акта, и поэтому был движущей силой попыток голландцев отменить акт или, по крайней мере, внести поправки). Таким образом, это пункт остался в договоре, но голландцы не соглашались понимать его как признание Навигационного акта. Голландская делегация даже задержалась, чтобы попытаться договориться об отмене акта, но безуспешно. Этот вопрос также остался ждать Бредского соглашения, в котором голландцы добились уступок, смягчающих акт (вернее, его редакцию от 1660 года). Пока же, голландские купцы предпочитали не соблюдать акт. Однако, в статье 12 договора стороны предоставили друг другу статус, ставший позднее известным как режим наибольшего благоприятствования в торговле.

Самой важной была 30-я статья, касательно которой была собрана комиссия по арбитражу всех претензий обеих сторон, на которые по договору не распространялся иммунитет (например, по статьям 3 и 16). Здесь впервые был реализован принцип независимого арбитража третьей стороной (протестантскими Швейцарскими кантонами) как средства разрешения конфликтов в международном договоре.

Голландцам также не удалось добиться ратификации Хартфордского соглашения 1650 года касательно границ между Новыми Нидерландами и Нью-Хейвеном (будущим Коннектикутом). Этот вопрос был решён позднее, при передаче Новых Нидерландов Англии по Вестминстерскому договору 1674 года.

Голландцы были вынуждены сделать три незначительные, но унизительные уступки. Они обещали примерно наказать виновных в Амбонской резне (статья 27). Однако, на тот момент ни один из них уже не был в живых, и голландцы, вероятно, хорошо об этом знали. Вопрос о возмещении за инцидент был решён арбитражем по статье 30 договора. Уполномоченные выплатили относительно небольшие суммы наследникам жертв резни.

Далее, голландцы обязались в статье 13 договора салютовать английскому флагу в «Английских морях» (главным образом в Ла-Манше) «как во времена королевы Елизаветы». Это, однако, не подразумевало распространение суверенитета Англии на эти «Английские моря»

В-третьих, договор содержал положение, согласно которому мятежники, указанные любой из сторон, подлежат изгнанию. Прежде всего, это было направлено против претендента на английский престол Карла Стюарта, который с 1648 года нашёл убежище в Голландской Республике при дворе своей сестры Марии и её мужа штатгальтера Вильгельма II. Вследствие этого Карл вынужден был переместиться в Испанские Нидерланды. По иронии судьбы, аналогичная статья должна была войти в договоры, заключённые самим Карлом II с Голландский Республикой в 1662, 1667 и 1674 годах, после Реставрации Стюартов, но после она была перенаправлена на цареубийц.

Английская Ост-Индская компания претендовала, по крайней мере с 1623 года, на остров Рун в Ост-Индии, но все попытки каждый раз пресекались со стороны её соперника, более сильной в военном отношении Голландской Ост-Индской компании. Остров был формально передан английской стороне, но эта уступка, однако, не была реализована по факту вплоть до марта 1665 года. Остров был отвоёван Голландской Ост-Индской компанией в ноябре 1666 года во время Второй англо-голландской войны и был формально передан ей по Бредскому соглашению в 1667 году как часть компенсации за Новые Нидерланды.

Отрывок, характеризующий Вестминстерский договор (1654)

– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.


Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.
– Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
– Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
– Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому.

– Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.