Весёлые проделки Тиля Уленшпигеля
«Весёлые проделки Тиля Уленшпигеля» (нем. Till Eulenspiegels lustige Streiche) op. 28 — симфоническая поэма Рихарда Штрауса, написанная в 1895 гг. Примерная продолжительность звучания 15 минут. Посвящена Артуру Зайдлю.
В 1894 году Штраус задумал одноактную оперу на сюжет о немецком народном герое Тиле Уленшпигеле и начал набрасывать для неё либретто, однако эта работа не продвинулась далеко, и в итоге композитор использовал идею для создания симфонического сочинения, завершив его 6 мая следующего года. 5 ноября 1895 года поэма впервые прозвучала в Кёльне в исполнении Гюрцених-оркестра под управлением Франца Вюльнера; сам автор из-за репетиций своей первой оперы «Гунтрам» не смог принять участие в премьере и впервые дирижировал этой музыкой 29 ноября в Мюнхене.
«Проделки Уленшпигеля» относятся к вершинным проявлениям программного начала в музыке Штрауса: это, по словам М. Кеннеди, «удачнейшая и остроумнейшая» из его симфонических поэм[1]. Программа произведения, раскладывающая пьесу на 27 эпизодов (от рождения до смерти героя), содержалась в авторской партитуре, но композитор не захотел её обнародовать. В 1944 году, к 50-летию произведения, Штраус вернулся к партитуре и внёс в неё косметические изменения, которые, однако, большинством исполнителей не учитываются.
Несколько фортепианных переложений (в том числе две редакции Отто Зингера-младшего, для одного и для двух фортепиано) были изданы сразу же после премьеры. На музыку «Проделок» Вацлав Нижинский в 1916 году поставил и станцевал балет[2].
Среди дирижёров, осуществивших запись произведения, — автор, Карл Бём, Яша Горенштейн, Герберт фон Караян, Рудольф Кемпе, Клеменс Краус, Майкл Тилсон Томас, Вильгельм Фуртвенглер и другие.
Напишите отзыв о статье "Весёлые проделки Тиля Уленшпигеля"
Примечания
- ↑ [books.google.ru/books?id=0MFx0rA4tdgC&pg=PA84 Michael Kennedy. Richard Strauss: Man, Musician, Enigma] — Cambridge University Press, 2006. — P. 84. (англ.)
- ↑ [query.nytimes.com/mem/archive-free/pdf?_r=1&res=9A0DE6DB143BE633A25757C2A9669D946796D6CF Portray in ballet — Strauss’s gay tale] // The New York Times, October 24, 1916. (англ.)
Ссылки
Отрывок, характеризующий Весёлые проделки Тиля Уленшпигеля
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
