Вецаки
| Вецаки Vecāķi | |
 | |
|---|---|
| Площадь: |
2,303 км² |
| Население: |
1733 чел. |
| Почтовые индексы: |
LV-1030 |
|
| |
| www.apkaimes.lv/sakums/vecaki/ | |
Ве́цаки (латыш. Vecāķi, дословно «Старые крючки», от латыш. āķis — крючок) — приморский микрорайон в Риге, входящий в состав Северного района. С конца XIX века известен как курорт. В городскую черту включён в два этапа, в 1949 и 1960 году.
Граничит с микрорайонами Вецдаугава, Трисциемс и Мангальсала, а также с Царникавским краем.
История
Рыбацкий посёлок на этом месте известен с XVII века, тогда же впервые упоминается и его название.
Нынешняя курортная слава Вецаков родилась благодаря участию Августа Домбровского — латышского предпринимателя, политического и общественного деятеля второй половины XIX века. В 1897 году он совершил ознакомительную поездку на север города, с целью обустройства там курортной зоны, способной конкурировать с Рижским взморьем. В 1899 году была построена первая дача, что и послужило фактическим началом курорта. В 1914 году в посёлке насчитывалось 105 летних рекреационных домов, а также хорошо обустроенная спасательная станция[1].
Во время Первой мировой войны почти все здания посёлка были уничтожены пожарами. Однако в последующие годы курорт полностью восстановился, чему способствовало проведение сюда железной дороги и открытие в 1933 году станции Вецаки. В 1937 году здесь насчитывалось более 120 летних дач и 9 зимних домиков.
7 мая 1949 года часть посёлка была официально включена в состав Риги; 7 сентября 1960 года жители и другой части Вецаков получили право именоваться рижанами.
В настоящее время Вецаки продолжают оставаться одним из любимых мест летнего отдыха жителей Риги. Оборудован современный пляж, работают несколько кафе и торговых точек. В микрорайоне ведётся строительство современных жилых домов малой этажности (до трёх этажей). Для развития и благоустройства Вецаков и дальнейшей их популяризации как курорта создана общественная организация «Общество Вецаки». Её силами подготовлена и выпущена в свет книга «Рижский курорт Вецаки»[1], с 2014 года в последнюю субботу мая проводится «Праздник Вецаков», близ пляжа открыта копия скульптуры Игоря Васильева «На море». В 2016 году началось создание музея курорта[2], помещение для которого предоставила Латвийская железная дорога.
Транспорт
Автобус
- № 24 — ул. Абренес — Мангальсала
- № 29 — Межциемс — Вецаки (продлевается только в летний сезон)
Маршрутное такси
- № 200 — Привокзальная площадь — Вецаки (летний маршрут)
- № 224 — Центральный Рынок — Мангальсала
Электропоезд
- Станция Вецаки на линии Земитаны — Скулте
Вецаки в искусстве
- Вецаки 1933—1934 годов воспеты известным латышским писателем Вилисом Лацисом в его хрестоматийном романе «Сын рыбака». В книге присутствует много увлекательных пейзажных описаний, а также автор даёт подробную красочную характеристику образа жизни обитателей рижского рыбацкого посёлка.
- Быт рыбаков также отразил латышский писатель 1930-х годов Вилис Велдре в книге «Жизнь у моря».
- В 1980-е годы в Вецаках проходили съёмки сериала «Долгая дорога в дюнах», который приобрёл всесоюзную популярность.
Известные персоны
- Лев Буковский (10.06.1910 — 18.03.1984), скульптор, автор Саласпилсского мемориала и Памятника освободителям Риги. С 1950-х годов жил и работал на ул. Секлю, 6.
- Карлис Памше (31.03.1917 — 09.09.2015), театральный режиссёр, актер, педагог, писатель[3]. В его доме на просп. Вецакю, 96, бывали Гунар Цилинский, Велта Лине, Элза Радзиня, Карлис Себрис, Анта Клинтс, Гунтарс Земгалс, Олег Скарайнис, Лев Буковский. Ранее, когда режиссёр занимал одно крыло дачи на ул. Капу, 5, у него в гостях бывали ученица Станиславского, режиссёр и педагог Мария Осиповна Кнебель и известный певец, народный артист СССР Георг Отс.
- Андрис Фрейбергс (р. 1938), художник, выдающийся латвийский сценограф, оформивший за творческую жизнь более 230 театральных спектаклей по всему миру, в молодости жил на «актерской даче» на ул. Капу, 5.
- Игорь Васильев (1940—1997), скульптор, профессор Латвийской академии художеств.
- Харий Силс, путешественник, первый латыш, достигший Северного полюса на лыжах, совершивший вместе с Валдисом Брантом автопереход по Латинской Америке от Мехико до Буэнос-Айреса, затем самостоятельно автопереход через Центральную Африку протяженностью 22 тыс. километров.
Галерея
|
|
|
| |||
Напишите отзыв о статье "Вецаки"
Примечания
- ↑ 1 2 Илона Яхимович, Илья Дименштейн. Рижский курорт Вецаки. — Рига: Neputns, 2013. — 149 с. — ISBN 978-9934-512-04-9.
- ↑ Илья Дименштейн [www.ves.lv/ilona-yahimovich-sozdayot-muzej-vetsaki/ Музей курорта] (рус.) // Вести : газета. — 2016. — 18 февраль (№ 7 (161)). — С. 9.
- ↑ [www.lsm.lv/lv/raksts/teatris-un-deja/kultura/muziba-aizgajis-aktieris-un-rezisors-karlis-pamse.a145090/ Mūžībā aizgājis aktieris un režisors Kārlis Pamše]. www.lsm.lv. Проверено 15 мая 2016.
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Вецаки
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
