Вечерний альбом

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Вечерний альбом

Обложка «Вечернего альбома» с дарственной надписью
Жанр:

сборник стихов

Автор:

Марина Цветаева

Язык оригинала:

русский

Дата первой публикации:

1910

Следующее:

Волшебный фонарь

Текст произведения в Викитеке
Внешние изображения
[www.dommuseum.ru/img/bublik/95-01.jpg «Вечерний альбом» с дарственной надписью М. Волошину]

«Вечерний альбом» — первый сборник стихов Марины Цветаевой. Был издан в 1910 году за счёт автора, имеет форму поэтического дневника, и посвящён памяти Марии Башкирцевой[⇨].





Издание

Сборник был издан в типографии А. И. Мамонтова в конце 1910 года тиражом 500 экземпляров на «карманные» деньги автора[1].

Историю публикации этой книги Марина Ивановна Цветаева описала в очерке 1925 года, «Герой труда», именно на это описание опирались позднее её биографы. В этом очерке она писала, что книга появилась «взамен любовного признания человеку, с которым иначе объясниться я не могла». Этим человеком был Владимир Оттонович Нилендер, расставание с которым она перед этим пережила[2]. Скрытое посвящение заложено уже в названии сборника, так сёстры Цветаевы назвали тёмно-синий кожаный альбом в который они записали беседы с Нилендером и подарили ему к новому 1910 году[3].

Цветаевой в то время было 18 лет, в книгу вошли стихи, написанные ей в пятнадцати, шестнадцати и семнадцатилетнем возрасте. До этого стихи Марины Когда альбом вышел из печати, Цветаевой исполнилось 18 лет. В сборник вошло 111 стихов, что необычно много. Это показывает, что семнадцатилетняя Цветаева не столько отбирала свои лучшие стихотворения для дебютного сборника, сколько стремилась к достаточно полному представлению своих поэтических опытов. Публикация за свой счёт была достаточно необычным шагом, так скорее поступали литературные дилетанты, не видящие для себя иного пути напечататься. Молодые поэты, стремящиеся к признанию, старались опубликовать свои стихи в каком-либо журнале или альманахе, что связывало автора с тем или иным литературным течением, в дальнейшем их дебютные сборники выходили под маркой издательств, связанного с этой группой литераторов[2].

Анастасия Цветаева, выразила уверенность, у её сестры тоже была такая возможность, что та могла опубликовать свой сборник в одном из издательств символистов: «Мусагете» или «Скорпионе», однако не захотела связываться с издательствами, поскольку это означало бы контроль со стороны издательства над составом сборника[2].

Сборник посвящён памяти Марии Башкирцевой (1858—1884), рано умершей от туберкулёза талантливой художницы, творчество и личность которой произвела на Цветаеву сильное впечатление. Посвящением Башкирцевой является и открывающий сборник сонет «Встреча», не входящий ни в одну из частей сборника, где Цветаева рассказывает о явившемся ей образе умершей в юности девушки. В остальных стихах сборника прямые отсылки к мемуарам Башкирцевой отсутствуют[2], но при этом сам сборник имеет дневниковую форму[4][5][6], такое композиционное решение можно объяснить влиянием прозы Башкирцевой[2].

Критика

Книга сразу была замечена в русском поэтическом мире. Её выход был отмечен рецензиями таких деятелей литературы, как Валерий Брюсов[5], Николай Гумилёв[7] и Мариэтта Шагинян[6]. Они отметили литературное мастерство и искренность поэзии Марины Цветаевой, как и то, что она не следовала проторенными путями русского символизма, пришедшему у тому времени к своему кризису, следствием которого была оторванность поэзии от жизни[8].

Вместе с тем, большинство критиков отмечали неровность сборника, и Брюсов, и Шагинян писали о том, что без некоторых стихов сборник мог бы и обойтись[8].

Исключением стал Максимилиан Волошин, который увидел и принял авторский замысел «Вечернего альбома» в целом[8]. Вот что он написавший о дебютной книге Цветаевой[4]:

Её надо читать подряд, как дневник, и тогда каждая строчка будет понятна и уместна. Она вся на грани последних дней детства и первой юности…

Благодаря выходу этого сборника Цветаева знакомится с Волошиным, и это знакомство во многом определяет её дальнейшую жизнь.

Состав сборника

  • Встреча

Детство

  • Лесное царство
  • В зале
  • Мирок
  • Жертвам школьных сумерек
  • Сереже
  • Дортуар весной
  • Первое путешествие
  • Второе путешествие
  • Летом
  • Самоубийство
  • В Люксембургском саду
  • В сумерках
  • Эльфочка в зале
  • Памяти Нины Джаваха
  • Пленница
  • Шарманка весной
  • Людовик XVII
  • На скалах
  • Дама в голубом
  • В Ouchy
  • Акварель
  • Сказочный Шварцвальд
  • Как мы читали «Lichtenstein»
  • Наши царства
  • Отъезд
  • Книги в красном переплете
  • Маме
  • Сара в Версальском монастыре
  • Маленький паж
  • Die stille Strasse
  • Мама в саду
  • Мама на лугу
  • Ricordo di Tivoli
  • У кроватки
  • Три поцелуя

Любовь

  • Луна
  • Эпитафия
  • Бывшему Чародею
  • Чародею
  • В чужой лагерь
  • Сестры
  • На прощанье
  • Следующей
  • Perpetuum Mobile
  • Следующему
  • Луч серебристый
  • Втроем
  • Ошибка
  • Мука́ и му́ка
  • Каток растаял
  • Встреча
  • Два в квадрате
  • Связь через сны
  • «Не гони мою память! Лазурны края…»
  • Привет из вагона
  • Золотое ожерелье
  • «Наши души, неправда ль, ещё не привыкли к разлуке?…»
  • Кроме любви
  • Плохое оправданье
  • Предсказанье
  • Оба луча
  • Детская
  • Разные дети
  • Наша зала
  • «По тебе тоскует наша зала…»
  • Надпись в альбом
  • Сердца и души
  • Зимой
  • Так будет
  • Правда

Только тени

  • В кремле
  • У гробика
  • Последнее слово
  • Эпитафия
  • Даме с камелиями
  • Вокзальный силуэт
  • «Как простор наших горестных нив…»
  • Нине
  • В Париже
  • В Шенбрунне
  • Камерата
  • Расставанье
  • Молитва
  • Колдунья
  • Анжелика
  • Добрый колдун
  • Потомок шведских королей
  • Недоуменье
  • Обреченная
  • «На солнце, на ветер, на вольный простор…»
  • От четырёх до семи
  • Волей луны
  • Rouge et bleue
  • Столовая
  • Пасха в апреле
  • Сказки Соловьева
  • Картинка с конфетки
  • «Ваши белые могилки рядом…»
  • «Прости» Нине
  • Её слова
  • Инцидент за супом
  • Мама за книгой
  • Пробужденье
  • Утомленье
  • Баловство
  • Лучший союз
  • Стук в дверь
  • Счастье
  • Невестам мудрецов
  • Ещё молитва

Напишите отзыв о статье "Вечерний альбом"

Примечания

  1. [www.dommuseum.ru/index.php?m=kartabub&st=95 Типография Мамонтова]
  2. 1 2 3 4 5 Щевеленко, 2002, «Любовь к словам», с. 15-27.
  3. Л. А. Мнухин. [books.google.com/books?id=VB4LAQAAMAAJ Марина Цветаева в критике современников]. — Аграф, 2003-01-01. — 664 с. (примечание к рецензии Максимилиана Волошина)
  4. 1 2 Волошин, 1910.
  5. 1 2 Брюсов, 1911.
  6. 1 2 Шагинян, 1911.
  7. Гумилёв, 1911.
  8. 1 2 3 Щевеленко, 2002, Глазами критики, с. 27-35.

Литература

  • Ирина Даниэлевна Шевеленко. Гл. 1. Гимназистка (1908-1912) // Литературный путь Цветаевой. Идеология - поэтика - идентичность автора в контексте эпохи. — Новое литературное обозрение, 2002. — С. 15-57. — 464 с. — (Научная библиотеа, XXXVIII). — ISBN 5-86793-189-7.
Прижизненные рецензии на сборник

Ссылки

  • [tsvetaeva.synnegoria.com/WIN/verse/vecheral.html «Вечерний альбом» на сайте «Мир Марины Цветаевой»]
  • [tsvetayevs.org/creation/marina_b03.htm «Вечерний альбом» на сайте Феодосийского музея Марины и Анастасии Цветаевых]

Отрывок, характеризующий Вечерний альбом

– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.