Помазание Иисуса миром

Помазание Иисуса миром — общее название эпизодов четырёх Евангелий, повествующих об умащении Иисуса Христа благовониями, совершённом женщиной. Евангелия от Марка, Матфея и Иоанна включают помазание миром в рассказ о Страстях Христовых. По месту действия в этих Евангелиях эпизод помазания называют также Вечерей в Вифании; по месту действия в Евангелии от Луки — Пиром в доме Симона Фарисея. Католическая традиция в течение долгого времени отождествляла совершившую помазание женщину с Марией Магдалиной.

Евангельские свидетельства

Евангелие	Описание помазания
От Матфея (Мф. 26:6-7)	Когда же Иисус был в Вифании, в доме Симона прокаженного, приступила к Нему женщина с алавастровым сосудом мира драгоценного и возливала Ему возлежащему на голову. Увидев это, ученики Его вознегодовали и говорили: к чему такая трата? Ибо можно было бы продать это миро за большую цену и дать нищим. Но Иисус, уразумев сие, сказал им: что смущаете женщину? она доброе дело сделала для Меня: ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда имеете; возлив миро сие на тело Мое, она приготовила Меня к погребению
От Марка (Мк. 14:3-9) <center>	И когда был Он в Вифании, в доме Симона прокаженного, и возлежал, — пришла женщина с алавастровым сосудом мира из нарда чистого, драгоценного и, разбив сосуд, возлила Ему на голову. Некоторые же вознегодовали и говорили между собою: к чему сия трата мира? Ибо можно было бы продать его более нежели за триста динариев и раздать нищим. И роптали на неё. Но Иисус сказал: оставьте её; что её смущаете? Она доброе дело сделала для Меня. Ибо нищих всегда имеете с собою и, когда захотите, можете им благотворить; а Меня не всегда имеете. Она сделала, что могла: предварила помазать тело Мое к погребению
От Луки (Лк. 7:37-48) <center>	И вот, женщина того города, которая была грешница, узнав, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алавастровый сосуд с миром и, став позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром. Видя это, фарисей, пригласивший Его, сказал сам в себе: если бы Он был пророк, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к Нему, ибо она грешница. Обратившись к нему, Иисус сказал: Симон! Я имею нечто сказать тебе. Он говорит: скажи, Учитель. Иисус сказал: у одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, а другой пятьдесят, но как они не имели чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбит его? Симон отвечал: думаю, тот, которому более простил. Он сказал ему: правильно ты рассудил. И, обратившись к женщине, сказал Симону: видишь ли ты эту женщину? Я пришёл в дом твой, и ты воды Мне на ноги не дал, а она слезами облила Мне ноги и волосами головы своей отерла; ты целования Мне не дал, а она, с тех пор как Я пришёл, не перестает целовать у Меня ноги; ты головы Мне маслом не помазал, а она миром помазала Мне ноги. А потому сказываю тебе: прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит. Ей же сказал: прощаются тебе грехи
От Иоанна (Ин. 12:1-8) <center>	За шесть дней до Пасхи пришёл Иисус в Вифанию, где был Лазарь умерший, которого Он воскресил из мертвых. Там приготовили Ему вечерю, и Марфа служила, и Лазарь был одним из возлежавших с Ним. Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому что был вор. Он имел [при себе денежный] ящик и носил, что туда опускали. Иисус же сказал: оставьте её; она сберегла это на день погребения Моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда.

Апокрифические рассказы

Апокрифы не сообщают непосредственно о помазании Иисуса, но рассказывают о происхождении благовонного мира, которым он был помазан. Согласна «Арабскому евангелию детства Спасителя» после обрезания Иисуса повитуха Саломея забрала

…крайнюю плоть (правда, говорят иные, будто пуповину она взяла) и поместила её в сосуд с нардовым маслом древним. Сын же её был продавцом благовоний, и, отдавая ему сосуд, сказала она: — Остерегись продавать сей флакон благовонного нарда, даже если б и триста денариев тебе за него предложили. Был же это тот самый сосуд, что купила Мария-грешница и вылила на главу и ступни Господа нашего Иисуса Христа, а потом их своими власами отерла.

Расхождения свидетельств евангелистов

	Матфей	Марк	Лука	Иоанн
Город	Вифания	Вифания	Не назван, в Галилее, возможно Наин	Вифания
Место	Дом Симона прокаженного	Дом Симона прокаженного	Дом Симона Фарисея	Дом в Вифании, где был и Лазарь
День	Среда страстной недели		Задолго до Страстной недели	Суббота, за день до входа в Иерусалим
Женщина	некая женщина	некая женщина	грешница из «того города»	Мария, сестра Лазаря
Действия	помазание головы	помазание головы	омовение ног	омовение ног

Такое количество расхождений издавна вызывало вопросы у исследователей евангельских текстов. В настоящее время значительная часть секулярных исследователей считает, что за евангельскими рассказами о помазании стоят одно или два реальных события из жизни Иисуса. Большинство полагает, что речь идёт об одном и том же помазании, рассказ о котором был отнесён евангелистами к разным моментам жизни Иисуса. В целом предпочтение отдаётся версии Марка, хотя точное определение времени (Страстная неделя) и места (Вифания) рассматривается большинством секулярных историков как позднее добавление. Церковная традиция, напротив, признает достоверность сообщения о помазании на Страстной неделе.

Часть исследователей предложила следующее решение проблемы:

• Матфей и Марк описывают одно и то же событие, причем Матфей опирается на данные Марка
• Лука, вероятней всего, рассказывает о другом омовении, которое хронологически имело место намного раньше
• Иоанн комбинирует оба рассказа, добавляя к нему подробности из служения Марфы (из Луки. 10:38—42)

Православный библеист архиепископ Аверкий считает, что омовений было два. По счету некоторых это число доходит до трех.

Мнения отцов церкви

Ориген считал, что всего было 3 помазания и 3 помазавших, в хронологической последовательности:

1. безымянной блудницей в доме Симона фарисея, в Галилее, о котором говорится только в Евангелии от Луки;
2. Марией, сестрой Лазаря, в их доме в Вифании, после воскрешения Лазаря, но до входа в Иерусалим, то есть в субботу (Евангелие от Иоанна);
3. другой женщиной в доме Симона прокаженного в Вифании в Страстную среду (у Матфея и Марка).

Этой же точки зрения придерживался Феофилакт Болгарский. Святой Иероним отличал грешницу из 7-й главы Евангелия от Луки от женщины, совершившей помазание в Вифании. Святитель Амвросий Медиоланский в «Толковании на Евангелие от Луки» также различает помазания в Галилее и Вифании, но воздерживается от окончательного суждения по поводу того, кто их совершил, говоря что это могла быть и одна и та же, и разные женщины. Святитель Иоанн Златоуст допускал, что у Матфея, Марка и Луки речь может идти об одной и той же женщине, но отличал её от Марии, сестры Лазаря. Святой Августин и св. Григорий Двоеслов считали, что была одна помазавшая, но два помазания, причём Григорий Двоеслов отождествил совершившую помазание женщину с Марией Магдалиной, из которой Иисус изгнал семь бесов. В 23 омилии он так говорит об этом: «Та, которую Лука именует женой грешницей, и которую Иоанн называет Марией, мы верим, что это была Мария, из которой были изгнаны семь бесов согласно Марку». Это отождествление закрепилось в западной традиции и принималось большинством западных средневековых авторов.

Символическое значение омовения

Одно из значений этого действия Иисус расшифровывает сам — женщина готовит его к погребению.

Кроме того, ученые указывают, что само слово «Мессия», каковым объявил себя Иисус, буквально означает «помазанник», и ученики могли увидеть в действии, совершенном женщиной, отголосок этого обряда.

Исследователи также предполагают , что в более ранних евангелиях не упоминается имя женщины, но зато подробно рассказывают о месте этого события из-за того, что в глазах ранних христиан это событие было важнее его исполнителя. В частности, значение данного предварительного помазания миром обусловливалось тем, что своевременное миропомазание, то есть миропомазание тела распятого Иисуса, при его погребении в действительности не было совершено. Матфей и Марк прямо заявляют, что Иисус после кончины своей не был миропомазан, а Лука упоминает, что ученики предполагали помазать Иисуса миром, и только Иоанн свидетельствует положительно, что Иисус был миропомазан в гробе большим количеством снадобий.

Мария Магдалина и наиболее популярное толкование

Несмотря на то, что большинство исследователей склоняются к первичности версии, изложенной Марком, наибольшую популярность в позднейшей христианской традиции, вероятно, благодаря своей театральности, получила трактовка Луки, где фигурирует грешница, омовение ног её слезами и вытирание их её длинными роскошными волосами. В первую очередь это касается западноевропейской католической традиции, которая имеет ещё одну важную особенность - она считала Марию Магдалину блудницей и, одновременно, Марией из Вифании. В Евангелиях нигде об этом не говорится прямо, зато это отождествление позволило сгладить неоднозначность и превратить трех действующих лиц рассказа евангелистов (женщину, грешницу и Марию из Вифании) в одно.

Таким образом, хотя имя Магдалины не упоминается ни в одном из описаний омовения, она превратилась в его главного персонажа. Благодаря этому рассказу роскошные волосы стали одним из её главных атрибутов, равно как и алабастровый сосуд с миром.

Сюжет в европейской живописи

Данный сюжет вошёл в западноевропейское искусство как составляющая часть иконографии Марии Магдалины. Хотя при желании можно найти несколько изображений женщины, помазывающих голову Иисуса, все же они совершенно теряются в числе картин с омовением ног.

Магдалина изображалась в качестве прекрасной женщины, блудницы, в дорогих одеяниях и с роскошными неприбранными волосами. Она целует ноги Спасителя и обливает их слезами. Данный сюжет встречается в книжных миниатюрах, в станковой живописи, а также в гравюрах, гобеленах [www.artnet.com/magazine_pre2000/news/warrobinson/warrobinson3-12-12.asp] и витражах [www.holycross.edu/departments/visarts/projects/kempe/devotion/alphabet/hacm01.htm][www.holycross.edu/departments/visarts/projects/kempe/devotion/alphabet/glbc02.htm].

В число авторов, писавших на этот сюжет, входят Рубенс, Пуссен, Джеймс Тиссо, Филипп де Шампань, Дирк Боутс, Орлей, Хуан де Вальдес Леаль[en.easyart.com/art-prints/artists/Juan-de-Valdes-Leal-8785.html] В картине Жана Беро (Jean Beraud), написанной в 1891 г. «Христос в доме Симона Фарисея» Иисус изображен в современном художнику интерьерах среди буржуа, одетых по моде XIX в., а у его ног распростерлась модно одетая барышня.

В православной иконописи в качестве отдельного сюжета Омовения ног нет, хотя его можно найти в клеймах. Кроме того, аналогию можно найти в иконописном изображении Марии и Марфы из Вифании, склоняющихся в поклоне к ногам Иисуса в сценах воскрешения Лазаря, которые на некоторых досках кажутся умащивающими его [www.pravmir.ru/uploads/lasar-ikon.jpg].

В православном богослужении

Рассказ о помазании Иисуса миром и предательстве Иуды являются основными темами литургии Великой среды. Стихиры на «Господи, воззвах» противопоставляют корыстолюбие Иуды самоотвержению и покаянию грешницы, умывшей слезами и помазавшей миром ноги Спасителя. Самой известной из стихир Великой среды является последняя, автором которой является преподобная Кассия:

Господи, яже во многия грехи впадшая жена, Твое ощутившая Божество, мироносицы вземши чин, рыдающи миро Тебе прежде погребения приносит: увы мне глаголющи! яко нощь мне есть разжжение блуда невоздержанна, мрачное же и безлунное рачение греха. Приими моя источники слез, иже облаками производяй моря воду. Приклонися к моим воздыханием сердечным, приклонивый небеса неизреченным Твоим истощанием: да облобыжу пречистеи Твои нозе, и отру сия паки главы моея власы, ихже в раи Ева, по полудни, шумом уши огласивши, страхом скрыся. Грехов моих множества, и судеб Твоих бездны кто изследит? Душеспасче Спасе мой, да мя Твою рабу не презриши, иже безмерную имеяй милость Перевод Женщина, предавшаяся многим грехам, Твое, Господи, ощутившая Божественное естество, как мироносица, рыдая, приносит Тебе миро прежде погребения, говоря: О, горе мне! Огонь невоздержанного блуда, мрачное и безлунная ночь греха. Приклонись к моим сердечным воздыханиям, Приклонивший небеса несказанным Твоим истощанием, да облобызаю пречистые Твои ноги и отру их своими волосами — те самые ноги, шаги которых Ева в раю услышав, в страхе скрылась. Множество грехов моих и бездну судеб Твоих кто увидит? Спаситель души моей, имеющий безмерную милость, не презри Твою рабу.

Неожиданно тема помазания Христа миром появляется в литургиях восточно-сирийского обряда. Каждение перед чтением Евангелия предваряется молитвой: «Да смешаются ароматы, исходившие от Тебя, Господи, когда грешная Мария излила благовонное миро на Твою главу, с этим фимиамом, который мы приносим Тебе во славу Твою и ради прощения наших грехов и прегрешений…»

См. также

• Омовение ног ученикам — другой эпизод Страстей, где уже Иисус, в свою очередь, омывает ноги апостолам.
• Мария Магдалина

Ссылки

• [www.biblical-art.com/biblicalsubject.asp?id_biblicalsubject=638&pagenum=1 Галерея] и [www.biblical-art.com/biblicalsubject.asp?id_biblicalsubject=630&pagenum=1 Галерея]
• [www.rationalchristianity.net/anointing.html О расхождениях в евангельских свидетельствах]
• [theologytoday.ptsem.edu/apr1977/v34-1-article3.htm The Ministry of Mary of Bethany]

Отрывок, характеризующий Помазание Иисуса миром

Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]