Взгляд Улисса

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Взгляд Улисса (фильм)»)
Перейти к: навигация, поиск
Взгляд Улисса
Το Βλέμμα του Οδυσσέα
Жанр

драма

Режиссёр

Теодорос Ангелопулос

Продюсер

Фебе Экономопулос
Эрик Хёйман
Джорджо Сильваньи

Автор
сценария

Теодорос Ангелопулос
Тонино Гуэрра
Петрос Маркарис
Джорджо Сильваньи
Каин Цицели

В главных
ролях

Харви Кейтель
Эрланд Юзефсон
Майя Моргенштерн

Оператор

Йоргос Арванитис

Композитор

Элени Караиндру

Кинокомпания

Roissy Films

Длительность

176 мин.

Бюджет

22 млн долларов

Страна

Греция Греция
Франция Франция
Италия Италия
Германия Германия
Албания Албания
Румыния Румыния
СР Югославия СР Югославия
Босния и Герцеговина Босния и Герцеговина

Язык

греческий

Год

1995

IMDb

ID 0114863

К:Фильмы 1995 года

«Взгляд Улисса» (греч. Το Βλέμμα του Οδυσσέα, фр. Le Regard d'Ulysse) — кинофильм Тео Ангелопулоса. Получил Гран-при Каннского кинофестиваля 1995 года. Входит в список ста величайших фильмов по версии журнала Тайм[1].

Реальное путешествие главного героя в фильме, действие которого происходит в 1990-е годы, наложено на сцены из истории Балкан времён от 1900-х до 1950-х годов; периодически основная сюжетная линия прерывается, и главный герой оказывается в другом времени, но географически на том же месте. Кроме того, в сюжетную линию заложены прямые аналогии с «Одиссеей» Гомера: главный герой фильма совершает путешествие в поисках цели, тем самым являясь аналогом Одиссея (Улисса); его спутница, все роли которой играет одна и та же актриса, поочерёдно представляет Пенелопу, Калипсо, Цирцею и Навсикаю, в конце фильма снова на короткое время превращаясь в Пенелопу. Многие сцены могут быть отождествлены со сценами из Одиссеи. Однако, в отличие от поэмы Гомера, которая заканчивается возвращением Одиссея на родину, конец фильма остаётся открытым: зритель не понимает, закончилось ли путешествие главного героя.

Музыку, написанную композитором Элени Караиндру, исполняет оркестр, скрипка соло Ким Кашкашьян.





Сюжет

Главный герой фильма, американский кинорежиссёр греческого происхождения, имя которого в фильме не названо (в сценарии он обозначен как А, Харви Кейтель), возвращается после многих лет отсутствия в Грецию в поисках трёх непроявленных роликов незаконченного фильма братьев Манаки. Фильм, снятый в 1905 году, должен стать первым греческим кинофильмом и первым фильмом, снятым на Балканах. Найдя фильм, А рассчитывает увидеть Балканы новым «взглядом», откуда и название фильма. В поисках фильма он совершает путешествие, которое начинается в Греции, и через Албанию, Македонию, Болгарию, Румынию, Сербию и Боснию приводит его в киноархив в Сараево. Действие фильма происходит в начале 1990-х годов, во время гражданской войны в Боснии и Герцеговине.

Фильм начинается с показа немого кино с ткущими деревенскими женщинами. Это и есть фильм братьев Манаки 1905 года, который ищет А. Зритель с самого начала знает ответ на вопрос о том, существует ли материал, и тем самым может отвлечься от сюжетной развязки и сосредоточиться на путешествии («одиссее») А. Затем следует сцена, в которой в 1954 году старик с кинокамерой, Янаки Манаки, снимает выход корабля из порта Салоников. За Манаки стоит его ассистент, который одновременно рассказывает А об этой сцене в 1990-е годы. Фильм постепенно становится цветным. В конце сцены Манаки, закончив съёмку, умирает от инфаркта, а ассистент идёт к правому краю экрана, где встречает стоящего А. Затем А идёт налево, но Манаки уже нет на сцене, а камера находит корабль.

Затем начинается собственно действие фильма. А приезжает во Флорину на севере Греции, затем берёт такси и пересекает границу с Албанией. Во Флорине он встречает демонстрацию, при этом женщина средних лет (Майя Моргенштерн) переходит дорогу перед машиной и исчезает в толпе демонстрантов. На границе он берёт в машину старую женщину. Она собирается встретиться с сестрой, которую не видела сорок пять лет. Путь от границы до города представлен как мрачный зимний пейзаж, с людьми, молчаливо стоявшими вдоль дороги. В городе Корица женщина выходит, а А едет дальше. Такси направляется в сторону македонской границы, но останавливается из-за снежных заносов.

Далее А оказывается в Монастири, где находит дом братьев Манаки, превращённый в музей. Внутри он встречает женщину (Майя Моргенштерн), затем встречает её же в поезде в Скопье, объясняет ей цель своего путешествия. Оказывается, что женщину зовут Кали (явная отсылка к Калипсо). Она говорит А, что в архивах в Скопье нет фильма Манаки. Тогда А отправляется в Болгарию, и встречает Кали на платформе. Она бежит за поездом, пока А не втягивает её в вагон.

На границе А и Кали высаживают из поезда, по-видимому, из-за проблем с паспортом А. Его допрашивают болгарские пограничники, и А представляет себя на месте Янаки Манаки, которого допрашивают, приговаривают к расстрелу, и в последний момент приходит письмо царя Фердинанда I, заменяющее расстрел изгнанием из страны. В Пловдиве А и Кали садятся на поезд в Бухарест, и когда они выходят, их встречает молодая женщина, которую А называет матерью. Он снова перемещается в прошлое. На автобусе они едут в Констанцу, где А попадает на праздник, посвящённый возвращению его отца из тюрьмы в 1945 году. В отеле в Констанце А и Кали проводят ночь, после чего он произносит «Мне жаль, что я не могу любить тебя», и садится в баржу, идущую вверх по Дунаю, в то время как Кали остаётся на причале.

А сходит с баржи в Белграде и встречает старого друга Никоса. Они находят старика, который когда-то был хранителем Белградского архива кинофильмов. Он рассказывает, что ленты Манаки находятся у его друга в архиве в Сараево. А решает ехать в охваченную войной Боснию. В следующей сцене А, спящего в амбаре, будит молодая женщина (Майя Моргенштерн). Она ведёт его к реке, и в лодке они поднимаются вверх по течению. В конце концов они приплывают в разрушенную деревню и подходят к тому месту, где когда-то был дом женщины. Очевидно, её муж погиб при обстреле деревни. В развалинах А находит свадебную фотографию женщины, а затем посреди развалин неожиданно возникает стол, за которым они ужинают. Слышны дальние звуки обстрела. С утра женщина рубит лодку топором (аллюзия на Цирцею), после чего они возвращаются и занимаются любовью. Ночью А на маленькой лодке отплывает в Сараево.

В подвале в Сараево он находит хранителя архива, Иво Леви (Эрланд Юзефсон). Они вместе идут в здание архива. У Леви есть все три ролика, но пока он не смог найти правильную формулу для проявителя. Видя энтузиазм А, он обещает попробовать вновь. Всё действие в Сараево происходит на фоне обстрелов города.

А засыпает в подвале Леви, а когда просыпается, обнаруживает его дочь Наоми (отсылка к Навсикае, снова Майя Моргенштерн). Ночью Леви сообщает ему, что нашёл формулу и поставил плёнки проявляться.

На следующее утро весь город покрыт густым туманом. Леви объясняет. что туман является праздником для жителей Сараево, так как обстрелы невозможны. Они проходят мимо играющего прямо на улице детского оркестра, затем подходят к танцующим парам. В этот момент к ним присоединяется Наоми, и они танцуют с А. Музыка сменяется с рока на ритм 1950-х годов, а Наоми превращается в женщину, которую А видел во Флорине (Пенелопа). Затем к ним подходят родственники Леви, и все вместе идут гулять вдоль реки. А и Леви, беседуя, несколько отстают. Неожиданно они слышат звук остановившейся машины и мужские голоса. Леви убегает вперёд, затем слышатся выстрелы, после чего машина уезжает. А идёт вперёд и обнаруживает тела сначала Иво Леви, а затем Наоми. Он обнимает её, затем встаёт и в слезах идёт к архиву, проходя мимо всё ещё играющего оркестра.

Фильм заканчивается сценой, в которой А, сидя в архиве, смотрит фильм братьев Манаки.

В ролях

Напишите отзыв о статье "Взгляд Улисса"

Примечания

  1. [www.time.com/time/2005/100movies/0,23220,ulysses_gaze,00.html Ulysses' Gaze (1995)]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Взгляд Улисса

– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.