Взрывы в здании почты Загреба

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Взрывы в здании почты Загреба

Бывшее здание загребской почты, где произошёл взрыв
Дата

14 сентября 1941

Место

Загреб, Независимое государство Хорватия

Итог

успех партизан

Противники
НОАЮ Хорватия Хорватия
Командующие
Раде Кончар
Блаж Месарич
Славко Кватерник
Владо Зингер
Силы сторон
8 человек несколько десятков солдат и полицейских
Потери
отсутствуют один убит, восемь ранено

Серия взрывов в здании Главной почты Загреба — диверсионная операция, организованная партизанами Народно-освободительной армии Югославии, состоявшаяся 17 сентября 1941 в оккупированном немцами и усташами Загребе.

В ходе диверсии в здании Главной почты Загреба в 12:30 по местному времени прогремели параллельно два мощных взрыва. В результате взрывов было ранено восемь человек, ещё один по дороге в больницу скончался. В самом здании были выбиты стёкла полностью, часть документов была уничтожена, а часть была унесена ветром. Считается первой крупной антифашистской операцией, состоявшейся в Загребе.





Предыстория

Организаторы диверсии

Главным организатором диверсии являлся генеральный секретарь ЦК Коммунистической партии Хорватии Раде Кончар, будущий народный герой Югославии. В состав диверсионной группы вошли восемь человек: четверо из них уже проходили на тот момент военную службу в рядах партизанской армии, ещё четверо работали непосредственно на почте. Из восьми человек шестеро состояли в Коммунистической партии Югославии.

В первую четвёрку входили Блаж Месарич, Антун Бибер, Воин Ковачевич и Анте Милкович. Во вторую четвёрку входили Йосип Чулят, Славко Маркон, Вилим Галер и Нада Галер. Чулят работал на автоматической телефонной станции, а Маркон на локальной коротковолновой радиостанции.

Незадолго до начала операции команда диверсантов понесла потери: по подозрению в сотрудничестве с партизанами были арестованы Ковачевич и Милкович (Ковачевич после пыток и допросов скончался 2 сентября). Впрочем, они не выдали сведений о готовящейся операции, что и позволило партизанам подготовить полный план действий.

План операции

Для операции предполагалось заложить семь самодельных взрывных устройств в здании Главной почты Загреба, которые сработали бы после нескольких телефонных звонков на определённые номера. Общая масса взрывчатки составила 21 кг в тротиловом эквиваленте. Взрывчатку диверсантам поставлял лейтенант армии НГХ Августинович, который симпатизировал антифашистскому движению. Её спрятали в семи специальных коробках, которые изготовил инженер Иван Брумен, ещё один загребский антифашист. Груз был передан Блажу Месаричу.

Подготовка к взрыву

Основной проблемой для партизан являлся путь, по которому можно было бы безопасно доставить 21 кг взрывчатки: здание почты находилось под особой охраной усташей и немецких солдат. 12 сентября Славко Маркон получил взрывчатку и спрятал её на пороховом складе, недалеко от автоматической телефонной станции.

Тем временем Маркон, а также Иосипу Чуляту и Наде Галер (она работала телефонисткой) необходимо было составить впечатление спокойной обстановки у работников почты и параллельно перенести взрывчатку в здание. По плану, несколько взрывных устройств размещались в трёх отделениях АТС, оставшиеся — на коротковолновой радиостанции, располагавшейся этажом ниже. Проблема была в том, что немцы охраняли радиостанцию особенно тщательно: там располагались несколько телефонов, по которым можно было связаться с Берлином, Веной, Белградом и Афинами; также через эту станцию проходили телефонные линии, по которым шла связь из Берлина в Одессу и Софию.

Охранял вход на радиостанцию дисциплинированный немецкий часовой. Впрочем, Иосип Чулят нашёл выход из ситуации: он вынудил немца выпить бутылку бренди, после чего тот заснул и в итоге проспал всю ночь, будучи пьяным.

Взрывы

В воскресенье, 14 сентября к 7 часам утра все приготовления к взрывам завершились. В 8 часов утра все члены диверсионной группы и те, кто оказывал помощь храбрым диверсантам, немедленно покинули город и на поезде отправились в Карловац, откуда им предстоял путь в Кордун к другой партизанской группе. В 12:30 по местному времени Никола Рупчич зашёл в квартиру профессора Ольги Мильчинович и набрал на телефоне несколько номеров — именно это задание ему получил выполнить Антун Бибер.

В эту же минуту в здании почты прогремел мощный взрыв. Туда ворвались несколько десятков полицейских, которые попытались немедленно отключить всё электричество и предотвратить возможный пожар. Однако после попытки отключения электроэнергии в здании прогремел второй взрыв, не менее мощный. Впрочем, из семи взрывных устройств сработали всего шесть.

Из-за взрывов здание было значительно разрушено. Автоматическая телефонная и коротковолновая станции вышли из строя: связь с Веной, Берлином, Белградом, Одессой и Софией оборвалась. Что касается человеческих жертв, то в результате диверсии был убит один полицейский по фамилии Шкунца; восемь человек были ранены — пять агентов усташей, два немецких солдата и один офицер. Из гражданских лиц (работников станции и мирных жителей) никто не пострадал.

Последствия

Оба взрыва на долгое время оборвали телефонную и радиосвязь в Загребе: восстановление телефонных линий заняло не менее семь месяцев. Но более важным был моральный эффект: с этого момента усташи перестали чувствовать себя в полной безопасности, поскольку партизанам удалось проникнуть в самое сердце хорватского марионеточного государства и нанести мощный удар по фашистам. С этого момента Загреб стал ещё одним полем боевых действий Второй мировой войны.

Новости о произошедшем были опубликованы на следующий день в газете Hrvatski narod. 17 сентября в Загребе и остальных городах Хорватии были расклеены объявления о розыске подозреваемых в теракте. В списке разсыкиваемых были Иосип Чулят, Славко Маркон, Вилим Галер и Нада Галер. Вознаграждение за голову каждого из партизан составляло по 100 тысяч кун. В итоге виновным был признан находившийся в здании Владо Зингер (один из членов движения усташей), которого отправили в концлагерь Ясеновац.

Память

В послевоенные годы в Югославии было снято два фильма о произошедших событиях. В 1961 году Иво Лукас снял военную драму «Диверсия на телефонном коммутаторе»; в 1981 году вышел сериал «Непокорённый город», сюжет серии «72 — 96» был основан на событиях в Загребе.

См. также

Напишите отзыв о статье "Взрывы в здании почты Загреба"

Ссылки

  • [sites.google.com/site/zagrebsebori/oružaneakcijeidiverzije Oružane akcije i diverzije, sa portala Zagreb se bori]  (сербохорв.)


Отрывок, характеризующий Взрывы в здании почты Загреба

Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?