Взрывы в здании почты Загреба
Взрывы в здании почты Загреба | |||
Бывшее здание загребской почты, где произошёл взрыв | |||
Дата | |||
---|---|---|---|
Место | |||
Итог |
успех партизан | ||
Противники | |||
| |||
Командующие | |||
| |||
Силы сторон | |||
| |||
Потери | |||
| |||
Серия взрывов в здании Главной почты Загреба — диверсионная операция, организованная партизанами Народно-освободительной армии Югославии, состоявшаяся 17 сентября 1941 в оккупированном немцами и усташами Загребе.
В ходе диверсии в здании Главной почты Загреба в 12:30 по местному времени прогремели параллельно два мощных взрыва. В результате взрывов было ранено восемь человек, ещё один по дороге в больницу скончался. В самом здании были выбиты стёкла полностью, часть документов была уничтожена, а часть была унесена ветром. Считается первой крупной антифашистской операцией, состоявшейся в Загребе.
Содержание
Предыстория
Организаторы диверсии
Главным организатором диверсии являлся генеральный секретарь ЦК Коммунистической партии Хорватии Раде Кончар, будущий народный герой Югославии. В состав диверсионной группы вошли восемь человек: четверо из них уже проходили на тот момент военную службу в рядах партизанской армии, ещё четверо работали непосредственно на почте. Из восьми человек шестеро состояли в Коммунистической партии Югославии.
В первую четвёрку входили Блаж Месарич, Антун Бибер, Воин Ковачевич и Анте Милкович. Во вторую четвёрку входили Йосип Чулят, Славко Маркон, Вилим Галер и Нада Галер. Чулят работал на автоматической телефонной станции, а Маркон на локальной коротковолновой радиостанции.
Незадолго до начала операции команда диверсантов понесла потери: по подозрению в сотрудничестве с партизанами были арестованы Ковачевич и Милкович (Ковачевич после пыток и допросов скончался 2 сентября). Впрочем, они не выдали сведений о готовящейся операции, что и позволило партизанам подготовить полный план действий.
План операции
Для операции предполагалось заложить семь самодельных взрывных устройств в здании Главной почты Загреба, которые сработали бы после нескольких телефонных звонков на определённые номера. Общая масса взрывчатки составила 21 кг в тротиловом эквиваленте. Взрывчатку диверсантам поставлял лейтенант армии НГХ Августинович, который симпатизировал антифашистскому движению. Её спрятали в семи специальных коробках, которые изготовил инженер Иван Брумен, ещё один загребский антифашист. Груз был передан Блажу Месаричу.
Подготовка к взрыву
Основной проблемой для партизан являлся путь, по которому можно было бы безопасно доставить 21 кг взрывчатки: здание почты находилось под особой охраной усташей и немецких солдат. 12 сентября Славко Маркон получил взрывчатку и спрятал её на пороховом складе, недалеко от автоматической телефонной станции.
Тем временем Маркон, а также Иосипу Чуляту и Наде Галер (она работала телефонисткой) необходимо было составить впечатление спокойной обстановки у работников почты и параллельно перенести взрывчатку в здание. По плану, несколько взрывных устройств размещались в трёх отделениях АТС, оставшиеся — на коротковолновой радиостанции, располагавшейся этажом ниже. Проблема была в том, что немцы охраняли радиостанцию особенно тщательно: там располагались несколько телефонов, по которым можно было связаться с Берлином, Веной, Белградом и Афинами; также через эту станцию проходили телефонные линии, по которым шла связь из Берлина в Одессу и Софию.
Охранял вход на радиостанцию дисциплинированный немецкий часовой. Впрочем, Иосип Чулят нашёл выход из ситуации: он вынудил немца выпить бутылку бренди, после чего тот заснул и в итоге проспал всю ночь, будучи пьяным.
Взрывы
В воскресенье, 14 сентября к 7 часам утра все приготовления к взрывам завершились. В 8 часов утра все члены диверсионной группы и те, кто оказывал помощь храбрым диверсантам, немедленно покинули город и на поезде отправились в Карловац, откуда им предстоял путь в Кордун к другой партизанской группе. В 12:30 по местному времени Никола Рупчич зашёл в квартиру профессора Ольги Мильчинович и набрал на телефоне несколько номеров — именно это задание ему получил выполнить Антун Бибер.
В эту же минуту в здании почты прогремел мощный взрыв. Туда ворвались несколько десятков полицейских, которые попытались немедленно отключить всё электричество и предотвратить возможный пожар. Однако после попытки отключения электроэнергии в здании прогремел второй взрыв, не менее мощный. Впрочем, из семи взрывных устройств сработали всего шесть.
Из-за взрывов здание было значительно разрушено. Автоматическая телефонная и коротковолновая станции вышли из строя: связь с Веной, Берлином, Белградом, Одессой и Софией оборвалась. Что касается человеческих жертв, то в результате диверсии был убит один полицейский по фамилии Шкунца; восемь человек были ранены — пять агентов усташей, два немецких солдата и один офицер. Из гражданских лиц (работников станции и мирных жителей) никто не пострадал.
Последствия
Оба взрыва на долгое время оборвали телефонную и радиосвязь в Загребе: восстановление телефонных линий заняло не менее семь месяцев. Но более важным был моральный эффект: с этого момента усташи перестали чувствовать себя в полной безопасности, поскольку партизанам удалось проникнуть в самое сердце хорватского марионеточного государства и нанести мощный удар по фашистам. С этого момента Загреб стал ещё одним полем боевых действий Второй мировой войны.
Новости о произошедшем были опубликованы на следующий день в газете Hrvatski narod. 17 сентября в Загребе и остальных городах Хорватии были расклеены объявления о розыске подозреваемых в теракте. В списке разсыкиваемых были Иосип Чулят, Славко Маркон, Вилим Галер и Нада Галер. Вознаграждение за голову каждого из партизан составляло по 100 тысяч кун. В итоге виновным был признан находившийся в здании Владо Зингер (один из членов движения усташей), которого отправили в концлагерь Ясеновац.
Память
В послевоенные годы в Югославии было снято два фильма о произошедших событиях. В 1961 году Иво Лукас снял военную драму «Диверсия на телефонном коммутаторе»; в 1981 году вышел сериал «Непокорённый город», сюжет серии «72 — 96» был основан на событиях в Загребе.
См. также
Напишите отзыв о статье "Взрывы в здании почты Загреба"
Ссылки
- [sites.google.com/site/zagrebsebori/oružaneakcijeidiverzije Oružane akcije i diverzije, sa portala Zagreb se bori] (сербохорв.)
Отрывок, характеризующий Взрывы в здании почты Загреба
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.
Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?