Взрыв в ресторане «Аберкорн»

Взрыв в ресторане «Аберкорн»
Улица Касл-Лэйн, на которой произошёл теракт
Место атаки	Белфаст, улица Касл-Лэйн, дом 7-11, бар-ресторан «Аберкорн» 54°35′54″ с. ш. 05°55′42″ з. д.54.5986000° с. ш. 5.9286000° з. д. / 54.5986000; -5.9286000
Цель атаки	не установлена (возможно, мирные граждане)
Дата	4 марта 1972 16:30 (UTC)
Способ атаки	взрыв бомбы
Оружие	самодельное взрывное устройство
Погибшие	2
Раненые	130
Число террористов	неизвестно
Организаторы	не установлены
Подозреваемые	Временная ИРА (Белфастская бригада)

Взрыв в ресторане «Аберкорн» (англ. Abercorn Restaurant bombing) — террористический акт, совершённый 4 марта 1972 в центре Белфаста. Взрыв бомбы в здании ресторана «Аберкорн» на Касл-Лэйн унёс жизни двух женщин, ещё 130 человек были ранены. Большая часть пострадавших стала инвалидами: некоторые ослепли, некоторые потеряли конечности. Несмотря на то, что ответственность на себя официально не взял никто, виновными в теракте были признаны террористы Временной Ирландской республиканской армии (по мнению журналиста Эда Молони, ИРА всё же взяла на себя ответственность за произошедшее).

Предыстория

Ресторан «Аберкорн» располагался в центре Белфаста по адресу Касл-Лэйн, дом 7-11. На первом этаже здания находился ресторан, а этажом выше — бар. Владельцем был 45-летний ирландский католик Билл О'Хара.

4 марта 1972 в субботу во второй половине дня, когда в здании находились женщины и дети, в 16:28 службу спасения 999 поступил анонимный телефонный звонок: звонивший, не указав местонахождение, заявил, что в Касл-Лэйн через 5 минут взорвётся бомба. Беспокойство усиливалось тем, что по субботам в Белфасте в районе Корнмаркет часто было много людей.

Взрыв

Пятифунтовая гелигнитовая бомба, спрятанная в сумке под столом в ресторане на первом этаже, взорвалась в 16:30. В результате взрыва погибли две девушки (католички): 22-летняя Энн Оуэнс, работница компании Electricity Board и 21-летняя Жанет Берин, радиограф из больницы. Они прогуливались в тот день и пришли в «Аберкорн», чтобы выпить кофе. Они сидели за столом, который ближе всего находился к бомбе, и приняли на себя всю силу ударной волны, которая убила их мгновенно. По иронии судьбы, Энн Оуэнс уже однажды выжила после теракта, случившегося на её рабочем месте.

Более 130 человек были ранены: взрывная волна разбросала стулья и столы по первому этажу и даже пробила стены и потолок. Огромное количество пострадавших были серьёзно покалечены: одним в буквальном смысле оторвало конечности, другим взрыв изуродовал лица; были также пострадавшие от ожогов, рваных ран, оглохшие и контуженные. Три человека ослепли в результате глазных ран, нанесённых стеклянными осколками. Трагически сложилась судьба сестёр Дженнифер и Розалин Макнёрн (последняя собиралась выходить замуж): хотя обе выжили в результате теракта, но обе лишились ног, а Розалин потеряла правую руку и глаз.

Свидетели описывали происходившее как сочетание паники и хаоса и рассказывали о том, как окровавленные люди попытались вырваться на улицу сквозь дым в атмосфере разбросанного стекла, мрамора и пролитой крови. Некоторые выбирались ползком, однако пожарные взяли всю ответственность по спасению пострадавших на себя: слишком много покалеченных человек не смогли даже сдвинуться с места. Первым на месте случившегося оказался полицейский Королевской Ольстерской полиции, который был откровенно шокирован случившимся и долгое время не смог забыть о том, что увидел. По его словам, «можно было слышать только стоны и вопли покалеченных людей, которым оторвало конечности». Одним из первых репортёров на месте оказалась североирландская журналистка Глория Ханнифорд, которая видела, что на улице лежали оторванные конечности пострадавших, хотя к тому моменту скорая увезла всех раненых, а также тела погибших. Судя по найденным на месте взрыва женским сумкам и их содержимому, а также обгорелым игрушкам, полиция сделала вывод, что большая часть погибших и раненых — молодые женщины и дети.

У полиции появились некие зацепки по поводу исполнителей теракта после того, как они нашли свидетельницу взрыва: некая женщина, которая находилась внутри ресторана незадолго до взрыва, сумела покинуть за секунды до теракта здание и тем самым спаслась от гибели и ранений. Она утверждала, что незадолго до взрыва две девушки оставили сумку в ресторане и мгновенно выбежали оттуда. Женщина находилась на автобусной остановкке в момент взрыва. Детективы выяснили, что справа от того стола и произошёл взрыв: бомба находилась в той подозрительной сумке.

Версии об организаторах и исполнителях

Предъявить кому-либо обвинения полиция не смогла, к тому же официально никто на себя ответственность не взял. Отрицали свою причастность оба крыла ИРА. Однако Королевская Ольстерская полиция и британская военная разведка обвинили Временную ИРА (её 1-й батальон Белфастской бригады) в теракте, хотя эта версия не выдерживала никакой критики по причине своей абсурдности.

Версия о взрыве в католическом квартале, устроенном ирландскими националистами, сама по себе была нелепой, а жертвами и пострадавшими стали именно католики. Это дало повод фактическому командующему ИРА Шону МакСтифэйну обвинить лоялистов Ольстера и британские спецслужбы в организации теракта. По версии МакСтифэйна, Ассоциация обороны Вудвэйла угрожала руководству «Аберкорна» расправой за то, что тот отказывался играть гимн Великобритании в ресторане; представитель Ассоциации опроверг эти обвинения, заявив, что один из её членов также пострадал в результате взрыва.

На следующий день после взрыва в Белфасте стали распространяться листовки, подписанные Ольстерским авангардом (англ. Ulster Vanguard):

Мы не извинимся за «Аберкорн». Никто не извинился за Элдершот [...] Эти дома использовались активно южноирландскими покупателями, чтобы передавать там информацию, жизненно необходимую террористам для продолжения своей деятельности .

Оригинальный текст (англ.)  

We make no apologies for Abercorn. No apologies were made for Aldershot [...] These premises were being used extensively by Southern Irish shoppers for the transmission of information vital to the terrorist campaign...

Тим Пэт Куган предположил, что взрыв действительно могли устроить лоялисты, но не исключил, что боевики ИРА собирались устроить теракт в другом месте и по своей неразборчивости и невнимательности банально не успели унести бомбу из ресторана. По версии Эда Молони в книге «Голоса из могилы» (англ. Voices from the Grave), неофициально источники ИРА признают ответственность ирландских боевиков за взрывы. Молони предположил, основываясь на показаниях чудом спасшейся свидетельницы, что выбежавшие две девушки и были террористками. Неназванные республиканские источники утверждают, что целью взрыва было уничтожение британских солдат, которые часто патрулировали в этом районе и обыскивали бар.

Последствия

Случившаяся трагедия вызвала мощный общественный резонанс, повергнув в шок весь Белфаст: гибель двух женщин и судьбы многочисленных искалеченных мирных граждан потрясли лоялистов, националистов и лидеров церквей. Йэн Пэйзли призвал правительство «мобилизовать и вооружить любого, кто способен нести оружие, чтобы встретить врага». Масштаб травм, которые получили пострадавшие, вынудил ввести карантин в Королевском госпитале Виктории впервые за всё его время существования.

Спустя две недели прогремел ещё один взрыв в Белфасте на Доунголл-Стрит, который унёс жизни семи человек и покалечил 148. Масштабы взрыва были примерно такими же: большинство пострадавших были изуродованы и покалечены.

Злоключения в ресторане не прекратились на этом. В июле 1972 года группа лоялистов обнаружила работавшего в баре католика Майкла МакГигана и устроила там стрельбу, нанеся МакГигану смертельную рану. Поводом для этого стал тот факт, что МакГиган встречался с официанткой, протестанткой по вероисповеданию, что вызвало гнев и недовольство у лоялистов.

Здание «Аберкорна» было снесено в 2007 году.

Отрывок, характеризующий Взрыв в ресторане «Аберкорн»

– «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.


Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тотчас же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.
Родные и друзья советовали Николаю отказаться от наследства. Но Николай в отказе от наследства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уплаты долгов.
Кредиторы, так долго молчавшие, будучи связаны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его распущенная доброта, вдруг все подали ко взысканию. Явилось, как это всегда бывает, соревнование – кто прежде получит, – и те самые люди, которые, как Митенька и другие, имели безденежные векселя – подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами. Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери (если были потери), теперь безжалостно накинулись на очевидно невинного перед ними молодого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.
Ни один из предполагаемых Николаем оборотов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все таки не уплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он снова поступил на службу.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцевом Вражке.
Наташа и Пьер жили в это время в Петербурге, не имея ясного понятия о положении Николая. Николай, заняв у зятя деньги, старался скрыть от него свое бедственное положение. Положение Николая было особенно дурно потому, что своими тысячью двумястами рублями жалованья он не только должен был содержать себя, Соню и мать, но он должен был содержать мать так, чтобы она не замечала, что они бедны. Графиня не могла понять возможности жизни без привычных ей с детства условий роскоши и беспрестанно, не понимая того, как это трудно было для сына, требовала то экипажа, которого у них не было, чтобы послать за знакомой, то дорогого кушанья для себя и вина для сына, то денег, чтобы сделать подарок сюрприз Наташе, Соне и тому же Николаю.
Соня вела домашнее хозяйство, ухаживала за теткой, читала ей вслух, переносила ее капризы и затаенное нерасположение и помогала Николаю скрывать от старой графини то положение нужды, в котором они находились. Николай чувствовал себя в неоплатном долгу благодарности перед Соней за все, что она делала для его матери, восхищался ее терпением и преданностью, но старался отдаляться от нее.
Он в душе своей как будто упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что не в чем было упрекать ее. В ней было все, за что ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее. И он чувствовал, что чем больше он ценит, тем меньше любит ее. Он поймал ее на слове, в ее письме, которым она давала ему свободу, и теперь держал себя с нею так, как будто все то, что было между ними, уже давным давно забыто и ни в каком случае не может повториться.
Положение Николая становилось хуже и хуже. Мысль о том, чтобы откладывать из своего жалованья, оказалась мечтою. Он не только не откладывал, но, удовлетворяя требования матери, должал по мелочам. Выхода из его положения ему не представлялось никакого. Мысль о женитьбе на богатой наследнице, которую ему предлагали его родственницы, была ему противна. Другой выход из его положения – смерть матери – никогда не приходила ему в голову. Он ничего не желал, ни на что не надеялся; и в самой глубине души испытывал мрачное и строгое наслаждение в безропотном перенесении своего положения. Он старался избегать прежних знакомых с их соболезнованием и предложениями оскорбительной помощи, избегал всякого рассеяния и развлечения, даже дома ничем не занимался, кроме раскладывания карт с своей матерью, молчаливыми прогулками по комнате и курением трубки за трубкой. Он как будто старательно соблюдал в себе то мрачное настроение духа, в котором одном он чувствовал себя в состоянии переносить свое положение.


В начале зимы княжна Марья приехала в Москву. Из городских слухов она узнала о положении Ростовых и о том, как «сын жертвовал собой для матери», – так говорили в городе.
«Я и не ожидала от него другого», – говорила себе княжна Марья, чувствуя радостное подтверждение своей любви к нему. Вспоминая свои дружеские и почти родственные отношения ко всему семейству, она считала своей обязанностью ехать к ним. Но, вспоминая свои отношения к Николаю в Воронеже, она боялась этого. Сделав над собой большое усилие, она, однако, через несколько недель после своего приезда в город приехала к Ростовым.
Николай первый встретил ее, так как к графине можно было проходить только через его комнату. При первом взгляде на нее лицо Николая вместо выражения радости, которую ожидала увидать на нем княжна Марья, приняло невиданное прежде княжной выражение холодности, сухости и гордости. Николай спросил о ее здоровье, проводил к матери и, посидев минут пять, вышел из комнаты.