Взрыв газопровода в Сибири в 1982 году

Взрыв газопровода в Сибири в 1982 году — якобы гигантский взрыв, который, по утверждениям американского военного эксперта Томаса Рида и американского писателя-политолога Питера Швайцера, предположительно произошёл на газопроводе Уренгой — Сургут — Челябинск, летом 1982 года. По их словам, взрыв был результатом спецоперации ЦРУ, спланированной и исполненной на основании сведений, предоставленных офицером КГБ СССР В. И. Ветровым. Российскими источниками факт взрыва отрицается.

Предыстория

В июле 1981 года, на экономическом форуме в Оттаве президент Франции Франсуа Миттеран сообщил президенту США Р. Рейгану, что французская разведка завербовала офицера КГБ СССР. Агентом Farewell (с англ. — «прощание») был полковник В. И. Ветров, который занимался оценкой данных, собранных т. н. управлением «T» разведки КГБ. Ветров сфотографировал и передал французам около 4 тыс. секретных документов, касавшихся программы промышленного шпионажа КГБ («Линия X»). Ветров также раскрыл имена более 200 агентов «Линии X» по всему миру. Материалы Ветрова дали полную картину программы промышленного шпионажа СССР.

Информация Миттерана очень заинтересовала Рейгана, и в августе 1981 года документы Ветрова были переданы в ЦРУ под кодовым названием «досье Farewell» (англ. The Farewell Dossier). Советник по технологии Белого дома Гас Вайс предложил директору ЦРУ Уильяму Кейси использовать каналы разведки КГБ для того, чтобы передать в СССР дезинформацию по новейшим технологиям, причем сделать это так, что «новая технология» некоторое время будет работать, но затем даст сбой. Это предложение было утверждено президентом Рейганом.

В числе предпринятых контрмер были троянские вирусы, заложенные ЦРУ в программное обеспечение, похищенное агентами КГБ на Западе. В частности, в одной из канадских компаний КГБ похитил программу для автоматизации технологических процессов на газопроводах (АСУ ТП и SCADA). Программа, в частности, управляла насосами, турбинами и другими ключевыми элементами системы перекачки газа. Канадская программа была установлена на некоторых газопроводах в СССР. Как и было задумано в ЦРУ, программа некоторое время работала нормально и была введена в эксплуатацию. Однако при отработке одного из режимов тестирования встроенный вирус привел к нештатному режиму работы оборудования, что привело к разрыву газопровода и последующему взрыву.

Оценки

Ряд предположительных нестыковок дает возможность усомниться в том, что все факты, изложенные в публикациях Вейсса и Рида, полностью соответствуют действительности:

• Сила взрыва. По словам Рида, «результатом операции стали самые мощные неядерный взрыв и пожар, когда-либо виденные из космоса… Мониторы NORAD сообщили было о ядерном взрыве, но спутники, которые засекли бы электромагнитный импульс, молчали». Мощность взрыва оценивается Ридом в три килотонны, но никаких упоминаний о таком масштабном взрыве в СССР в тот год не было.
• Использование SCADA-систем в 1982 году. В начале 1980-х годов на советских газопроводах преимущественно использовались системы на основе пневматической телеметрии. Более того, использование полностью автоматизированных программно управляемых систем управления на трубопроводах в то время было редкостью даже в США.
• Возможность передачи логической бомбы — в те годы существовали достаточно жёсткие ограничения, введенные КГБ в отношении использования зарубежных программных и аппаратных элементов. Разбором и переписыванием программ занимался ряд специальных научных институтов — «почтовых ящиков».

Официальных подтверждений ЦРУ об участии в диверсии нет, хотя на сайте ЦРУ на странице, посвященной «Досье Прощание», подтверждается, что «модифицированные специалистами ЦРУ программы и чипы нарушали планы производства на химических предприятиях и тракторном заводе в СССР, использовались в советской военной технике, а на газопроводе были установлены дефектные турбины».

Ни российские спецслужбы, ни «Газпром» официальных комментариев по аварии 1982 года не дают. В интервью ветерана КГБ СССР, почетного сотрудника госбезопасности СССР, генерал-майора в отставке В. А. Пчелинцева, возглавлявшего в начале 1980-х региональное подразделение КГБ по Тюменской области, было сказано, что самым крупным чрезвычайным происшествием на газопроводах был взрыв в апреле 1982 года в 50 км от Тобольска, при этом причиной аварии была производственная халатность:

Строители торопились и, случалось, пренебрегали соблюдением установленных норм. Два таких нарушения и стали причиной аварии, как показало расследование госкомиссии. Во-первых, в стыках труб не вставлялись звенья, компенсирующие изменение размеров трубы при смене температуры. Во-вторых, на трубы не навешивался дополнительный груз, чтобы удерживать их под землей в болотистой местности. В результате, когда настали теплые апрельские дни, трубопровод вылез из болотистой почвы на поверхность. На солнце трубы расширились, а ночью начались резкие сжатия, проскочила искра, и газ воспламенился. Огонь пошел в стороны и добрался до параллельного газопровода, проложенного в полутора десятках метрах от первого. Загорелся и тот.

Факты о взрыве, изложенные Ридом, в большей степени похожи на реальный взрыв в июне 1989 года в Башкирии, когда при взрыве газопровода «Западная Сибирь — Урал-Поволжье» погибли, по официальным данным, 575 человек. При этом, по официальной версии, утечка газа из продуктопровода стала возможной из-за повреждений, нанесённых ему ковшом экскаватора при его строительстве в октябре 1985 года, то есть за четыре года до катастрофы.

По мнению некоторых экспертов^{[каких?]}, статьи и книги Вейсса и Рида, а также основанные на них газетные публикации в The Washington Post и The New York Times были одним из элементов информационной войны.

Мнение В. Д. Захматова

Независимый эксперт-взрывотехник, член Международного антитеррористического комитета, доктор технических наук, профессор В. Д. Захматов категорически отрицает не только данный взрыв на газопроводе «Уренгой-Сургут-Челябинск» в 1982 году, но и вообще возможность возникновения такого взрыва. Он утверждает, что аварий было немало, но не больше, чем в аналогичных широтах США или Канады. Это объяснялось сложными условиями укладки труб в болотистых местностях.

Также В. Д. Захматов заявляет, что в книге Томаса Рида «Над бездной. История холодной войны, рассказанная её участником» содержится нестыковка: компьютерная программа «с дефектом» или «без дефекта» использоваться не могла — в то время трубопроводы управлялись в основном в ручном режиме с минимальной автоматизацией. Компьютеризация управления трубопроводами появилась к концу 1990-х годов, но диспетчер всегда оставался главным, проверяя все автоматические сигналы до ввода их в действие. Кроме того, газовоздушного взрыва мощностью в три килотонны быть не может, поскольку объёмные взрывы, включая объёмно-детонирующее оружие, ограничены по мощности, особенно на открытом пространстве.

См. также

• Газопровод «Уренгой — Помары — Ужгород»
• Уренгойское газовое месторождение
• Досье Farewell
• Вирус Stuxnet

Литература

• Thomas C. Reed. Над бездной. История холодной войны, рассказанная её участником = At the Abyss: An Insider’s History of the Cold War. — 2004. — ISBN 0891418210.
• Peter Schweizer. = Victory: The Reagan Administration’s Secret Strategy That Hastened the Collapse of the Soviet Union. — ISBN ISBN 0871136333.

Ссылки

• [www.msnbc.msn.com/id/4394002 CIA slipped bugs to Soviets]
• [www.fcw.com/article82709-04-26-04-Print Tech sabotage during the Cold War]
• [www.vmyths.com/column/1/2005/7/12/ Did Clay Wilson play an April Fool’s joke on Congress?, Rob Rosenberger, 12 July 2005]
• [www.cia.gov/library/center-for-the-study-of-intelligence/csi-publications/csi-studies/studies/96unclass/farewell.htm The Farewell Dossier]
• [www.bbc.co.uk/radio/player/p00vqn3l BBC «The Farewell dossier»]

Отрывок, характеризующий Взрыв газопровода в Сибири в 1982 году

– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.