Взрыв моста Горгопотамоса

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Операция Harling
Основной конфликт: Греческое движение Сопротивления во время Второй мировой войны
Дата

25 ноября 1942 года

Место

Горгопотамос, Греция

Итог

Цель операции достигнута

Противники
Народно-освободительная армия Греции

Народная республиканская греческая лига
Управление специальных операций

Италия
Третий рейх
Командующие
Эдди Майерз
Крис Вудхауз
Арис Велухиотис
Наполеон Зервас
неизвестно
Силы сторон
150 партизан ЭЛАС и 52 партизан ЭДЕС
12 сапёров SOE
100
5
Потери
4 раненных
потерь нет
25 убито, 2 взято в плен

Взрыв моста Горгопотамоса, известный в английской историографии как Операция «Харлинг» (англ. Operation Harling) — операция, проведенная в годы Второй мировой войны британским Управлением специальных операций (SOE) совместно с частями греческого Сопротивления ЭЛАС и ЭДЕС, в ходе которой был разрушен железнодорожный виадук на реке Горгопотамос[en] в Средней Греции 25 ноября 1942 года. Это был один из первых больших актов саботажа в оккупированной Осью Европе, и начало постоянного британского вмешательства в греческие дела. В греческой историографии операция «Взрыва моста Горгопотамоса» выходит далеко за тесные военные и временные рамки «Операции Harling» и является символом идеологемы «Единого Греческого Сопротивления». Политическая составляющая операции Горгопотамос является предметом обсуждения на протяжении последних 70 лет. Празднование годовщины операции в 1964 году отмечено кровавыми событиями[1].





Предыстория

Операция Harling была задумана в конце лета 1942 года, как попытка остановить поток снабжения через Грецию Африканскому корпусу Роммеля в Северной Африке. С этой целью каирский офис SOE принял решение послать группу диверсантов, чтобы перерезать железнодорожную линию, соединяющую Афины с городом Фессалоники[2][3].

Предполагаемыми целями были 3 виадука, все в районе Браллос: мосты Горгопотамос, Асопос и Пападья. Разрушение виадука Асопос было предпочтительнее, поскольку его восстановление заняло бы больше времени, но окончательный выбор был оставлен за командиром миссии[4].

Командование группой было поручено подполковнику (позже повышенному в бригадиры) «Эдди» Майерсу (Edmund Charles Wolf Myers), «единственному прошедшему подготовку парашютиста профессиональному офицеру-сапёру на Ближнем Востоке», согласно заявлению второго по рангу в миссии, майора (позже повышенного в звание полковника) Криса Вудхауза (Montague Woodhouse, 5th Baron Terrington). По заявлению англичан, после завершения миссии британская группа должна была быть эвакуирована, оставив только Вудхауза, второго лейтенанта грека Мариноса и двух радистов, чтобы установить связь с растущим движением Греческого Сопротивления[3][5].

Греческое Сопротивление — ЭЛАС

Ещё с мая 1941 года участие населения Крита в боях против германских парашютистов стало перерастать в партизанское движение. В континентальной Греции честь начала вооружённого Сопротивления принадлежит Македонии, в восточных областях которой греческие коммунисты начали вооружённую борьбу против болгарских оккупантов в июне 1941 года. Руководимое местными организациями коммунистов, массовое, но плохо организованное и преждевременное, восстание греческого населения против болгар в сентябре 1941 года в Восточной Македонии было жестоко подавлено болгарской армией, с эпицентрами болгарских зверств в городах Доксато и Драма[6]:591.

Коммунисты, находившиеся до войны в подполье и имевшие соответствующий опыт, стали создавать организации Сопротивления по всей стране. Летом 1941 года, центральный комитет партии поручил офицерам-коммунистам, полковнику Папастаматиадису и майору Макридису, разработать план и подготовить массовое вооружённое Сопротивление.

2 февраля 1942 года было объявлено о организации Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС), созданной руководимым греческими коммунистами Национально-освободительным фронтом (ЭАМ).

По поручению центрального комитета ЭЛАС, Афанасиос Кларас, ставший известным в истории под именем Арис Велухиотис, организовал партизанский отряд в Средней Греции. Арис представлял себя населению в качестве «майора артиллерии». Он действительно воевал в зенитной артиллерии в греко-итальянскую войну 1940—1941 годов, но в качестве унтер-офицера.

Первым офицером, вступившим в отряд Ариса и в ЭЛАС в целом, стал лейтенант Д. Димитриу. Во главе своего отряда Арис очистил регион от пособников оккупантов. 9 сентября 1942 года он дал свой первый бой против соединения регулярной итальянской армии и уничтожил его, создав первый регион «Свободной Греции».

Тем временем, при поддержке подпольных организаций коммунистов и ЭАМ, отряды ЭЛАС появились по всей стране: в Фессалии, Македонии, Эпире, на Пелопоннесе и островах[6]:594.

ЭДЕС

В то время как коммунисты организовывали Сопротивление и начали вооружённую борьбу, представители большинства других политических партий пребывали в нерешительности и тупике, после того как король и правительство оставили страну.

У политиков и офицеров, желающих продолжить войну, но отказывающихся сотрудничать с коммунистами, оставалось два пути. Один из них — организовать Сопротивление своими силами, но для этого у них не было соответствующего опыта, к тому же мало кто из офицеров верил в возможности массового вооружённого Сопротивления. Другим путём оставалось бегство из страны, вступление в греческие соединения, создаваемые эмигрантским правительством на Ближнем Востоке и участие в боях в Северной Африке.

9 сентября 1941 года полковник Наполеон Зервас, якобы представляя находившегося в эмиграции во Франции генерала Пластираса, создал Народную республиканскую лигу (ЭДЕС).

ЭДЕС первоначально не была организацией Сопротивления, а политической организацией, ставившей своей целью «установление в Греции республиканского строя социалистической формы, каким бы ни был исход войны» (!).

Нигде в декларации ЭДЕС не было слов «сопротивление», «национальное освобождение», «оккупация», в силу чего оккупационные власти благосклонно отнеслись к созданию организации[6]:582.

Прибытие из Франции 23 сентября представителя Пластираса, Пиромаглу, изменило ситуацию. Комнинос Пиромаглу в 1916—1917 годах принимал участие в греческих диверсионных группах под британским командованием, которые, базируясь на острове Лемнос, совершали налёты на побережье Малой Азии. Пиромаглу трансформировал ЭДЕС в организацию Сопротивления, имевшую также и антикоммунистическую направленность, но ограниченную географически только в Афинах и Эпире, родине Зерваса[6]:585.

В течение 1941 и начала 1942 годов, англичане, выделяя большие суммы денег, предприняли множество попыток создать организации, контролируемые ими напрямую, в противовес организациям коммунистов. Потерпев в большинстве случаев неудачу, англичане обратились к Зервасу. Выделив ему, через маленькую организацию «Прометей-2», которой руководил флотский капитан Куцояннопулос, 800 золотых фунтов, англичане просили Зеваса начать немедленно вооружённую борьбу. Но Зервас пытался уйти от взятых на себя обязательств, «вероятно также и потому, что растранжирил фунты в картёжных домах Афин»[6]:595.

23 июля 1942 года Зервас решился уйти в горы. Сопровождаемый Пиромаглу и группой членов ЭДЕС, Зервас направился на родину, в регион Валтос Эпира. Здесь к его отряду примкнула действовавшая в этом регионе группа врача Хутаса «ЭЭ» («Эллас-Элефтерия», то есть «Греция-Свобода»). Отряд Зерваса-Хутаса в сентябре насчитывал всего 40 человек.

В октябре, то есть через 3 месяца после первого боя Ариса, отряд Зерваса впервые вступил в бой с итальянцами.

Герозисис пишет, что для истории «имеет мало значения то, что Зервас был беспринципным авантюристом и ушёл в горы только после того, как получил английские фунты». Герозисис считает, что следует признать за ним сам факт ухода в горы, в отличие от других поддерживаемых англичанами офицеров, которые отсиживались в Афинах[6]:597.

Англичане получили возможность обращаться не к про-коммунистическим партизанам ЭЛАС, а ко «второй по значению организации», как именует ЭДЕС в своих мемуарах Крис Вудхауз[7][8].

Политическая составляющая операции

Вудхауз утверждает, что англичане миссии Harling в значительной степени не знали о реальной ситуации в оккупированной Греции, о точном характере, не говоря уже о силе и политической принадлежности создаваемых групп Сопротивления[7][9].

Заявления Вудхауза ставят под сомнение участники операции.

Тот факт, что с Горгопотамоса начинается вмешательство англичан в греческие дела, Георгиос Хулиарас (партизанский псевдоним «Периклис») подчёркивает следующим образом: «Никто не может легко и с полной уверенностью ответить. Что перевешивало в решении англичан взорвать мост? Вклад в борьбу союзников, или посредством взрыва моста они ставили цель навязать де-факто Зерваса в качестве лидера греческого Сопротивления, и, с этого момента, своим присутствием в греческих горах, используя Зерваса, выполнить свою задачу — обуздать партизанское движение, от чего зависел в новых условиях ход будущих политических событий в Греции?»[10].

Через 60 лет издание компартии Греции пишет: «мост не был единственной целью. Целью, в основном, было утверждение военного присутствия англичан в Греции, где их интересы переплетались с интересами правящего класса. Англичан интересовал режим в стране после освобождения, учитывая тот факт, что руководство освободительной борьбы взяла в свои руки компартия и политические силы, входящие в ЭАМ»[11].

Современный историк Т. Герозисис также не исключает, что «за этой операцией была спрятана другая, политическая, операция»[6]:603.

Приземление англичан в Греции, контакты с Сопротивлением

Группа SOE насчитывала 12 человек и была разбита на 3 четвёрки, в каждую из которых входили командир, переводчик, сапёр и радист. Первая четвёрка состояла из подполковника Эдди Майерса, руководителя миссии и командира четвёрки, капитана Денниса Хамсона в качестве переводчика, новозеландца капитана Тома Барнса в качестве сапёра и радиста сержанта Len Wilmot. Вторая четвёрка состояла из майора Криса Вудхауза, грека 2-го лейтенанта Темиса Мариноса, лейтенанта Inderjit Singh Gill (шотландского и сикхского происхождения, который позже стал генерал-лейтенантом в армии Индии) и сержанта Doug Phillips. В третью четвёрку входили майор John Cooke, капитан Нат Баркер, новозеландец капитан Артур Эдмондс и сержант Майк Читтис[12][13]. Группа была размещена в 3-х отдельных самолётах Consolidated B-24 Liberator. Первая попытка выбросить их над Грецией 28 сентября не удалась, поскольку согласованные предварительно огни не были обнаружены. В ходе последующего полёта, 30 сентября, огни были обнаружены, и группа Harling была выброшена над горой Гьона в Средней Греции[14][15]. Третий самолёт не обнаружил никакого огня, и четвёрка майора Кука выбросилась около города Карпенисион, в котором располагались гарнизоны оккупантов. Один из членов четвёрки приземлился в самом городе, но был спрятан греческим населением. Уходя от итальянских войск, которые искали парашютистов, они выбрались на холмы, где наткнулись на партизан Ариса Велухиотиса[16].

Тем временем, как пишет новозеландский писатель МакГлин, основная группа скрывалась у безымянных греков и постоянно перемещалась, чтобы не быть захваченной итальянскими поисковыми группами, в то время как Вудхауз отправился в город Амфиса, чтобы наладить контакт с Каиром[17].

В это время Майерс и Хамсон, проводником которых выступил, согласно МакГлину, местный житель Яннис (фамилия не прилагается), предприняли разведку трёх перспективных целей и выбрали Горгопотамос, который предоставлял лучшие шансы на успех: его итальянский гарнизон в 100 человек был достаточно маленьким, и цель имела хороший доступ, прикрытие и пути отступления для атакующих сил[18]

В поисках Зерваса

Операцию предполагалось провести в начале октября, в ожидании сражения союзников с Роммелем при Эль-Аламейне. Операция была проведена с опозданием, поскольку англичане поставили себе цель непременно войти контакт с Зервасом, который, однако, находился в 150 км от Гьоны, в Эпире.

Ветераны греческого Сопротивления дают несколько отличное описание предшествующих операции событий.

Англичане были подобраны не безымянными греками, а партизанами ЭЛАС, под командованием Караливаноса, которые длительное время укрывали их в пещере, на горе Гьона. Англичане постоянно искали контакта с Зервасом, но сумели наладить контакт с помощью ЭЛАС только 9 ноября в селе Строми Эвритании.

Туда прибыл и Арис, получив послание Зерваса. На встрече ЭЛАС, ЭДЕС и англичан в Виниани, Арис согласился принять участие в операции. Все участники операции 20 ноября встретились в назначенном пункте, в селе Мавролитари.

Иначе и в духе противоборства англичан с ЭЛАС преподносят события МакГлин и Вудхауз:

2 ноября Вудхауз направился установить контакт с Зервасом, в регион Валтос, в то время как 14 ноября четвёрка майора Кука соединилась с основной группой, информируя, что она вошла в контакт с Арисом. Вудхауз вернулся в тот же день (14 ноября), с Зервасом и 45 его людьми[19].

Вудхауз утверждает, что с самого начала Зервас высказал энтузиазм по отношению к планируемой операции. Согласно Вудхаузу, энтузиазм Велухиотиса был меньшим, поскольку находящееся в Афинах руководство ЭАМ-ЭЛАС ещё не оценило важность и потенциал вооружённой борьбы в сельской местности, предпочитая вместо этого сконцентрировать своё внимание на городах (то есть на взятии власти). Это заявление не вяжется с фактом, что задачей, поставленной перед Арисом руководством ЭЛАС, была вооружённая борьба именно в сельской местности и что Арис вёл уже здесь бои с оккупантами в течение 3-х месяцев. В конечном итоге, согласно заявлению Вудхауза, Велухиотис, по собственной инициативе и вопреки инструкциям полученным от ЭАМ, принял решение принять участие в операции[9][20].

Заявления Вудхауза опровергаются изданием компартии: «Англичане и, в основном, их руководители, с первого момента, когда их нога ступила на греческую землю, сделали всё возможное, чтобы войти в контакт со своим человеком, Зервасом, будучи убеждёнными, что Зервас и его силы будут достаточны для выполнения операции Harling. Они не только не желали участия ЭАМ и ЭЛАС в операции взрыва моста, но и считали эти организации противниками в своих дальнейших планах. Англичане были вынуждены сотрудничать с ЭЛАС, когда убедились, что Зервас не только не располагал необходимыми силами для операции и, следовательно, не мог взять её на себя, но и что ЭЛАС располагал многократными силами по сравнению с Зервасом»[11].

План боя и взрыва моста

Располагаемые силы насчитывали: 12 англичан группы сапёров, 150 партизан ЭЛАС (английские источники занижают число партизан ЭЛАС до 86 человек, но эта цифра не вяжется с подробными и поимёнными описаниями участников боя) и 52 ЭДЕС. Современный греческий историк Т. Герозисис приводит цифры 115 партизан ЭЛАС и 45 ЭДЕС, основываясь на данных генерала Сарафиса, который, примкнув к ЭЛАС после этих событий, стал главнокомандующим Народно-освободительной армии Греции[6]:603.

Согласно британским описаниям, греческие партизаны должны были нейтрализовать итальянский гарнизон и обеспечить прикрытие. Две группы в 8 партизан каждая должны были перерезать железную дорогу и телефонную линию в обоих направлениях, а также обеспечить прикрытие подходов к мосту, в то время как основные силы в 100 партизан должны были нейтрализовать гарнизон. Группа сапёров, разбитая на три части, должна была ждать в верхнем течении реки, пока гарнизон не будет нейтрализован[21].

Согласно более детальным описаниям партизан ЭЛАС, план взрыва принадлежал сапёру Майерсу, но план атаки был составлен Арисом, после отклонения предложения Зерваса.

План предусматривал:

  • Южную опору моста, которую обороняли 80 итальянцев, располагавшихся в укреплениях, чьё строительство было завершено, должна была занять группа 60 партизан ЭЛАС, под командованием Костуласа.
  • Северную опору моста, которую охраняли 30 итальянцев, имевших на вооружении 2 двуствольных зенитных орудия, но располагавшихся в ещё не законченных укреплениях, должны были занять 20 партизан ЭДЕС, возглавляемые лейтенантами Папахристу и Петропулакисом.

Взрыв моста взяли на себя британские сапёры, которым были приданы несколько партизан ЭЛАС и ЭДЕС, имевших опыт сапёра. 2 группы ЭЛАС, в 15 партизан и 1 сапёра каждая, должны были подорвать железнодорожную линию в километре к югу и северу от моста, чтобы исключить доставку подкреплений итальянцам по железной дороге. Командирами этих двух групп были назначены Я. Александру и К. Скармуцос. Ещё одной группе 15 партизан ЭЛАС, под командованием Хрисиотиса, было поручено сжечь деревянный автодорожный мост, на случай доставки подкреплений гарнизону автотранспортом. Группе 8 партизан ЭДЕС, которой командовал адъютант Зерваса М. Миридакис, было поручено обнаружить и нейтрализовать ДЗОТ. В случае если таковая не будет обнаружена, эти 8 партизан должны были усилить группу Костуласа, на южной опоре моста. Другая группа, в 10 партизан ЭДЕС, должна была выйти в тыл итальянской обороны южной опоры.

Генеральным резервом операции была назначена группа 30 партизан ЭЛАС, под командованием лейтенанта Д. Димитриу (партизанский псевдоним Никифорос). Начало операции было назначено на 23:00 25 ноября и общее командование операции было поручено Зервасу, как старшему по званию среди участников операции[11].

Бой и разрушение моста

В своей книге МакГлин весьма кратко и обобщённо пишет, что атака на посты гарнизона на двух концах моста началась согласно плану, но длилась значительно дольше предполагаемого времени. Майерс принял решение послать сапёров к мосту, в то время как бой ещё продолжался[22].

Установка зарядов также шла медленнее, чем предполагалось, поскольку балки, подлежащие разрушению, имели не ту форму, которая ожидалась. Это вынудило сапёров разрезать свою пластиковую взрывчатку на куски, а затем вновь собрать её[23].

После того как заряды были установлены и предохранители зажжены, первый взрыв состоялся в 01:30, сильно повредив центральную опору и разрушив 2 пролёта. После этого сапёры установили новые заряды на вторую опору и оставшиеся пролёты, которые были взорваны в 02:21.

Тем временем партизанские посты вступили в бой и остановили поезд с подкреплениями, направлявшимися на поле боя[24].

Информация, представленная новозеландским (McGlynn) и британским (Howarth) историками, не вяжется с описаниями боя его участниками, в частности лейтенанта Д. Димитриу («Никифорос»), находившимся в начале боя в генеральном резерве:

«..бой шёл. 23:15. Через 5 минут, согласно плану, с опорами следовало закончить. 23:20! Все взоры были обращены к северной опоре, которая была более лёгкой целью. 23:23. И тогда над южной опорой взлетела зелёная ракета и все как заведённые повернули головы туда. Это был почти победный конец. „Эдди“ был счастлив, мы в три раза счастливее — ведь это наши (партизаны ЭЛАС) первыми выполнили задачу, хотя им выпала самая тяжёлая работа»[25].

Напротив, группа ЭДЕС, имевшая задачу занять северную опору, отступила под огнём итальянцев и, несмотря на присутствие двух офицеров, рассеялась. Это поставило под угрозу успешное завершение всей операции. Положение спасла резервная группа ЭЛАС, под командованием «Никифороса», которая после тяжёлого боя заняла опору и предоставила возможность сапёрам завершить взрыв моста. Немецкие подкрепления, шедшие на помощь итальянцам из Ламии, были остановлены засадами партизан ЭЛАС. Операция заняла 4 часа и закончилась полным успехом. Итальянцы потеряли 25 солдат убитыми, в то время как среди греческих партизан было только 4 раненых.

В 04:30 все атакующие силы успешно отошли к своим местам сбора[26].

При всех своих послевоенных попытках занизить роль ЭЛАС и, лично, Ариса в операции, Вудхауз был вынужден, сохраняя видимость объективности, признать: «Без Зерваса она (операция) не состоялась бы, без Ариса не увенчалась бы успехом»[27].

Расстрел

Через 2 дня после взрыва моста итальянцы в отместку за смерть своих 25 солдат забрали из тюрьмы в городе Ламия 16 заключённых, из которых 7 были расстреляны перед мостом. Остальные 9, к которым были добавлены 10 местных жителей, были расстреляны в близлежащем селе Кастелиа, поэтому общее число расстрелянных дошло до 26.

Начало политической операции

После взрыва моста партизаны отошли к селу Мавролитари. Здесь они услышали передачу Би-би-си на греческом об операции. В передаче Би-би-си не было сказано и единого слова о участии партизан ЭЛАС под командованием Ариса в операции и, «естественно, ничего о решающей роли Ариса в критический фазе боя». Лондон объявлял, что операция была проведена только Зервасом. Это был «первый привкус» «бесчестной политики англичан по отношению к греческому Сопротивлению».

Другим «странным» моментом стал тот факт, что немцы назначили сумму за поимку Зерваса, «игнорируя» Ариса и ЭЛАС[6]:604.

Участник операции Георгиос Хулиарас («Периклис») пишет:

«Так, с успехом Горгопотамоса, англичане достигли и другой поставленной ими цели — разрекламировать Зерваса, человека, которого они предназначали утвердить лидером партизанского движения в Греции, представить его как своего сотрудника и сделать его, в конечном итоге, своим послушным орудием»

[28].

В какой-то мере в дезинформацию англичан внесли поправки организаций греческих работников искусств, принадлежащих ЭАМ. Так, например, художник Тассос в своей широко известной гравюре «Горгопотамос» изображает ликующих у разрушенного моста партизан, держащих развевающийся флаг ЭЛАС, а в одном из военных маршей ЭЛАС после слов «Громыхает Олимп, сверкает Гьона», звучат слова «Горгопотамос Аламане гордый привет шлёт/ Нового Воскресения колокол бьёт»[29].

Военная миссия

Диверсия была большим успехом для SOE, поскольку была самой большой из всех подобных операций, проведённых «Управлением» до того. Хотя её первоначальная военная цель — как-то прервать снабжение войск Роммеля — утратила свою важность после победы союзников при Эль-Аламейне, она раскрыла потенциал больших партизанских акций, обеспечивающих стратегические цели союзников, и дала моральный импульс оккупированной Греции[30].

Миссия Harling не была отозвана, как предполагалось первоначально, согласно британским историкам, но получила инструкцию остаться и образовать «Британскую военную миссию в Греции»[23]. Герозисис использует фразу «якобы предполагалось отозвать»[6]:604.

Однако это был последний раз, когда ЭЛАС и ЭДЕС сотрудничали в военном плане; в течение месяца произошли первые столкновения между силами ЭЛАС и ЭДЕС, ставшие прелюдией открытого конфликта, разгоревшегося в 1943 году между ЭЛАС и другими группами, поддерживаемыми англичанами[9].

Для ЭДЕС это была и последняя большая диверсионная операция этого рода, в то время как один только «инженерный батальон» ЭЛАС в Фессалии, под командованием Врацаноса, в течение последующих 23 месяцев взорвал 36 железнодорожных мостов[31].

Британская миссия продолжила свою политику, используя фунты.

В отличие от ЭЛАС, рядовые и офицеры ЭДЕС получали жалованье от 1 до 10 золотых фунтов в месяц, обеспеченное британским финансированием. Это придавало «эдеситам» в глазах «эласитов» «оттенок наёмников»[6]:631. Несмотря на это, силы ЭЛАС рοсли непропорционально по отношению к хорошо оплачиваемым силам ЭДЕС. С января 1943 года ЭЛАС, насчитывавший десятки тысяч бойцов по всей стране, был преобразован в регулярную армию, повторявшую довоенную организационную структуру греческой армии. Силы ЭДЕС, ограниченные Эпиром, насчитывали в этот период всего около 3 500 человек[6]:635. В октябре 1943 года произошли первые большие столкновения ЭДЕС и ЭЛАС «перед безразличными глазами» британской миссии[6]:672.

Столкновения повторились в декабре, после «поощряемой Форин-офисом» внезапной атаки ЭДЕС, но закончились контрнаступлением ЭЛАС и разгромом «эдеситов» в январе 1944 года[6]:681.

Англичане использовали ЭДЕС и в декабре 1944 года, во время открытой интервенции британских войск. Но в течение 3-х дней, к 29 декабря, 1-я, 8-я и 9-я дивизии ЭЛАС полностью очистили Эпир от соединений ЭДЕС[6]:778.

Смерть Ариса

После британской интервенции и боёв английской армии и её греческих союзников в декабре 1944 года против ЭЛАС в Афинах, последовало перемирие 11 января 1945 года[6]:788.

8 февраля началась Ялтинская конференция, и на следующий день, 9 февраля (Герозисис подчёркивает этот факт), началась конференция в афинском пригороде Варкиза, в ходе которой руководство ЭАМ и компартии, надеясь на умиротворение страны, согласилось на разоружение частей ЭЛАС. Арис выступил против этого решения, по политическим мотивам, считая также, что безоружные партизаны станут жертвами террора. С сотней своих сторонников Арис ушёл в горы, периодически вступая в бои с англичанами и правительственными войсками. Арис был исключён из партии за нарушение партийной дисциплины и авантюризм. 15 июня 1945 года, окружённый правительственными войсками и правой милицией, Арис принял бой, после чего, будучи раненным, покончил жизнь самоубийством. Головы Ариса и его адъютанта Дзавеласа были вывешены «монархическими бандами» на площади города Триккала[32].

Последующие события, к сожалению для Греции, оправдали действия Ариса. Компартия реабилитировала его только в 2011 году. В официальной греческой прессе и литературе периода 1945—1952 Арис фигурировал в качестве красного злодея и его участие в операции Горгопотамоса либо замалчивалось, либо упоминалось со всевозможными оговорками.

Фальсификация событий и их опровержение

После поражения нацистской Германии и её союзников, во всех странах, принявших участие в антифашистской войне, ветеранам Сопротивления был оказан почёт. В Греции, напротив, борцы Сопротивления в последовавшие годы — до, на протяжении и после Гражданской войны, гибли в результате террора правых правительств, подвергались гонениям, заключению в тюрьмы и ссылкам в лагеря.

По завершении Гражданской войны, в период 1949—1950 Зервас в своих «Мемуарах» утверждал, что только благодаря его шантажу Арис и ЭЛАС приняли участие в операции Горгопотамоса. Ему вторили заявления англичан. Вудхауз, пытаясь преуменьшить значение участия ЭЛАС в операции, заявлял, что «когда Арис осознал, что операция будет проведена даже без его сил, он не рискнул оставить Зерваса одного заполучить славу и сразу согласился сотрудничать».

Позже Вудхауз был вынужден несколько откорректировать это заявление, произнеся свою ставшую известной «объективную» фразу: «Без Зерваса она (операция) не состоялась бы, без Ариса не увенчалась бы успехом».

Между тем С. Бекиос, участвовавший в операции, пишет, что ЭЛАС сотрудничал с англичанами до встречи Ариса с Зервасом. Бекиос пишет, что все заявления противников ЭАМ были сделаны для фальсификации правды о том, что основную тяжесть операции вынесли на своих плечах силы ЭЛАС, в русле пропаганды, пытающейся выкорчевать из сознания народа роль ЭЛАС в освобождении страны[11]. В 1953 году «Никифорос» (Д. Димитриу) сразу после своего освобождения из тюремного заключения издал книгу «Партизан в горах Румелии (Хроника 1940-44). Хроника Горгопотамоса». Книга вызвала резкую реакцию, вплоть до судебного преследования писателя, поскольку представила в корне отличавшуюся от насаждаемой версию об операции, где он подчёркивал ведущую роль Ариса и ЭЛАС в успехе операции. После этой книги Д. Димитриу издал брошюру «После Горгопотамоса».

Позже описание операции, свидетельства участников и опровержение дезинформации Зерваса, Майерса и Вудхауза были приведены в книге П. Лагдаса «Арис — первоначальник Борьбы».

Г. Хулиарас («Периклис») в своей книге «Дорога блудная…», защищая ЭЛАС и Ариса, пишет: «Как тогда, сразу после операции, так и сегодня, после стольких лет, они продолжают при каждой возможности обвинять ЭЛАС и Ариса, с целью умалить его вклад в успех операции, и, главное, чтобы доказать, будто ЭАМ интересовала не война против оккупантов, а борьба за власть»[33]. Он же опровергает попытки приписать решающую атаку группы ЭЛАС под командованием Д. Димитриу на северную опору моста. Зервас приписывал эту атаку своему брату Алекосу, а Майерс — Комниносу Пиромаглу.

Горгопотамос − 1964 год

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

На выборах 1964 года победила партия «Союз центра», которую возглавлял Папандреу, Георгиос (старший). Папандреу в этот период находился в конфронтации с королевским двором по вопросам армии и с американцами по вопросу Кипра.

В ноябре 1964 года правительство приняло решение отметить официальным празднованием годовщину взрыва моста Горгопотамоса. Организации ветеранов Сопротивления были распущены и считались незаконными, но празднование годовщины было сочтено как уступка народному давлению признать Национальное Сопротивление[6]:1016.

25 ноября под мостом Горгопотамоса собрались 20 тысяч бывших партизан ЭЛАС и сторонников левых партий, а также ветераны ЭДЕС. Но место митинга оказалось заминированным неизвестными. Когда собравшиеся люди направились к опорам моста возложить венки, они нарвались на мину. 13 человек погибли, включая 12-летнюю девочку, 80 человек было ранено. Было выдвинуто обвинение, что это была совместная операция ЦРУ и греческих секретных служб, под наименованием «Операция Стрела». Целью операции была политическая дестабилизация в стране, низложение правительства Папандреу и террор против левых сил и ветеранов ЭАМ-ЭЛАС. Официальный рапорт расследования гласил, что взорвавшаяся мина была «американского образца» и находилась на месте взрыва с 1947 года (с гражданской войны), если не с оккупации[34].

Папандреу принял этот рапорт, шантажируя левые силы фразой «или правду и правительство будет низложено, или оставляем как есть и правительство остаётся у власти». Между тем существовали доклады, сообщавшие, что минные поля вокруг моста были дважды зачищены. Министерство обороны представило документы о минных полях под номерами «ΕΘ7», созданном в 1948 году с 182 минами, полностью зачищенном в 1957 году, и «ΑΒ10» созданном в 1949 году с 88 минами, которые были обезврежены поэтапно с 1951 года (9 мин), в 1955 (2) и в 1957 (77). Взорвавшаяся мина находилось на площадке второго поля. На вопрос, как на зачищенном поле оказалась необезвреженная мина, был получен ответ — случается. Когда была найдена ещё одна мина, ответом было — две мины ускользнули. Когда были найдены ещё 2 мины, не было получено никакого ответа. Между тем все предыдущие годы железнодорожники неоднократно производили работы на этом месте, и стада овец годами паслись под мостом. Взрыв состоялся, когда жандармерия препятствовала ветеранам возложить венки, так как это было вне программы, и официальные лица начали покидать мероприятие. После взрывов собравшиеся решили, что их блокировала жандармерия и забрасывала гранатами, и двинулись против жандармов[уточнить]. Правительство предало жертв взрыва суду по обвинению в «мятеже против государства».

Сам Папандреу, говоря о судимых «коммунистах», инструктировал своих близких сотрудников: «раздавите их».

18 ветеранов были осуждены: на 3 года секретарь Союза инвалидов и раненных Сопротивления К. Тасопулос и член руководства Союза жертв оккупации «Феникс» Анна Солому. На 2,5 года генерал Герасимос Авгеропулос, С. Бекиос, участник операции Горгопотамос. Остальные 14 ветеранов были осуждены на многомесячное заключение; среди них был также старый генерал Кусиндас (ЭДЕС)[6]:1018.

Сразу по окончанию суда, 4 августа 1965 года, в прессу попало письмо военного атташе США в Афинах, в котором говорилось о американской «Операции ARROW-1» (Стрела-1). Американское посольство немедленно объявило письмо фальшивкой.

Фальшивка говорила, что взрыв мины был делом рук ЦРУ. Исполнители прибыли из Германии и были греками (или среди них были также греки), которые, не входя в контакт с местным населением, были эвакуированы по завершении операции на свою базу в Германии. О деталях операции был информирован персонал посольства США. Письмо выражало недовольство, что «наши друзья в армии и на флоте» не воспользовались создавшимся положением в стране.

Но поскольку американское посольство заявило, что письмо — фальшивка, делу не дали ход, несмотря на расследование, которое предпринял юрист Х. Рахиотис, чья жена была среди 13 погибших.

Осуждённая Анна Солому написала о этих событиях книгу «Жизнь в буре», журналист Я. Рангос написал документальную книгу под заголовком «МИНА. Дело Горгопотамос — Ноябрь 1964». Писатель Стратис Циркас в своей «Потерянной Весне» в деталях описывает американскую провокацию, но поскольку это уже беллетристика, её нельзя учитывать, так же как и «фальшивое письмо», отмечает журналист и исследователь К. Папаиоанну[35].

Идеологема

Официальное признание Национального Сопротивления в Греции задержалось на 30 лет. Через 8 лет после печального опыта военной диктатуры 1967—1974, правительство партии социалистов признало «всеобщее» Сопротивление периода 1941—1944 президентским указом ΝΔ 1285/20.9.82. Идеологема «Единого Национального Сопротивления» была удобна для консервативных кругов в стране, поскольку замалчивала их ответственность в годы оккупации. Осуждённая Анна Солому написала о этих событиях книгу «Жизнь в буре», журналист Я. Рангос написал документальную книгу под заголовком «МИНА. Дело Горгопотамос — Ноябрь 1964». Писатель Стратис Циркас в своей «Потерянной Весне» в деталях описывает американскую провокацию, но поскольку это уже беллетристика, её нельзя учитывать, так же как и «фальшивое письмо», отмечает журналист и исследователь К. Папаиоанну[35]. «Каким всеобщим ‘национальным’ было в действительности Сопротивление, когда греческое правительство и король бежали за пределы страны, многие политические партии саботировали или не желали участвовать в вооружённой борьбе не говоря уже о сотрудниках оккупантов?»К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3476 дней]. Это «единство нации» постепенно помогало замалчиванию антифашистского и демократического содержания национально-освободительной борьбы.

Память

С признанием Сопротивления, 25 ноября, день взрыва моста Горгопотамоса, был утверждён как день официального празднования «Единого Национального Сопротивления». Это объясняется тем, что: во-первых, операция была значительной для союзной борьбы, и во-вторых, это был акт Сопротивления, который подходил для символа национального единодушия. Место празднования было определено возле моста, ответственность за организацию мероприятий взяли на себя организации ветеранов Сопротивления, власти Фтиотиды и муниципалитет Горгопотамоса.

До 1991 года Горгопотамос праздновался совместно всеми организациями ветеранов и политическими партиями. В 1992 году организации ветеранов ЭАМ, в знак протеста против отступлений правительства Мицотакиса в вопросах, интересующих ветеранов, перестали принимать участие в официальных празднованиях. Впоследствии КПГ и её организация ветеранов стали организовывать отдельное празднование Горгопотамоса[36].

Источники

  • Σπ. Μπέκιου — Λάμπρου: «Γοργοπόταμος- η αλήθεια που καίει», εκδόσεις «Τελέθριον»
  • Θέμης Μαρίνος: «Αποστολή Harling — 1942 (Η Επιχείρηση του Γοργοπόταμου)», εκδόσεις «Παπαζήση»
  • Στρατηγού Ν. Ζέρβα: «Απομνημονεύματα», εκδόσεις «Μέτρον», σελ. 32-35
  • Κρις Γουντχάουζ: «Το μήλον της Εριδος», εκδόσεις «Εξάντας»
  • Δημητρίου, Δημ.,2010, Τα φοβερά Ντοκουμέντα-1:Γοργοπόταμος, Έλληνες αντάρτες εναντίον του Ρόμελ, Αθήνα, εφημ. ΤΟ ΒΗΜΑ σε συνεργασία με εκδ. ΦΥΤΡΑΚΗ
  • Δημητρίου, Δ.Ν. Νικηφόρος, 1965, Αντάρτης στα βουνά της Ρούμελης- Χρονικό 1940-44, Αθήνα.
  • Ζωϊδη, Γ., Κάϊλα, Μ κ.ά,1979, Ιστορία της Εθνικής Αντίστασης 1940-45, εκδ. Σύγχρονη Εποχή, Αθήνα.
  • Λαγδάς, Πάνος, Άρης Βελουχιώτης, ο Πρώτος του Αγώνα, εκδ. Σφαέλος Ν., Αθήνα
  • Φαράκος, Γρηγόρης, 1997, ΑΡΗΣ ΒΕΛΟΥΧΙΩΤΗΣ-Το χαμένο Αρχείο- Άγνωστα Κείμενα. Αθήνα, Β΄ έκδοση «Ελληνικά Γράμματα».
  • Χατζηπαναγιώτου, Γιάννης (καπετάν Θωμάς), Η πολιτική διαθήκη του Άρη Βελουχιώτη, Δωρικός, Αθήνα 1975
  • Χατζής, Θανάσης, 1982, Η Νικηφόρα Επανάσταση που χάθηκε (εθνικοαπελευθερωτικός αγώνας 41-45), β έκδοση, Εξάντας, Αθήνα
  • Χουλιάρας Γιώργος- Περικλής,2006, «Ο δρόμος είναι άσωτος…», Λαμία, Οιωνός
  • Clogg, Richard (1986), A Short History of Modern Greece, Cambridge University Press, ISBN 0-521-33804-2 
  • Howarth, Patrick (1980), Undercover, the men and women of the Special Operations Executive, Routledge, ISBN 978-0-7100-0573-1 
  • Papastratis, Prokopis (1984), British policy towards Greece during the Second World War, 1941–1944, Cambridge University Press, ISBN 978-0-521-24342-1 
  • Woodhouse, Christopher Montague (2002), The struggle for Greece, 1941–1949, C. Hurst & Co. Publishers, ISBN 978-1-85065-487-2 
  • McGlynn, M. B. (1953), [www.nzetc.org/tm/scholarly/tei-WH2-2Epi-_N112152.html "Special Services in Greece"], Official History of New Zealand in the Second World War 1939–45 - Episodes & Studies, Volume 2, Wellington: War History Branch, Department Of Internal Affairs, <www.nzetc.org/tm/scholarly/tei-WH2-2Epi-_N112152.html> 

Напишите отзыв о статье "Взрыв моста Горгопотамоса"

Примечания

  1. 100+1 Χρόνια Ελλάδα,΄Β τόμ. 1950—2001, σελ. 131, εκδ. Η. Μανιατέας, Αθήνα 1999
  2. Clogg (1986), pp. 142—143
  3. 1 2 Papastratis (1984), p. 129
  4. McGlynn (1953), pp. 3-4
  5. Woodhouse (2002), p. xi
  6. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821—1975), εκδ. Δωδώνη Αθήνα 1996, ISBN 960-248-794-1
  7. 1 2 Woodhouse (2002), p. xii
  8. Clogg (1986), pp. 140—141
  9. 1 2 3 Clogg (1986), p. 143
  10. Χουλιάρας Γιώργος- Περικλής, 2006, «Ο δρόμος είναι άσωτος…», Λαμία, Οιωνός, σελ. 213
  11. 1 2 3 4 [www.rizospastis.gr/story.do?id=2063730&publDate=23/11/2003 ΡΙΖΟΣΠΑΣΤΗΣ : Η ανατίναξη της γέφυρας του Γοργοπόταμου]
  12. McGlynn (1953), p. 4
  13. Howarth (1980), p. 98
  14. McGlynn (1953), pp. 4-5
  15. Howarth (1980), pp. 98-99
  16. McGlynn (1953), p. 9
  17. McGlynn (1953), pp. 5-7
  18. McGlynn (1953), pp. 7-8
  19. McGlynn (1953), pp. 8-9
  20. Woodhouse (2002), p. 33
  21. McGlynn (1953), pp. 10-11
  22. McGlynn (1953), pp. 11-12
  23. 1 2 Howarth (1980), p. 100
  24. McGlynn (1953), p. 12
  25. Δημητρίου, Δημ., 2010, Τα φοβερά Ντοκουμέντα-1:Γοργοπόταμος, Έλληνες αντάρτες εναντίον του Ρόμελ, Αθήνα, εφημ. ΤΟ ΒΗΜΑ σε συνεργασία με εκδ. ΦΥΤΡΑΚΗ, σελ. 26-27
  26. [www.altpressfthiotida.com/%CE%B9%CF%83%CF%84%CE%BF%CF%81%CE%AF%CE%B1/%CE%B7-%CE%B1%CE%BD%CE%B1%CF%84%CE%AF%CE%BD%CE%B1%CE%BE%CE%B7-%CF%84%CE%B7%CF%82-%CE%B3%CE%AD%CF%86%CF%85%CF%81%CE%B1%CF%82-%CF%83%CF%84%CE%BF-%CE%B3%CE%BF%CF%81%CE%B3%CE%BF%CF%80%CF%8C%CF%84%CE%B1-2/ Η Ανατίναξη της Γέφυρας στο Γοργοπόταμο και οι προσπάθειες διαστρέβλωσης της ιστορικής αλήθειας]
  27. [www.onalert.gr/default.php?pname=Article&catid=13&art_id=10128 Γοργοπόταμος: Μια ανατίναξη που ακούστηκε σ΄ όλο το κόσμο]
  28. Χουλιάρας Γιώργος — Περικλής, 2006, «Ο δρόμος είναι άσωτος…», Λαμία, Οιωνός, σελ. 3
  29. [www.youtube.com/watch?v=hPHbta_WobQ St Armata / Στ' άρματα — (Griechisch)]
  30. Woodhouse (2002), p. 26
  31. [www.poaea.gr/vratsanos.htm Παρασημοφορήθηκε ο Αντώνης Βρατσάνος]
  32. Διονύσης Χαριτόπουλος, Άρης ο αρχηγός των ατάκτων, Β' έκδοση, Ελληνικά Γράμματα, 2003, σελ. 727.
  33. Χουλιάρας Γιώργος — Περικλής, 2006, «Ο δρόμος είναι άσωτος…», Λαμία, Οιωνός, σελ. 212—213
  34. [www.youtube.com/watch?v=6LFTikw5kZw ΓΟΡΓΟΠΟΤΑΜΟΣ 1964 — YouTube]
  35. 1 2 [archive.avgi.gr/ArticleActionshow.action?articleID=487996 Γοργοπόταμος 1964: Μία επέτειος που έμελλε να εξελιχθεί σε τραγωδία… — Η Αυγή online]
  36. [www.rizospastis.gr/wwwengine/story.do?id=7160901 ΡΙΖΟΣΠΑΣΤΗΣ : Στις 2 Δεκέμβρη στο Γοργοπόταμο]

Отрывок, характеризующий Взрыв моста Горгопотамоса

Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.