Взятие горы Маковка

Взятие горы Маковка
Основной конфликт: Первая мировая война
Дата	14 (27) апреля — 21 апреля (4 мая) 1915 года
Место	Лесистые Карпаты
Итог	тактическая победа Русской армии, но задачи корпусной операции не выполнены
Противники
Российская империя Российская империя Австро-Венгрия Австро-Венгрия Германская империя Германская империя
Командующие
генерал-лейтенант В. А. Альфтан генерал-майор Игнац фон Фляйшман
Силы сторон
78-я пехотная дивизия XXII армейского корпуса в составе: 147-й пехотный Самарский полк 148-й пехотный Каспийский полк 309-й пехотный Овручский полк Австро-Венгрия Австро-Венгрия 55-я пехотная дивизия в составе: 130-я пехотная бригада при поддержке отдельных подразделений 129-й пехотной бригады Германская империя Германская империя отдельные подразделения 1-го Восточно-Прусского полка 1-й пехотной дивизии
Потери
убитыми, ранеными, пропавшими без вести около 3170 человек; по сообщениям австрийской стороны, 173 пленными точные данные о количестве убитых и раненых у русской стороны отсутствуют, но, несомненно, потери были значительными. За три штурма горы в плен было взято 3006 солдат и офицеров австро-венгерской армии. В трофеи попали 11 пулемётов, 8 огнемётов, другое вооружение и снаряжение

Взя́тие горы́ Ма́ковка (Маку́вка) — эпизод Первой мировой войны, наступательная операция местного значения Русской императорской армии против войск Австро-Венгерской империи весной 1915 года на Карпато-Галицийском участке фронта, целью которой было овладение господствующей высотой — горой Маковкой, являвшейся опорным пунктом австро-венгерской армии. Штурм горы закончился победой русских войск, однако стратегическая задача, поставленная перед боевым участком, — вернуть утраченную накануне деревню Козево, ради чего и была начата вспомогательная операция русских войск по взятию Маковки, — выполнена не была. Последовавшие в то же время общие неудачи русского Юго-Западного фронта вообще привели к отходу русских частей с данного участка.

Особый трагизм ситуации заключается в том, что по обе стороны линии фронта сражались преимущественно представители славянских народов — в частности, этническими украинцами были укомплектованы части Украинских сечевых стрельцов, воевавшие на стороне Австро-Венгрии, и русской 78-й пехотной дивизии. В украинской диаспоре и на независимой Украине к истории этого боя привлечено повышенное внимание.

Общая обстановка на Карпато-Галицийском участке фронта к апрелю 1915 года

На начало апреля 1915 года 75-вёрстная линия фронта между русским XXII армейским корпусом А. Ф. Бринкена и противостоящей ему германо-австрийской Императорской Германской Южной армией (нем. Kaiserliche Deutsche Südarmee) смешанного состава, но под германским командованием (командующий — Александр фон Линзинген), шла с северо-запада на юго-восток по горному кряжу Звинин (протяженностью 10 км, высшая точка 1109 м), далее через Козево — Тухля — Дапневец — Магура — Сенечув — Вышков и по горному хребту до Бескид Кляузе. На фронте проходили упорные бои, являвшиеся продолжением «Пасхального сражения» (нем. Osterschlacht), в ходе которого Южная армия пыталась сбить русских с карпатских перевалов и выйти на Подольскую возвышенность. Если бы ей удалось в конце апреля — начале мая 1915 года нанести поражение русскому XXII корпусу и принудить его к отступлению, то, в совокупности с германским успехом Горлицкого прорыва, могло случиться так, что весь Юго-Западный фронт генерала от артиллерии Н. И. Иванова оказался бы в окружении, а не сумел бы выйти из-под ударов 11-й армии Макензена, как то случилось в действительности.

Русская императорская армия. Стратегические задачи

Русские 8-я армия А. А. Брусилова и левофланговые корпуса 3-й армии Р. Д. Радко-Дмитриева (армии Юго-Западного фронта) в конце марта 1915 года начали широкомасштабное наступление с целью преодоления Карпат и глубокого вторжения на Венгерскую равнину. На Стрыйском направлении инициатива, однако, продолжала оставаться в руках у австро-германского командования, которое теснило войска русской 9-й армии, ослабленные непрекращающимися трёхмесячными боями. Здесь 5 (18) апреля 1915 года для усиления русской группировки была сформирована новая 11-я армия. Её образовали выделенные из состава 9-й армии XVIII и XXII армейский корпуса и части прежней 11-й (Осадной) армии, переброшенные в Карпаты после взятия Перемышля. После этого силы сторон на данном участке фронта практически выровнялись между собой, а линия фронта стабилизировалась. Но даже в этих условиях наличных сил корпуса едва хватало для сковывания и сдерживания наступательного порыва противника.

Командующим 11-й армией был назначен генерал от инфантерии Д. Г. Щербачёв. Согласно боевому расписанию, на день формирования армия насчитывала 84 батальона, 14 ½ сотен, 164 пулемёта, 29 артиллерийских батарей (151 лёгкое полевое орудие, 44 горных и 12 тяжёлых орудий), 23 артиллерийских парка, инженерные и технические части. Основная часть этих сил входила в состав XXII армейского корпуса. На ту же дату корпус насчитывал: 64 батальона, 6 сотен, 115 пулемётов, 14 батарей (78 лёгких, 30 горных, 8 тяжёлых орудий), 14 парков, 3 ½ инженерные роты. Корпус практически единолично прикрывал важное Стрыйское направление и потому сохранял значительную оперативную самостоятельность. Задачей корпуса являлось удержание противника.

В Русской армии уже вовсю ощущался «снарядный кризис» — батареям редко разрешалось расходовать более чем десять снарядов на орудие в день. Это сильно контрастировало с мощной артиллерийской поддержкой, которую оказывала австро-германская артиллерия действиям своей пехоты.

Императорская и королевская армия Австро-Венгрии. Стратегические задачи

Германское командование на Восточном фронте было занято подготовкой намеченной на начало мая 1915 года стратегической наступательной операции на фронте русской 3-й армии в Западной Галиции на участке Горлице — Тарнов (позже получившей название Горлицкого прорыва), призванной сокрушить русский южный фланг и окружить русскую группировку в Карпатах.

Австрийское командование намеревалось, отражая наступление 8-й русской армии на своём левом фланге, нанести по русским позициям в Карпатах ряд мощных ударов, отбросить русские войска за карпатские перевалы и продвинуться как можно дальше в направлении на Стрый, с целью создать угрозу Львову и, в зависимости от обстановки, действовать против левого фланга и тыла 8-й армии или же против правого фланга и тыла русских сил в Заднестровье. Главным тараном австрийцев должна была стать смешанная австрийско-германская Южная армия. Эта армия, сформированная из переброшенных в начале 1915 года из Польши трёх пехотных (1-я пехотная, 48-я резервная и 3-я гвардейская) и одной кавалерийской (5-я кавалерийская) германских дивизий и ландштурменных частей австро-венгерского корпуса генерал-майора Петера барона фон Гофмана (нем. Peter Freiherr von Hofmann), являлась наиболее боеспособным соединением на всём австро-венгерском участке Русского фронта. Это были войска, возглавлявшиеся наилучшими военачальниками и штабными специалистами Германской империи. И хотя они были сильно обескровлены предыдущими трёхмесячными кровопролитными боями, но располагали мощной артиллерией и не испытывали недостатка в снарядах, снаряжении и различной технике.

Корпус Гофмана состоял из 55-й пехотной дивизии генерал-майора Игнаца фон Фляйшмана, в которую входили 129-я и 130-я пехотные бригады, и отдельной 131-й бригады. Первый курень УСС входил в 129-ю бригаду, второй — в 130-ю. 131-я пехотная бригада генерал-майора Блума полностью состояла из маршевых частей, которые только прибыли на линию фронта. Этими частями, не распределёнными в строевые полки, которым они предназначались, австро-германское командование оперативно закрывало образующиеся бреши в обороне или усиливало отдельные участки фронта при нанесении наступательных ударов. Историк Эрнст Рутковский писал, что недостатком этих подразделений была их низкая боеспособность и моральная устойчивость. Части были укомплектованы недавними призывниками, прошедшими ускоренную военную подготовку и не имевшими особого желания воевать. Например, в начале мая 1915 года шесть рот, укомплектованные русинами и моравскими чехами, в полном составе без боя перешли на сторону русской армии. На их фоне подразделения УСС выделялись своей высокой боеготовностью и стойкостью.

Пасхальное сражение. Ситуация вокруг горы Маковки

Гора Маковка, через которую с февраля 1915 года пролегла линия фронта, состоит из трех вершин — северо-западной, центральной и восточной. Собственно горой Маковкой считалась как раз средняя, самая высокая вершина, отмеченная на русских картах того времени как «высота 958». В монографии австрийского историка Эрнста Рутковского (нем. Ernst Rutkowski) бои за гору, оборонявшуюся австро-венгерскими войсками, описаны как бои за «высоту 953». В начале 1915 года, отступая в ходе начавшегося германо-австрийского зимнего Карпатского наступления, русские войска смогли всё же удержать за собой восточную вершину, тогда как остальные две были заняты неприятелем ориентировочно 1 (14) февраля 1915 года. Хотя гора расположена между шоссейной (в долине реки Орява) и железной (в долине реки Опир) дорогами, соединяющими австрийский Мункач со Львовом и Стрыем, занятыми русскими, она не являлась господствующей над ними, поэтому не имела стратегического значения.

После неудачи зимнего наступления в Карпатах, 20 марта (2 апреля) 1915 года Южная армия вновь перешла в наступление на Стрыйском направлении, сосредоточив главные удары вдоль упомянутых шоссейной и железной дорог. С этого дня русские позиции в районе Маковки почти ежедневно подвергались мощному артиллерийскому обстрелу. Пасха в 1915 году совпадала по православному и западным церковным календарям и пришлась на 22 марта (4 апреля) 1915 года, поэтому данные бои в австрийской историографии получили название Пасхального сражения (нем. Osterschlacht). Спустя неделю после начала наступления, германцам удалось достигнуть ряда тактических успехов — после двухмесячных безуспешных атак на русские позиции в районе села Козево, 27 марта (9 апреля) 1915 года 41-му и 43-му пехотным полкам германской 1-й пехотной дивизии генерала Рихарда фон Конта удалось сбить русский 16-й Финляндский стрелковый полк с ключевой «высоты 943» в восточной части хребта Звинин, а Восточно-прусский 3-й гренадерский короля Фридриха Вильгельма I полк овладел другой господствующей над селом высотой — «992», причём оборонявшему высоту 237-му пехотному Грайворонскому полку было нанесено тяжкое поражение: в плен попали командир полка и 8 офицеров, а также 1500 нижних чинов, уцелело лишь 8 офицеров и 400 нижних чинов. Германцы захватили 17 пулемётов и большое количество винтовок и другого военного имущества. Русские объясняли, что данное поражение было вызвано тем, что германцы вероломно нарушили пасхальное перемирие, заключённое накануне, но, как бы там ни было, Грайворонский полк, прежде всего его командный состав, только накануне заступивший на оборону данной высоты, проявил халатность, перечеркнувшую усилия других частей XXII армейского корпуса, удерживавших данные высоты на протяжении непрекращающихся двухмесячных боёв. В те же дни австро-венгерская пехота атаковала русские позиции на восточной вершине Маковки, но все атаки были отбиты, с большими потерями для атакующих.

Спустя две недели после взятия хребта Звинин, перегруппировав свои силы и получив пополнения, австро-германцы возобновили свой натиск, добившись новых, значительных успехов: 11 (24) апреля 1915 года 1-й батальон 1-го гренадерского полка и 3-й батальон 41-го пехотного полка восточно-прусской 1-й пехотной дивизии при содействии австро-венгерских частей корпуса Гофмана и при мощной поддержке артиллерии взяли штурмом «высоту 910» и соседнюю гору Острый («высота 1026»). Положение русских войск на Стрыйском направлении сделалось угрожающим. Утрата господства над Козево, за которое велись двухмесячные непрерывные бои, имела ещё и большое морально-психологическое значение. 12 (25) апреля 1915 года командование XXII корпуса отдало приказ любой ценой добиться возвращения утраченных позиций.

Позиции австро-венгерских войск на горе Маковке в тот момент представляли выдвинутый вглубь русского фронта опорный пункт на правом фланге австро-германских сил, действовавших против Козево. Командующий XXII корпусом А. Ф. Бринкен отдал приказ колонне генерала Н. А. Обручева, действовавшей непосредственно против села Козево, вернуть господствующие над Козево высоты. Соседней, левофланговой для колонны Обручева, колонне под командованием генерала Альфтана, занимавшей позиции на восточной вершине Маковки, ставилась следующая задача: для оказания содействия колонне Обручева перейти в наступление и овладеть горой Плишка («высота 1019») и селом Головецко. Первым препятствием на пути выполнения поставленной задачи стояла гора Маковка, расположенная непосредственно к северо-востоку от горы Плишка и к востоку от села Головецко. Таким образом очевидно, что овладение горой Маковкой являлось важной, но второстепенной задачей для русских войск.

Силы сторон накануне боёв за Маковку

Русская императорская армия. Расположение и состав

Русские позиции проходили по горе Погар («высота 998») к северу от реки Головчанки и затем шли по восточной вершине Маковки, по горе Клева («высота 1069») и далее на восток до железной дороги в долине Опора. С марта 1915 года оборону на русской вершине Маковки и на соседней «высоте 1069» держал 311-й Кременецкий полк.

Против Маковки в апреле 1915 года действовали войска правого фланга колонны генерала Альфтана под командованием командира 2-й бригады 78-й дивизии генерал-майора М. Л. Матвеева. Войска его участка состояли из пехотных 309-го Овручского и 311-го Кременецкого полков. Нужно иметь в виду, что русские пехотные части два предшествующих штурму горы месяца участвовали в тяжёлых боях и имели в своих рядах в среднем не более половины штатного состава.

В ½ часа после полуночи 14 (27) апреля 1915 года генерал Альфтан передал из своего резерва генералу Матвееву трёх-батальонный 148-й пехотный Каспийский полк под командованием Генерального штаба полковника В. Н. Колюбакина. В 4 часа пополудни того же дня начальник штаба 78-й дивизии подполковник Соколов по летучей почте отправил Матвееву боевой приказ: «Начальник дивизии приказал с наступлением темноты в ночь с 15-го на 16-е апреля атаковать Макувку и овладеть ею во что бы то ни стало. Атака выс. 1019 назначается в ночь с 16-го на 17-е апреля. Перегруппировка должна быть закончена к утру 15-го апреля».

К вечеру того же дня каспийцы заняли позиции на горе Погар, расположенной к северу от «австрийской» Маковки, и на «русской» вершине «высоты 958». 309-й Овручский полк силой в 3 ½ батальона, передав им оборону позиций, стал готовиться к штурму Маковки. Пересменка была завершена в срок, предписанный генералом Альфтаном, но так как вести атаку в дневное время не представлялось возможным, первый штурм Маковки был назначен в ночь с 15 (28) апреля на 16 (29) апреля 1915 года.

Императорская и королевская армия Австро-Венгрии. Расположение и состав

С самых первых дней появления австрийцев на центральной и западной вершинах Маковки они принялись укреплять свои оборонительные позиции. В дополнение к естественным препятствиям (крутые безлесые склоны горы), штурмующие части должны были иметь дело с искусственными: центральная и северо-западная вершины горы к исходу марта 1915 года были покрыты несколькими линиями окопов и проволочных заграждений, засеками, усиленными колючей проволокой, волчьими ямами, замаскированными фугасами. Сильнее всего были укреплены восточные и юго-восточные склоны горы, контактирующие с русскими позициями, слабее всего — наиболее труднопроходимые по условиям местности северные склоны. В русских документах, относящихся к периоду штурма горы, укрепления Маковки неоднократно назывались редутом, что даёт основание полагать, что на горе были возведены полноценные фортификационные земляные сооружения.

В апреле 1915 года Маковка находилась в зоне ответственности 130-й пехотной бригады 55-й пехотной дивизии австро-венгерского корпуса Гофмана. Командиром 130-й бригады в то время был оберст Йозеф Витошинский фон Добравола (нем. Josef Witoszynski von Dobrawola). Этот 57-летний военачальник был русином, сделавшим успешную военную карьеру в армии Австро-Венгрии. К сечевикам он относился очень доброжелательно, в ответ последние считали его «украинцем» и называли на свой лад — Осип-Михайло Доброволя-Витошинский или по данному ему ласковому прозвищу «Дзядзьо».

По воспоминаниям, оставленным сечевыми стрельцами, их курени, включённые в состав 130-й бригады, прибыли в окрестности горы Маковка 8 (21) марта 1915 года. В это же время в Легион УСС, чья численность сократилась на 2/3 его первоначального состава в результате предыдущих кровопролитных боёв, прибыло пополнение, набранное из окрестных русинских сёл; стрелецкие курени были вновь доведены до первоначальной численности в 2000 человек.

По данным австро-венгерских источников, на 18 апреля (1 мая) 1915 года боевое расписание 130-й бригады выглядело следующим образом:

• 2 батальона маршевого полка оберст-лейтенанта Майера
• 2 батальона 35-го ландверного маршевого полка оберст-лейтенанта Альтмана
• сводный батальон пехотного полка ландштурма гауптмана Дрозда
• 2 сотни 2-го куреня Легиона украинских сечевых стрельцов.

Непосредственный гарнизон высоты Маковка, на протяжении всего времени господства на ней австрийцев, составлял сводный батальон гауптмана Дрозда. Батальон не имел номера и назывался «Ландштурменный батальон гауптмана Дрозда» (нем. Landsturmbataillon Hauptmann Drozd). Таким образом, Дрозд был «комендантом горы», как в русских войсках в то время назывались офицеры, руководившие обороной той или иной горной высоты. Его сводный батальон состоял из 7 маршевых рот 9-го и 51-го имперских и 14-го, 22-го, 24-го, 33-го и 35-го ландверных пехотных полков. По этническому составу в батальоне значительную часть составляли славяне Габсбургской монархии, но были также немцы, евреи, румыны.

Позиции австрийцев шли по северным склонам горы Плишка («высота 1019»), спускались в ущелье Цу-Головецко и вновь поднимались на «высоту 958» (центральная вершина Маковки), затем поворачивали на юго-восток и спускались в ущелье между сёлами Грабовец и Тухля и затем поднимались по южным и юго-западным склонам горы Клева («высота 1069»), главная вершина которой удерживалась русскими войсками. Село Головецко на обоих берегах Головчанки находилось в ближнем тылу австрийских позиций.

По мере развития боевых действий на горе командование корпуса Гофмана перебрасывало туда почти все общие и частные резервы: в обороне Маковки суммарно участвовало до 30 австро-венгерских рот из состава 19-го и 35-го ландверных (австрийских) полков, 1-го и 12-го гонведных (венгерских) полков, 33-го ландштурменного полка и различных маршевых и ландштурменных батальонов.

Ход боя

Несмотря на весну, погода стояла по-зимнему холодной. В горах всё ещё лежал снег. Высота снежного покрова достигала ¾ аршина.

Первый штурм 16 (29) апреля 1915 года

Телефонограмма</div>

Командиру 2-й бригады 78-й дивизии
генерал-майору Матвееву
В результате предпринятого в ночь на 16 сего апреля Овручским полком наступления на позицию противника на высоте 958 (Макувка), в настоящее время батальоны этого полка занимают следующее положение. Первый батальон, атаковавший противника на северо-восточном скате со стороны высоты 998 и речки Головчанки, под прикрытием огня своих пулемётов переправился вброд через речку, атаковав и заняв несколько рядов окопов, пройдя больше половины подъёма на высоту 958, при этом взято 90 человек пленных и два пулемёта. Третий батальон, атаковавший позицию на западной вершине высоты 958 с востока и юго-востока, вынужденный наступать по открытой местности, большую часть пути прошёл для противника незамеченным, но затем вблизи проволочных заграждений стал сильно терпеть потери от пулемётного огня противника, однако он мужественно продвигался вперёд, атаковав позицию противника, разрушил большую часть его проволочных заграждений перед своим фронтом, но был отбит.

Возобновление атаки, ввиду наступившего рассвета и больших потерь, пришлось отложить до вечера. Батальон вблизи проволочных заграждений окапывается. 4-й батальон, атаковавший противника в охват его правого фланга с юга, был встречен губительным огнём шести штук пулемётов. Три раза он возобновлял свои атаки, но каждый раз был принуждаем к отходу от окопов противника, почти уже взятых. В настоящее время он находится и окапывается в расстоянии ста — двести шагах от окопов противника. Подготовка атаки нашим артиллерийским огнём дала хотя и небольшие, но все же некоторые результаты.

Однако использовать эти результаты не пришлось в силу того, что в ответ на нашу артиллерийскую подготовку противник открыл по нашей позиции и резерву ещё более сильный и губительный огонь артиллерии большого калибра. Огнём этим была разрушена большая часть наших окопов, и составам наших батальонов, бывших на Маковке, ещё до атаки были нанесены весьма чувствительные потери. Огонь этот был настолько силён, что не представлял никакой возможности, не рискуя потерять три четверти состава рот, двинуть людей в атаку до его прекращения. Ввиду этого наступление пришлось начать лишь с наступлением полной темноты. Наше движение вперёд было очень успешным до тех пор, пока противник опять не открыл огонь своей и горной, и тяжёлой артиллерии. В расходе снарядов он не стесняется, и за двенадцать часов ночи и до сего времени громил Маковку без перерыва.

На месте бывшей нашей позиции почти не осталось целого места. Разорвавшимся внутри землянки штаба полка тяжёлым снарядом контужены я, штабс-капитан Билецкий, подпоручик Титов и три нижних чина службы связи, кроме того, убито два нижних чина и несколько раненых. Я и контуженные офицеры остались в строю, при исполнении своих обязанностей. С занимающей позицию неприятельской пехотой полк может справиться с успехом даже без подготовки артиллерийским огнём, но нужно подавить огонь тяжёлой артиллерии. Только что получено мною сведение о вынужденном опять-таки огнём этой артиллерии отходе с занятых неприятельских позиций первого батальона.
9 ½ часов утра 16 апреля 1915 г.
Командир 309-го пехотного Овручского полка, полковник Трубников </tt>

</div>

Первый штурм Маковки 16 (29) апреля 1915 года вёлся силами трёх батальонов 309-го Овручского полка. Непосредственная диспозиция атаки была составлена командиром полка полковником М. А. Трубниковым. Он решил предпринять одновременную атаку по трём склонам горы — 1-й батальон овручцев должен был атаковать с севера, со стороны реки Головчанка; 3-й батальон — с востока, от «русской» Маковки; 4-й батальон — с юга, со стороны низины между горами Маковка и Клева. Штаб полка расположился на вершине «русской» Маковки. Заняв в течение ночи позиции для атаки, выделенные для неё войска начали её перед рассветом.

Наибольшего начального успеха добился 1-й батальон, действовавший на северном, самом крутом и поэтому наименее защищённом искусственными оборонительными сооружениями, склоне Маковки. Он смог взять первые линии окопов, 114 пленных и четыре пулемёта, но затем под прикрытием мощного артиллерийского огня противник произвёл контратаку, вынудившую русских после двухчасового упорного штыкового боя отступить обратно на исходные позиции с очень большими потерями — на исходные позиции в 1 час 30 минут дня вернулось всего 128 человек из 1-го батальона овручцев. Контратака на захваченные русскими позиции была произведена сотнями украинских сечевых стрельцов — гауптман Дрозд направил на угрожаемый участок 1-й курень атамана Гриця Коссака (сотни О. Букшованого, Р. Дудинского, З. Носковского и О. Семенюка) и половину 2-го куреня сотника Василя Дидушка (сотни О. Будзиновского, А. Мельника и одну чету из сотни О. Левицкого). Сечевики подошли к Маковке в промежуток между 4 и 6 часами утра.

Атаковавший со стороны восточной вершины Маковки 3-й батальон понёс тяжелые потери от огня вражеской артиллерии ещё на исходных позициях. Артиллерийским огнём был накрыт штаб Овручского полка, штабные офицеры и командир полка получили контузии, что пагубно сказалось на управлении войсками. Несмотря на всё это, батальон сумел дойти до колючей проволоки противника, где его остатки и были вынуждены залечь под сильным пулемётным и артиллерийским огнём противника. С 4-м батальоном произошло примерно то же, что и с 3-м: под сильным огнём противника ему удалось дойти до линий проволочных заграждений и залечь там. Овручцам было приказано окапываться, а с наступлением темноты ставить свои проволочные заграждения.

Днём 16 (29) апреля 1915 года контуженный командир полка Трубников по приказу генерала Матвеева передал командование полком своему заместителю подполковнику Максимовичу. Потери полка в тот день составили 7 офицеров и 565 нижних чинов. После этого боя в Овручском полку оставалось: в 1-м батальоне — 352 штыка, во 2-м батальоне — 614, в 3-м батальоне — 430, в 4-м батальоне — 523. Первый штурм Маковки потерпел болезненную неудачу. Не были даже разрушены линии проволочных заграждений противника на участках атак 3-го и 4-го батальонов.

Второй штурм 17—18 апреля (30 апреля — 1 мая) 1915 года

Генерал Альфтан в 10 ¼ часов вечера 16 (29) апреля 1915 года телеграммой отдал войскам генерала Матвеева боевой приказ этой же ночью взять гору Маковку. Приказ этот, однако, был заведомо неисполним, так как невозможно было так быстро сосредоточить необходимые для атаки свежие силы. Подполковник Максимович принял решение сосредоточить силы атакующих только на восточной стороне горы, не предпринимая попыток атаковать по северным, крутым склонам, и привлечь к атаке не только овручцев, чьи силы были обескровлены в предыдущей атаке, но и каспийцев — в итоге штурм горы 17 (30) апреля—18 апреля (1 мая) 1915 года вёлся двумя батальонами 309-го Овручского полка (1200 штыков) и 4-м батальоном 148-го пехотного Каспийского полка (500 штыков).

Всю ночь роты Овручского полка, залегшие накануне перед проволочными заграждениями противника, занимались их разрушением. К 9 часам утра первая линия заграждений была снята на всем фронте атаки. 4-й батальон Каспийского полка, получивший приказ присоединиться к атакующим, выступил со своих позиций на «высоте 998» в 9 часов вечера 16 (29) апреля 1915 года. Переход и подъём на «русскую» Маковку заняли у него всю ночь. Он прибыл к месту сосредоточения для атаки на отведённом ему центральном участке лишь к 10 часов 20 минут утра 17 (30) апреля 1915 года. Из-за позднего подхода каспийцев начать штурм в темноте русские войска не успели. Атаку «австрийской» Маковки надо было или отложить до наступления следующей ночи, или вести в светлое время суток. В начале второго часа пополудни Максимович получил приказ атаковать. В 3 часа 15 минут начальник боевого участка докладывал начальнику 78-й дивизии: «3-й и 4-й батальоны Овручского полка и 4-й батальон Каспийского полка овладели первым рядом неприятельских окопов на Макувке; штурм длился ровно два часа, в течение коих обе стороны забрасывали друг друга ручными бомбами. Осталось овладеть центральным укреплением на вершине, куда укрылись защитники позиции. Наши части расположились в неприятельских окопах. Потери не приведены в известность, но, по-видимому, значительны».

Заняв первую линию окопов, атакующие остановили дальнейшее продвижение вперёд до наступления темноты, отдыхая и производя перегруппировку сил для последующей атаки — две роты Каспийского полка были направлены в обход южного фланга позиции противника на Маковке. В ночь на 18 апреля (1 мая) 1915 года русские войска начали атаку центрального укрепления на центральной вершине горы Маковка. Роты Каспийского полка, пытавшиеся обойти вершину с юга, в 10 часов вечера 17 (30) апреля 1915 года начали резать и валить проволочные заграждения противника, однако попали под очень меткий огонь противника, освещавшего местность ракетами. Потеряв всех своих офицеров, каспийцы отступили, в итоге пристроившись к соседнему 4-му батальону овручцев, действовавшему на левом фланге наступавших. В центре позиции австрийцев атаковали две роты каспийцев, на правом фланге — 3-й батальон Овручского полка.

Австрийцы попытались контр-атаковать русский левый фланг, но были отбиты совместными усилиями овручцев и каспийцев. В ходе этого боя, по сообщениям сечевиков, им удалось захватить 3 русских пулемёта и пленить 173-х русских солдат. Эти события замедлили начало атаки левого фланга, который начал продвигаться вперёд только перед рассветом. К этому времени правый фланг и центр, прорвав линию ограждений, приблизились к окопам противника на дистанцию 40—100 шагов, не начиная решающего приступа, в ожидании выхода на фланкирующее положение левого фланга. Преодоление мощных австро-венгерских заграждений принесло атакующим огромные потери — к этому моменту боя в атакующих батальонах осталось приблизительно по 250 человек — и отняло слишком много спасительного ночного времени — решающий штурм высоты начался уже при свете дня. Всё же русские воины, под смертельным огнём неприятеля, взяли вершину Маковки: офицеры с иконами в руках поднимали в атаку солдат, а те шли на приступ с пением «Тропаря Кресту» и криками «ура!».

В плен к русским попало 12 офицеров и 576 нижних чинов. Из них 10 офицеров и 429 нижних чинов сводного батальона капитана Дрозда, в том числе часть стрелецких сотен Мельника и Будзиновского и 2 офицера и 147 нижних чинов батальона Бема из 1-го гонведного полка. По оценке русского командования, со стороны противника в обороне Маковки в тот день участвовало не менее трёх тысяч человек.

<tt>Выдержки из ходатайства о представлении к наградам офицеров УСС

29 апреля и 2 мая 1915 года в боях при обороне Маковки, благодаря мужеству и бесстрашию обороняющихся, штурм был отбит, атакующие отброшены назад. Бойцы исполняли свой долг презирая смерть и сохраняя выдержку. Подполковник Альтман удостоверяет: Вклад взводов Украинских сечевых стрельцов был решающим в боях за Маковку…
В этих боях отличился офицер-легионер Владимир Свидерский. Когда 29 апреля русские прорвали оборону с севера, он со своими воинами боролся за северную гряду и долго сдерживал напор атакующих. Когда пришло подкрепление, штурмовал захваченные позиции и отбросил врага. В дальнейшем 1 мая 1915 года при контратаке русских в боях за восточную гряду Маковки он проявил себя как отличный командир… Инициатива этого офицера была решающей в сдерживании атак противника, численность которого превосходила силы императорско-королевской армии.

Офицер-легионер Антон Артимович отличился в боях за Маковку 29 апреля и 1 мая 1915 года, вёл вверенный ему взвод с храбростью, бесстрашием, самоотверженностью. Результат — возврат утраченных позиций. Его пример достоин подражания. Было несомненным удовольствием наблюдать, как молодой офицер с вверенным ему взводом теснил врага, превышающего его числом.

Выдержки из книги Эрнста Рутковского «Императорско-королевский Украинский Легион. 1914—1918»</tt>

В распоряжении австро-венгерского командования оставались резервы, которые были немедленно брошены в контратаку для возврата утерянной вершины. Контратаке предшествовал артобстрел утраченных австрийцами центральных позиций из тяжёлой артиллерии. Первые две контратаки, в которых со стороны австро-венгерской армии приняли участие две роты мадьярских новобранцев, 1-й курень и остатки 2-го куреня УСС, а со стороны германской — части 1-й пехотной дивизии, позиции которой находились всего в нескольких километрах к юго-западу на горе Плишка, были отбиты с большими потерями для атакующих. Как вспоминал свидетель событий сечевик Гнатевич, неопытные мадьярские новобранцы «гинули як мухи». Полковой адъютант 309-го Овручского полка в 3 часа дня направил в штаб бригады записку следующего содержания: «Доложите Командиру бригады, что Овручский полк на Маковке в тяжелом положении: нет возможности удержаться без поддержки. Немцы наступают с юга и юго-запада большими колоннами. Поддержка необходима не менее батальона. Прошу распоряжения об исправлении телефонной связи. Я лично вызывал по телефону штаб бригады около 20 минут и, хотя тяжелую батарею слышно, но со штабом бригады связи нет». Поддержки не было. Командование выдвинуло на Маковку 147-й пехотный Самарский полк под командованием полковника Д. А. Шелехова, но прибыть на новые позиции полк не успел. Между тем третья контратака принесла успех австро-венгерской армии — вершина горы была ими возвращена. Около 8-ми часов вечера 18 апреля (1 мая) 1915 года остатки русских батальонов отступили, «густо устелив поле сражения телами своих убитых» по свидетельству того же Гнатевича. Русские отошли на линию бывших проволочных заграждений противника, откуда они начали штурм горы утром того дня.

Третий штурм 20—21 апреля (3—4 мая) 1915 года

В 11 часов 55 минут вечера 18 апреля (1 мая) 1915 года начальник штаба 78-й дивизии подполковник Соколов направил телеграмму в штаб корпуса и командующим соседних участков с описанием результатов окончившегося штурма. Телеграмма заканчивалась словами: «…С левого участка снят батальон Васильковцев и уже переброшен на Макувку. Туда же следует батальон Каспийского полка с правого фланга и прибывший батальон Самарцев. По прибытии на Макувку этих частей гора вновь будет атакована». Одновременно с этой телеграммой генерал Альфтан послал телеграмму на имя командира корпуса генерала Бринкена, в которой, напротив, писал, что имеющимися у него силами, пусть даже с передачей ему частей Самарского полка, его дивизия способна только к обороне, так как: «Макувка сама по себе позиция, которую трудно взять и трудно удержать, …является только первым шагом на пути выполнения задачи, после которого предстоит ещё овладеть выс. 1019, а значит и высотой 1032, отстоящей от первой всего на 1 версту к югу. Нет оснований предполагать, чтобы сила укреплений этих последних высот была меньшей, чем на Макувке, раз противник занимает их уже 3 месяца. После атаки Макувки от Овручского полка осталось около 600 штыков, а от 4 батальона Каспийского полка около 350 штыков. …Опыт предыдущих месяцев показал… какие громадные потери несёт наша наступающая пехота, главным образом от могущественной артиллерии противника. При этом наша артиллерия почти лишена возможности помогать своей пехоте вследствие крайнего ограничения в снарядах», а для своего перехода в наступление запрашивал два дополнительных полка из резервов.

Днём 19 апреля (2 мая) 1915 года генералу Бринкену пришлось лично прибыть в штаб 78-й дивизии для выяснения обстановки на месте. В результате личного разговора Бринкена с Альфтаном в журнале военных действий XXII корпуса появилась такая запись: «Генерал Альфтан, считая, что атака заранее осуждена на неудачу, считает наступление не только бессмысленным, но и опасным, ибо можно потерять даже и занимаемое положение. Это мнение высказано им в беседе с командиром корпуса. …Считая, что в эту минуту успех будет на стороне того, кто проявит большее упорство, командир корпуса решает вернуть контратакой утерянное». Штурм был назначен в ночь с 20 апреля (3 мая) на 21 апреля (4 мая) 1915 года. Его было решено провести одним батальоном 148-го пехотного Каспийского полка и тремя батальонами 147-го Самарского полка.

Атака началась в 4 часа утра 20 апреля (3 мая) 1915 года. генерал Матвеев приказал назначить в каждую атакующую роту по несколько нижних чинов Овручского полка, из числа уже побывавших на «австрийской» Маковке, хорошо знакомых и с местностью, и вражескими укреплениями. Это было блестящее решение. К концу светового дня, преодолевая пулемётный и артиллерийский огонь, русские пехотинцы приблизились к позициям противника на 100—120 шагов; здесь им было приказано окапываться и вновь дожидаться темноты для решающей атаки. В 16 часов 40 минут того же дня подполковник Соколов докладывал: «Мы терпим потери от артиллерийского огня противника, но в общем для такого дела наши потери умеренные, части освоились с местностью и присмотрелись к назначенным пунктам атаки». Окончательный приступ начался перед рассветом. Уже к 6-ти часам утра 21 апреля (4 мая) 1915 года штаб 78-й дивизии получил донесение о взятии Маковки. Однако бой на самой горе и на её южных и юго-западных склонах длился ещё до полудня. Как писал русский историк Каширин, мадьярские солдаты оказывали отчаянное сопротивление. Австрийский историк Рутковский, описывая этот бой, писал, что два полка русских войск атаковали волна за волной, плотными шеренгами, невзирая на тяжёлые потери. Батальон Дрозда понёс невосполнимые потери. В бой были брошены имеющиеся под рукой подкрепления, состоящие из призывников старших возрастов, которые в полном составе сдавались в плен русским, не оказывая сопротивления.

В 16 часов 21 апреля (4 мая) 1915 года из 78-й дивизии в штаб корпуса была отправлена следующая телеграмма:

После двухдневного упорнейшего боя лихой штыковой атакой три батальона Самарского и один батальон Каспийского полка под руководством генерала Матвеева и под командованием полковника Шелехова овладели сегодня в 7 ночи высотой 958 Маковкой, представляющей собою сильнейшую, почти недоступную позицию. При этом захвачено в плен 30 офицеров, 2 врача, около 1300 нижних чинов, 8 пулеметов. Потери окончательно не выяснены. Батальон капитана Дрозда, состоявший из 6 рот, окончательно прекратил существование после двух наших штурмов (1 Овручского полка 800 пленных). Выяснилось, что после первого захвата этой высоты Овручским полком к Маковке были выдвинуты и сосредоточены остальные резервы из Рожанки, высоты 1151, Славско и Грабовеца. Помимо потерь пленными, противник понёс громадные потери убитыми и ранеными. Бросившись в беспорядке, отошел на Цу Головецко и высоту 1014 (Менчев), где начал спешно окапываться, но наша артиллерия помешала его работам. Для содействия Самарцам и Каспийцам одновременно Кременцы наступали на Грабовец и обеспечили левый фланг Самарского полка. Большие потери понёс 1-й батальон Самарского полка, в котором остался один офицер. Потери выясняются. Австрийцы широко применяли разрывные пули и обливали атакующих горящим бензином из особых аппаратов.

В этом бою русскими был зафиксирован один из первых случаев применения огнемётов — германских нем. Flammenwerfer — в бою от их губительного огня погибло около ста русских солдат, многие получили ожоги. У русских не было даже термина для их наименования. Другой крупной проблемой являлись заложенные австрийцами на склонах горы фугасы, которые продолжали уносить жизни русских солдат даже после полной победы.

Сразу же после взятия русскими Маковки в ночь с 21 апреля (4 мая) на 22 апреля (5 мая) 1915 года австрийское командование вновь бросило стрелецкие курени в контратаку, которая, однако, на сей раз была отбита. Высота 958 осталась за русскими.

Всего при атаке 21 апреля (4 мая) 1915 года на Маковке русскими было взято в плен 53 офицера, 2250 нижних чинов, 8 пулемётов со 100 ящиками пулемётных лент, несколько тысяч винтовок, много патронов и снаряжения, 100 походных вьючных кухонь, телефонные аппараты, 8 «аппаратов для обливания горящим бензином».

Итоги боёв

Контрнаступление XXII армейского корпуса с целью возвращения прежних позиций и восстановления положения в долине села Козево не удалось:

• на главном направлении боевому участку Обручева, для поддержки действий которого и проводилась атака Маковки, так и не удалось отбить «высоту 1026» к югу от Козево.
• на вспомогательном направлении 78-й дивизии Альфтана была поставлена задача овладеть горой Маковкой 16 (29) апреля 1915 года, после чего ударить во фланг и тыл неприятеля, действующего против боевого участка Обручева. Задача была выполнена лишь 21 апреля (4 мая), причём при её выполнении были задействованы все резервы и атакующие войска понесли тяжёлые потери. Заняв, наконец, «высоту 958», войска генерала Альфтана оказались перед следующей укрепленной горой Плишка («высотой 1019»), взятие которой при имеющихся в наличии силах становилось невыполнимой задачей — в ночь с 22 апреля (5 мая) на 23 апреля (6 мая) 1915 года Каспийский, Самарский и 10-й Финляндский стрелковый полки предприняли атаку горы Плишка, которая окончилась неудачей и новыми кровавыми потерями. В оперативном отношении победа на Маковке оказалась напрасной. Обескровленные Овручский и Самарский полки были сменены на Маковке 312-м Васильковским пехотным полком.

Особый трагизм кровопролитных боёв за гору Маковку заключался в том, что друг с другом сражались преимущественно представители славянских народов. Общие потери русских войск за все три штурма Маковки составили около 3170 офицеров и нижних чинов убитыми, ранеными и пропавшими без вести, австрийские источники сообщали о пленении 173 солдат и взятии двух русских пулемётов. Точные потери австро-германских сил при боях за Маковку русской стороне не известны, но в любом случае они были значительными — русские не вели подсчёт тел убитого противника после овладения высотой, а после первых двух попыток овладения горой, закончившихся для русских войск неудачей, австро-венгерские войска имели время для того, чтобы похоронить своих убитых и эвакуировать раненых в тыл. По данным русского командования, при первом штурме Маковки в плен было взято 114 человек, при втором — 13 офицеров и 576 нижних чинов противника, при третьем штурме — 53 офицера и 2250 нижних чинов. Всего русскими войсками XXII армейского корпуса за неделю боёв с 14 по 21 апреля 1915 года было взято в плен около 90 офицеров, 5000 нижних чинов и 21 пулемёт противника. Среди взятых на Маковке пленных был будущий лидер ОУН Е. М. Коновалец. На Маковку он попал не в числе легионеров УСС, а с одним из маршевых батальонов львовского 19-го ландверного пехотного полка, в который он был призван.

Легион украинских сечевых стрельцов в боях за Маковку действовал умело, стойко и мужественно. Потери сечевиков составили 42 человек убитыми, 76 ранеными и до полусотни пленными (по данным, приведённым в книге «Императорско-королевский Украинский Легион. 1914—1918» Эрнста Рутковского, потери сечевиков составили 35 человек убитыми, 69 ранеными и 16 пленными). Впрочем, как писал историк Каширин, ни русское командование, ни австрийское не выделяло сечевиков в ряду прочих защитников Маковки. Австрийское командование высоко оценило заслуги коменданта Маковки в отражении второго русского штурма. За бои 16 (29) апреля—18 апреля (1 мая) 1915 года гауптман Георг Дрозд «в признание доблестного и успешного образа действий перед неприятелем» был награждён австрийским орденом Железной Короны 3-го класса с Военным отличием (нем. mit Kriegs Dekoration).

Русское командование было вынуждено остановить все наступательные действия на направлении Стрый — Мункач после успеха германо-австрийского «Горлицкого прорыва», начавшегося 19 апреля (2 мая) 1915 года, и вскоре, под давлением обстановки на правом фланге фронта, приступить к отводу войск с Карпат. Вечером 28 апреля (11 мая) 1915 года штаб 78-й дивизии получил сообщение из штаба корпуса о том, что начат отход всей 11-й армии из Карпат. Отход всего корпуса был начат на следующий день. Дивизия генерала Альфтана выступила к 12 часам ночи 29 апреля (12 мая) 1915 года. В ночь на 30 апреля (13 мая) 1915 года 312-й Васильковский пехотный полк отошёл с Маковки, а уже утром разведчиками русского арьергарда было установлено, что «высоту 958» немедленно заняли австрийцы. Гора, доставшаяся русским войскам ценой огромных потерь, была оставлена без единого выстрела девять дней спустя.

Бой в историографии стран-участниц Первой мировой войны

В австрийской семитомной официальной истории Первой мировой войны (нем. Österreich-Ungarns Letzter Krieg) события на горе Маковке вовсе не упомянуты, как не упомянуты в ней и украинские легионеры. Бои за Маковку расценивались австрийскими историками как бои местного значения, а Украинский легион, бывший в то время частью австро-венгерской 55-й пехотной дивизии, не считался воинским формированием, заслуживающим отдельного упоминания.

В подробной монографии «Императорско-королевский Украинский Легион. 1914—1918» (нем. Die k.k. Ukrainische Legion 1914—1918) австрийского военного историка Эрнста Рутковского, изданной в Вене в 2009 году преимущественно по документам венского Кригсархива и излагающей историю Легиона УСС в годы Первой мировой войны, описанию боевых действий Легиона при обороне Маковки уделено всего лишь две страницы. Рутковский писал, что, хотя армейские оперативные сводки и умалчивали об отдельных деталях боёв, но ясно, что склоны горы стали ареной жестокого десятидневного кровопролития. Их результатом, ввиду многократного численного перевеса со стороны русских и презрения их командования к человеческой жизни, а также из-за невозможности выдвинуть на позиции тяжёлую австро-венгерскую артиллерию, способную уничтожить сосредоточения войск неприятеля, стала утрата высоты корпусом Гофмана. Украинские легионеры в ходе боёв выгодно отличались своими боевыми качествами от прочих частей, которые не имели ни боевого духа, ни умения воевать. В книге Рутковского описание боёв за Маковку приведено не в хронологическом порядке — описание финального боя (3 и 4 мая 1915 года), в котором русским войскам удалось овладеть Маковкой, предшествует описанию боя, в котором «украинцы с криками ура бросились в контратаку и отбили уже взятые позиции, взяв при этом 12 пленных» (1 мая 1915 года), чем, собственно, и оканчивается описательная часть этого боевого эпизода в истории легиона УСС в изложении Рутковского.

В первом англоязычном труде «Кровь на снегу. Зимняя война в Карпатах в 1915 году» (англ. Blood on the Snow. The Carpathian Winter War of 1915), посвящённом зимней кампании в Карпатах 1914—1915 годов, изданном в США в 2010 году, автором которого стал военный историк Грейдон Тунстолл (англ. Graydon A. Tunstall), бои за гору Маковка не упоминаются вообще.

Вплоть до начала XXI века российская историография Первой мировой войны не уделяла боям на горе Маковке серьёзного внимания. Воспоминаний участников боёв с российской стороны не сохранилось. В 2010 году была издана первая научная работа на эту тему — «Взятие горы Маковка: неизвестная победа русских войск весной 1915 года» военного историка В. Б. Каширина, базирующаяся на мемуарах участников событий и документов из фондов РГВИА. По мнению военного историка А. В. Ганина, данная работа явилась весомым и ценным вкладом в историографию данного эпизода Первой мировой войны и одного из проблемных сюжетов истории русско-украинских отношений.

Бой в украинской историографии, пропаганде и политике

Бои за гору Маковка в апреле-мае 1915 года стали одним из устойчивых мифов украинской националистической пропаганды, активно используемых в конструировании государственной идеологии независимой Украины и её современной национальной идентичности. По словам историка В. Б. Каширина, антироссийские силы на Украине возвели оборону Маковки в разряд ключевого события в истории украинских вооружённых сил и их «освободительной» борьбы против русских, в ходе которого бойцы Украинского легиона сечевых стрельцов одержали победу над Русской армией. С этой точки зрения, бои за гору Маковка стоят в одном ряду с другими эпизодами вооружённых столкновений между украинцами и русскими — битвой при Конотопе (1659), взятием Батурина (1708), боем под Крутами (1918) и пр.

Сражавшиеся на стороне Австро-Венгрии украинские легионеры оставили об этих боях многочисленные воспоминания, которые украинская эмиграция на протяжении всего XX века активно использовала для пропаганды и героизации «подвига сечевиков», которые, в их трактовке, сражались против России ради обретения Украиной независимости. Подобная трактовка не претерпела существенных изменений со времени публикации этих воспоминаний.

На Украине вопрос о боях на горе Маковке в 1915 году и о роли в них Легиона сечевых стрельцов приобрёл особое политическое значение с обретением независимости, став темой многочисленных научно-исторических исследований и патриотических литературно-художественных произведений. В них утверждается, что бои за Маковку весной 1915 года имели большое стратегическое значение для всего театра войны на Карпатско-Галицийском направлении, что победа Украинского легиона над превосходящими русскими силами на горе Маковке не позволила русским войскам охватить правый фланг германской Южной армии, преодолеть Карпатские хребты на направлении Стрый — Мукачево и выйти в долины для наступления на Будапешт и Вену. В обзорной работе «Национальное возрождение Украины» украинского историка В. Г. Сарбея утверждалось, что в «кровопролитнейших боях» за гору Маковку, которые стали «переломом в военных операциях 1915 года», с российской стороны, кроме пехоты, была задействована тяжёлая артиллерия и конница генерала А. М. Каледина, который мечтал о захвате Маковки, «чтобы выслужиться перед Николаем II», который «как раз в те дни объезжал оккупированную русскими войсками Галичину».

В издаваемой Институтом истории Украины НАНУ «Энциклопедии истории Украины» бой за Маковку упомянут в статье, посвящённой самой горе. В ней говорится, что УСС «победоносно» сражались с 8-й русской армией под командованием А. А. Брусилова, а само повествование обрывается событиями 2 мая 1915 года: сечевики в удалой штыковой атаке опрокинули превосходящие силы русских, уже было взявших вершину горы, сбили их с позиций и отогнали за реку Головчанку. В статье о Легионе УСС сказано, что первый успех к этому формированию австро-венгерской армии пришёл «в ходе боёв на горе Маковка: 29 апреля — 3 мая 1915 года были остановлены и отброшены назад части русской армии».

Как указывает В. Б. Каширин, украинская националистическая историография и ранее предпочитала обрывать описание боёв за Маковку событиями 1—2 мая 1915 года, когда бойцам украинского легиона контратакой удалось сбить русские войска с вершины уже было захваченной горы, после чего вечером 3 мая сотни УСС были отведены с Маковки в резерв 130-й бригады. Некоторые из украинских историографов признают, что русским всё же удалось окончательно овладеть Маковкой 4 мая 1915 года, но это произошло, по их описанию, из-за слабости оборонявшихся мадьярских частей. Вот как это описано, к примеру, у Б. П. Гнатевича: «Ночью 4 мая русским удалось вдруг прорвать позиции мадьярских частей на Маковке и занять всю гору». При этом украинские историографы предпочитают замалчивать тот факт, что боевые действия за гору Маковку для легиона УСС отнюдь не завершились 3 мая 1915 года и что на следующий день, 4 мая, австро-венгерское командование вновь бросило их в контратаку, после отбития которой высота 958 окончательно осталась за русскими. Лишь в работе С. Рипецкого называются имена сечевых стрельцов, убитых и раненых во время атаки 4 мая 1915 года, — таким образом признаётся факт участия в ней Легиона УСС.

На Маковке в августе 1999 года был открыт мемориал-некрополь сражавшихся и погибших там сечевых стрельцов (художники отец и сын Евгений и Ярема Безниски, архитектор Василий Каменщик). 6 января 2010 года тогдашний президент Украины В. А. Ющенко подписал Указ № 5 «О мероприятиях по празднованию, всестороннему изучению и объективному освещению деятельности Украинских сечевых стрельцов» (укр. Про заходи з відзначення, всебічного вивчення та об'єктивного висвітлення діяльності Українських Січових Стрільців). В нём отмечалась важная роль Легиона УСС в возрождении национальных военных традиций, активное участие этих формирований в «украинской революции». Указ предписывал организовать, в том числе в частях вооружённых сил Украины, в апреле 2010 года — к 95-летней годовщине победы сечевых стрельцов на Маковке — ряд научных и просветительских мероприятий: патриотическую молодёжную акцию на самой Маковке, цикл теле- и радиопередач о событии, выпуск почтовой марки и конверта в память победы на Маковке (укр. перемоги на Маківці), съёмку документального фильма об Украинском легионе сечевых стрельцов. Правительству и местным органам власти Украины предписывалось рассмотреть вопрос о переименовании воинских частей и учебных заведений, ряда улиц и площадей в честь УСС. Однако на президентских выборах 2010 года Ющенко потерпел неудачу, а его преемник Виктор Янукович не реализовал указ.

Напишите отзыв о статье "Взятие горы Маковка"

Комментарии

Примечания

Литература

• Каширин В. Б. [www.iarex.ru/books/book50.pdf Взятие горы Маковка: неизвестная победа русских войск весной 1915 года]. — 1-е. — Москва: Регнум, 2010. — 388 с. — (SELECTA. XIV). — 500 экз. — ISBN 987-5-91887-010-5.
• [histans.com/LiberUA/ehu/6.pdf Энциклопедия история Украины в 10-ти томах] / Глав. ред. В. А. Смолий. — 1-е. — Киев: Наукова думка, 2009. — Т. 6. — 784 с ил. с. — 5000 экз. — ISBN 978-966-00-1028-1.

Ссылки

• Бузина О. А. [www.segodnya.ua/ukraine/ictorii-ot-olecja-buziny-kak-halichane-za-avctriju-ukrainckuju-krov-prolivali.html Как галичане за Австрию украинскую кровь проливали]. Истории от Олеся Бузины. Интернет газета Сегодня.ua (15 января 2010). Проверено 26 октября 2013.
• Ганин А. В. [orenbkazak.narod.ru/Makovka.pdf Покорители горы Маковка] (рус.) // Родина : Журнал. — 2011. — № 11. — С. 22.
• Каширин В. Б. [www.regnum.ru/news/1279332.html Взятие горы Маковка] (рус.). Журнальный вариант книги историка В. Каширина «Взятие горы Маковка: неизвестная победа русских войск весной 1915 года». Регнум (2010). Проверено 13 октября 2012. [www.webcitation.org/6BTWB5aIg Архивировано из первоисточника 17 октября 2012].
• [www.bbc.co.uk/ukrainian/news/2010/01/100108_russia_striltsi_kk.shtml Росія: визнання Січових Стрільців- недружнє] (укр.). BBC Ukrainian. Проверено 26 октября 2013.

Отрывок, характеризующий Взятие горы Маковка

– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.


29 го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она – эта Мария Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, – казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frere [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, – он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10 го июня он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, – Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12 го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l'Empereur! [Да здравствует император!] – и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
– On fera du chemin cette fois ci. Oh! quand il s'en mele lui meme ca chauffe… Nom de Dieu… Le voila!.. Vive l'Empereur! Les voila donc les Steppes de l'Asie! Vilain pays tout de meme. Au revoir, Beauche; je te reserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L'as tu vu, l'Empereur? Vive l'Empereur!.. preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gerard, je te fais ministre du Cachemire, c'est arrete. Vive l'Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l'Empereur! Le voila! Le vois tu? Je l'ai vu deux fois comme jete vois. Le petit caporal… Je l'ai vu donner la croix a l'un des vieux… Vive l'Empereur!.. [Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипит. Ей богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император!] – говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13 го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
– Виват! – также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]


Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garcon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.
Je suis, etc.
(signe) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]


13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.