Виванти, Анна
Анна Виванти (итал. Annie Vivanti; 7 апреля 1866[1], Лондон — 20 февраля 1942[2], Турин) — итальянская писательница, писавшая на итальянском, английском и французском языках.
Дочь итальянского политического эмигранта, гарибальдийца Ансельмо Виванти (1827—1890) и немецкой еврейки Анны Линдау, писавшей стихи и приятельствовавшей с Карлом Марксом и его женой. Раннее детство провела в Англии, затем вернулась в Италию и жила в Болонье, занималась вокалом, выступала на оперной сцене, публиковала статьи об Италии в английских газетах. В юности была замечена маститым Джозуэ Кардуччи, с которым у юной поэтессы завязался роман. Кардуччи написал предисловие к дебютному сборнику стихотворений Виванти, вышедшему в 1890 году. Годом позже появился отчасти автобиографический роман «Шансонетка Марион» (итал. Marion, artista di caffè concerto) о судьбе юной служительницы искусства. В 1892 году вышла замуж и прервала литературную карьеру в Италии ради воспитания дочери. Многие годы жила в США, печатала сперва рассказы, а потом и романы по-английски.
В 1910 году вернулась на литературную сцену романом «Поглотители» (англ. The Devourers), написанном по-английски и год спустя переведённым самой Виванти на итальянский. Роман был основан на собственном опыте замужества и материнства; в частично автобиографическом рассказе Александра Грина герой говорит об этом романе: «женщина, написавшая о своём так беззаветно и честно, что книга кажется откровением»[3]. Затем последовали роман «Цирцея» (итал. Circe; 1912, также версия на французском языке под названием фр. Le roman de Marie Tarnowska), посвящённый судьбе «роковой женщины» Марии Тарновской, с которой Виванти имела возможность несколько раз побеседовать, посещая её в тюрьме, и драма «Захватчик» (итал. L'Invasore; 1915), шокировавшая публику своим сюжетом (героини пьесы — бельгийские женщины, изнасилованные немецкими солдатами во время Первой мировой войны). На протяжении 1910-20-х гг. Виванти выпустила ещё ряд книг, пользовавшихся заметной популярностью; в их числе не только романы, но и книги для детей, а также дневник путешествия по Египту «Земля Клеопатры» (итал. Terra di Cleopatra; 1925). Однако по мере становления в Италии фашистского режима её слава пошла на убыль, а в 1940-е гг. на её произведения, из-за еврейского происхождения автора, был наложен запрет[4], и писательница умерла в забвении.
Напишите отзыв о статье "Виванти, Анна"
Примечания
- ↑ В ряде источников — 1868, поскольку сама Виванти убавляла себе два года: см. Encyclopedia of Italian Literary Studies / Ed. by Gaetana Marrone. — NY: Taylor & Francis, 2007. — Vol. 1, p. 2012.
- ↑ В некоторых источниках — 21, 22 или 25 февраля. Возможно, путаница объясняется тем, что клерк, который должен был первоначально зарегистрировать её смерть, узнав о еврейском происхождении писательницы, внёс её в регистр умерших как неизвестную женщину 74 лет, без указания имени. Об этом см.: Parati, Graziella. Maculate Conceptions: Annie Vivanti’s Textual Reproductions. // Romance Languages Annual. — 1995. — Vol. 7. — P. 332.
- ↑ А. С. Грин. Собрание сочинений: В 5 т. — М.: Художественная литература, 1991. — Т. 3, с. 184.
- ↑ Guido Bonsaver. Censorship and Literature in Fascist Italy. — University of Toronto Press, 2007. — P. 350. (англ.)
Ссылки
- [www.lib.uchicago.edu/efts/IWW/BIOS/A0051.peg.html Vivanti, Annie] // University of Chicago Library (англ.)
Отрывок, характеризующий Виванти, Анна
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
