Виват, гардемарины!
| Виват, гардемарины! | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| В главных ролях |
Сергей Жигунов |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Киностудия «Мосфильм». |
| Длительность |
140 мин. |
| Страна | |
| Год | |
| Предыдущий фильм | |
| Следующий фильм | |
| IMDb | |
Виват, гардемарины! — второй фильм трилогии о гардемаринах, продолжение фильма «Гардемарины, вперёд!». Премьера состоялась 31 августа 1991 года[1].
Содержание
Сюжет
Российская империя, 1744 год. Желая укрепить династию Романовых и беспокоясь о судьбе российского престола, императрица Елизавета Петровна решает женить своего племянника — Петра Фёдоровича. Пётр неравнодушен к придворной красавице Анастасии Ягужинской, однако она любит Александра Белова, который служит в лейб-гвардии. Елизавета ещё хорошо помнит заговор матери Анастасии Анны Бестужевой и не слишком жалует девушку. Она хочет выдать Ягужинскую за губернатора Тобольска. Уединившись с Беловым в охотничьем домике, Анастасия рассказывает ему обо всём, и Белов клянётся, что никому не отдаст любимую.
В домик врывается компания во главе с нетрезвым Петром. Белов, замотав лицо косынкой, даёт жёсткий отпор наследнику, вступает в бой с его спутниками и побеждает. Они с Анастасией скрываются. Пётр обращается с жалобой к тётке. Императрицу интригует смелый юноша и его заступничество за Ягужинскую, и она даёт Белову «секретное поручение государственной важности» — тайно привезти в Россию гостей императрицы.
Об этом узнает вице-канцлер Бестужев. Он вызывает к себе Алексея Корсака, друга Белова, который будет составлять ему компанию в поездке в Пруссию, и поручает стать его соглядатаем, угрожая в противном случае ссылкой на галеры и Сибирью для жены и маленького сына (Алексей женился на Софье раньше, чем позволял флотский устав того времени).
Белов и Корсак отправляются в путь. Анастасия отправляется вместе с ними, чтобы её не выдали замуж в отсутствие Белова. Троица прибывает в Берлин, где останавливается у русского посланника в Пруссии — графа Чернышёва. Оставив здесь Анастасию, Александр и Алексей отправляются в маленький городок Цербст.
В это время Никита Оленев в сопровождении камердинера Гаврилы возвращается из Гёттингенского университета в Россию на зимние каникулы. Его путь тоже лежит через Цербст. На подъезде к городу он встречает всадницу с двумя спутниками и с первого взгляда влюбляется в юную «валькирию».
Принцесса София (Фике) приезжает домой и узнаёт, что только что прибыли двое русских и привезли ей приглашение из России. Девушка должна ехать в Петербург, где её хочет видеть императрица Елизавета, которая ищет невесту своему племяннику, наследнику престола.
В тот же вечер в Берлине во французском посольстве встречаются двое старых друзей: бывший посол Франции в России, ныне посол в Пруссии Шетарди и шевалье де Брильи. Шетарди сообщает Брильи, что немецкая принцесса Софья-Августа-Фредерика должна со дня на день выехать в Петербург в сопровождении матери. Де Брильи поручается миссия: очаровать их и добыть какой-нибудь компромат на Фике и Иоганну, чтобы Франция могла управлять волей жены русского цесаревича.
Из Цербста выезжает карета герцогини Иоганны и Софии. Белова и Корсака запирают в одном из покоев замка. Одновременно из Цербста выезжает карета Никиты Оленева, которому известно, что Фике едет в Берлин. В лесу дамы подбирают раненого путешественника из Парижа, на которого напали разбойники. Подоспевший Никита предлагает им свою помощь. Ограбление на самом деле — лишь инсценировка с тем, чтобы Брильи попал в карету к дамам. Тем временем Белов и Корсак вырываются из замка в Цербсте и следуют за герцогиней.
По прибытии в Берлин Иоганна и Фике отправляются на музыкальный вечер, который король Фридрих II устраивает во дворце Сан-Суси. Корсак, нарядившись в женское платье, едет в Сан-Суси вместе с Анастасией и Чернышевыми. Во дворце король наставляет Иоганну в шпионаже, Корсак подслушивает их. Также у Иоганны происходит свидание с Брильи, во время которого он похищает у герцогини письма короля Фридриха. Но планы Брильи нарушаются — рядом с русским послом он видит Анастасию Ягужинскую.
Корсак возвращается из дворца и сообщает, что за Иоганной и Фике следит де Брильи. Друзья решают обмануть его: Никита уговорит Иоганну и Фике пересесть в свою карету и увезёт в безопасное место, а Белов и Корсак с помощью кареты герцогини отвлекут внимание Брильи. После встречи с Брильи Анастасия решает не расставаться больше с Беловым и настаивает на том, чтобы он взял её с собой. В итоге внимание Брильи отвлекают уже трое. Они запутывают Брильи, его помощника Жака и их людей на лесной дороге. Белов, Ягужинская и Корсак укрываются на мельнице возле реки. Брильи и его люди окружают мельницу, но штурмовать не рискуют. Брильи боится, что в перестрелке пострадает Анастасия, а также Фике с матерью, которые, как он думает, тоже здесь.
В это время Иоганна и Фике находятся на постоялом дворе, куда их привёз Никита. Он признаётся девушке в любви. Утром за принцессой и её матерью прибывает казачий разъезд, чтобы доставить их в Петербург.
Проникнув через кольцо осады на мельницу, Никита соединяется с Беловым и Корсаком. Они готовятся к битве. Неожиданно Белов и Оленев узнают, что Корсак тайно пишет обо всём происходящем отчёт Бестужеву. Друзья упрекают Алексея в предательстве. Он рассказывает о том, как вице-канцлер принудил его шпионить за Беловым и Иоганной, но подозрения Бестужева были не напрасны: герцогиня — прусская шпионка. Поэтому он закончит свой отчёт, и один из них должен остаться в живых, чтобы доставить его в Петербург.
Брильи понимает, что герцогини на мельнице нет, и отдаёт приказ о штурме. В бою Брильи собой закрывает Ягужинскую и умирает.
В Петербурге императрица Елизавета готовится к приёму в честь прибывших герцогини Ангальт-Цербстской и её дочери. Но Бестужев представляет Елизавете отчёт о том, какие планы вынашивают гостьи. Елизавета предъявляет доказательства шпионской деятельности Иоганне и её дочери. Фике бросается на колени перед Елизаветой и признаётся во всем, но клянётся, что готова служить России, стать русской и принять православие. Елизавета приказывает не отменять праздник и приказывает нарядить её как подобает невесте наследника русского престола.
На аудиенцию к императрице и Бестужеву, назначенного канцлером, прибывают Белов, Корсак и Оленев. Во дворце они встречают юную «графиню Рейнбек», но церемониймейстер не позволяет Оленеву обнять её.
В ролях
- Дмитрий Харатьян — Алексей Корсак
- Сергей Жигунов (озвучивает Александр Домогаров) — Александр Белов
- Михаил Мамаев (озвучивает Андрей Градов) — Никита Оленев
- Людмила Гурченко — герцогиня Иоганна Ангальт-Цербстская
- Кристина Орбакайте — Фике, принцесса Ангальт-Цербстская, будущая Екатерина II
- Михаил Боярский — шевалье де Брильи
- Евгений Евстигнеев — Бестужев
- Михаил Ефремов — наследник престола Пётр Фёдорович
- Наталья Гундарева — Императрица Елизавета Петровна
- Ольга Машная — Софья
- Виктор Борцов — Гаврила
- Татьяна Лютаева (в титрах — Татьяна Дитковските) (озвучивает Анна Каменкова) — Анастасия Ягужинская
- Сергей Мигицко — Шетарди
- Владимир Сошальский — герцог Ангальт-Цербстский, отец Фике
- Леонид Сатановский — Брюммер
- Паул Буткевич (озвучивает Иннокентий Смоктуновский) — Фридрих II
- Сергей Никоненко — граф Чернышёв, посол в Берлине
- Лидия Федосеева-Шукшина — графиня Чернышёва
- Владимир Балон — Жак
- Алексей Ванин — сторож Иван
- Александра Харитонова — Шенк, служанка герцогини Ангальт-Цербстской
- Герман Качин — хозяин постоялого двора
- Ярослава Турылёва — эпизод
Съёмочная группа
- Автор сценария: Светлана Дружинина
- Режиссёр: Светлана Дружинина
- Оператор: Анатолий Мукасей
- Композитор: Виктор Лебедев
- Автор текстов песен: Юрий Ряшенцев
- Постановщик трюков и фехтования: Владимир Балон
- Закадровый текст читает — Вячеслав Тихонов
Песни, прозвучавшие в фильме
- «Не вешать нос!» (исполняют Дмитрий Харатьян и Александр Домогаров)
- «Голубка (Ланфрен-ланфра)» (исполняет Михаил Боярский)
- «Песенка о сверчке» (исполняет Кристина Орбакайте)[2]
Съёмки
- Съёмки фильма начались зимой 1989—1990, местом для натурных видов был музей-усадьба Кусково.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2919 дней]
- Премьера фильма прошла 31 августа 1991 года. Первоначально премьера была назначена на 19 августа, но в связи с Августовским путчем была перенесена.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2919 дней]
- В фильме «Виват, гардемарины!» Александр Домогаров озвучил Сергея Жигунова.
- В одном из интервью Владимир Балон рассказал, как снималась сцена засады: «Когда в сцене зимней погони, которую мы снимали в Битце, Митя Харатьян в меня бросает шпагу, прокалывая насквозь, то этот трюк создавался следующим образом. Дмитрий бросал шпагу выше моей головы так, что она пролетала, не задев меня, оператор Анатолий Мукасей немного тормозил, поворачивая камеру на меня. А я уже в это время стоял полностью „подготовленный“, то есть „заряженный“, насквозь проткнутый другой шпагой. И благодаря замедленному повороту камеры создавалось впечатление, что Дмитрий Харатьян метнул шпагу именно в меня и метко попал прямо мне в грудь. Телезрители, которые много раз внимательно смотрели „Гардемаринов“, потом меня спрашивали: „Как это ваш герой, насквозь проткнутый, продолжает потом сражаться?“ Я в шутку отвечал: „Шпага пронзила мне грудь, попав на два сантиметра выше сердца“»[3].
- На первый фильм о гардемаринах Владимир Шевельков попал благодаря протекции Сергея Жигунова и Дмитрия Харатьяна, а на второй фильм Светлана Дружинина его не пригласила, так как у них не сложились отношения. Тогда Михаил Боярский попросил режиссёра сделать так, чтобы его герой де Брильи в этом фильме погибал, чтобы потом самому не сниматься в третьей части кинотрилогии.[4].
Напишите отзыв о статье "Виват, гардемарины!"
Примечания
- ↑ Первоначально планировалась на 19 августа, но из-за политических потрясений её перенесли
- ↑ [poraduemsa.narod.ru/gardemarini/gardemarini.htm Неофициальный сайт Юрия Ряшенцева]
- ↑ [gardemariny.narod.ru/interview.htm Трюки и муки гардемаринов]
- ↑ [gardemariny.narod.ru/interview_new05.htm Владимир Шевельков — из артистов в рекламисты]
Ссылки
- [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=942 «Виват, гардемарины!»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
| ||||||
| ||||||
Отрывок, характеризующий Виват, гардемарины!
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.
Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».
Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
