Вивес-и-Ройг, Амедеу

Амедеу Вивес-и-Ройг (кат. Amadeu Vives i Roig; 18 ноября 1871, Кольбато — 1 декабря 1932, Мадрид) — испанский композитор.

В детстве переболел полиомиелитом и был отправлен в приют в Барселону. В 1882 г. из приюта был отдан в церковь Святой Анны, где священник Хосе Рибера начал учить его музыке. В 1886 г. он уезжает из Барселоны в Малагу, где руководит в приюте музыкальным ансамблем, затем в Толедо, где его первое собственное сочинение исполняет музыкальный ансамбль пехотного училища, затем в Мадрид и наконец снова в Барселону, где в 1887 г. становится капельмейстером в одной из местных церквей. Одновременно Вивес берёт уроки у видного музыканта Фелипе Педреля. В 1891 г. вместе с Льюисом Мильетом Вивес основывает хор «Каталонский Орфей» — одну из ключевых институций каталанского музыкального возрождения.

В 1897 г. в барселонском театре ставится четырёхактная опера Вивеса «Артур» по мотивам Вальтера Скотта. В том же году Вивес уезжает в Мадрид, а в следующем здесь ставится его первая сарсуэла — и в дальнейшем основные успехи Вивеса связаны именно с этим жанром. Из сарсуэл Вивеса наиболее замечательной считается «Донья Франсискита» (исп. Doña Francisquita; 1923, на основе пьесы Лопе де Вега «Изобретательная влюблённая», либретто Федерико Ромеро), заслуживают упоминания также «Богема» (исп. Bohemios; 1904, на том же сюжетном основании, что и опера Пуччини) и завершённый за 4 дня до смерти композитора «Талисман».

Ссылки

• [www.zarzuela.net/com/vives.htm Биографическая справка на сайте zarzuela.net]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Вивес-и-Ройг, Амедеу

– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.