Андерсон, Вив

Вив Андерсон
Общая информация
Полное имя	Вивиан Александр Андерсон
Родился	29 июля 1956(1956-07-29) (67 лет) Ноттингем, Англия
Гражданство	Англия
Рост	184 см
Позиция	защитник
Информация о клубе
Клуб	завершил карьеру игрока
Карьера
Молодёжные клубы
	Ноттингем Форест
Клубная карьера*
1974—1984	Ноттингем Форест	328 (15)
1984—1987	Арсенал	120 (9)
1987—1991	Манчестер Юнайтед	54 (2)
1991—1993	Шеффилд Уэнсдей	70 (8)
1993—1994	Барнсли	20 (3)
1994—1995	Мидлсбро	2 (0)
1974—1995	Всего за карьеру	594 (37)
Национальная сборная**
1978	Англия (до 21)	1 (0)
1978—1980	Англия (B)	7 (2)
1978—1988	Англия	30 (2)
Тренерская карьера
1993—1994	Барнсли	игр. тр.
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Ви́виан Алекса́ндр А́ндерсон (англ. Vivian Alexander Anderson; родился 29 июля 1956 года в Ноттингеме) — английский футболист и футбольный тренер. Наиболее известен по выступлениям за английские клубы «Ноттингем Форест», «Арсенал», «Манчестер Юнайтед» и «Шеффилд Уэнсдей». Также он стал первым темнокожим футболистом, сыгравшим за сборную Англии в официальном матче.

Футбольная карьера

Ноттингем Форест

В 1974 году Андерсон перешёл в «Ноттингем Форест», но стал регулярно играть в основе лишь спустя два года, когда главным тренером клуба стал Брайан Клаф. В 1977 году «Ноттингем» вышел в Первый дивизион, а в следующем же сезоне стал чемпионом Англии. Начался крайне успешный период в истории клуба. В 1978 и 1979 годах «Форест» выиграл Кубок Футбольной лиги, а в 1979 и 1980 годах — Кубок европейских чемпионов. Андерсон внёс свой вклад в эти победы, выступая на позиции правого защитника. Его уверенная игра за клуб привлекла внимание руководства сборной Англии, первый матч за которую Вив провёл в 1978 году.

Арсенал

В 1984 году Андерсон перешёл в «Арсенал» за £250 000.

Манчестер Юнайтед

В 1987 году Вив перешёл в «Манчестер Юнайтед» за £250 000, став первым игроком, которого Алекс Фергюсон приобрёл в ранге нового тренера «Юнайтед».

После завершения карьеры

В январе 2000 года Вив Андерсон был награждён Орденом Британской империи (MBE).

В 2004 году он был включён в Зал славы английского футбола.

В настоящее время Вив Андерсон работает в туристическом агентстве, а также является послом доброй воли Футбольной ассоциации Англии.

Личная жизнь

Сын Вива Андерсона, Чарли, в настоящее время выступает за клуб «Маклсфилд Таун».

Достижения

В качестве игрока

Ноттингем Форест

• Чемпион Первого дивизиона: 1977/78
• Обладатель Кубка Футбольной лиги (2): 1978, 1979
• Обладатель Кубка европейских чемпионов (2): 1978/79, 1979/80
• Обладатель Суперкубка УЕФА: 1980
• Обладатель Англо-шотландского кубка: 1977

Арсенал

• Обладатель Кубка Футбольной лиги: 1987

Статистика выступлений

Клубная карьера

Клуб	Сезон	Лига		Кубки		Еврокубки		Прочие		Итого
		Игры	Голы	Игры	Голы	Игры	Голы	Игры	Голы	Игры	Голы
Ноттингем Форест	1974/75	16	0	2	0	-	-	0	0	18	0
	1975/76	21	0	3	0	-	-	0	0	24	0
	1976/77	38	1	5	1	-	-	6	0	49	2
	1977/78	37	3	13	1	-	-	0	0	50	4
	1978/79	40	1	10	2	8	1	1	0	59	4
	1979/80	41	3	12	1	8	0	2	0	63	4
	1980/81	31	0	8	1	2	0	3	0	44	1
	1981/82	39	0	5	0	0	0	0	0	44	0
	1982/83	25	1	1	0	0	0	0	0	26	1
	1983/84	40	6	3	0	10	0	0	0	53	6
	Итого	328	15	62	6	28	1	12	0	430	22
Арсенал	1984/85	41	3	6	2	0	0	0	0	47	5
	1985/86	39	2	12	1	0	0	0	0	51	3
	1986/87	40	4	12	3	0	0	0	0	52	7
	Итого	120	9	30	6	0	0	0	0	150	15
Манчестер Юнайтед	1987/88	31	2	7	1	0	0	0	0	38	3
	1988/89	6	0	1	0	0	0	0	0	7	0
	1989/90	16	0	5	0	0	0	0	0	21	0
	1990/91	1	0	1	1	1	0	0	0	3	1
	Итого	54	2	14	2	1	0	0	0	69	4
Шеффилд Уэнсдей	1990/91	22	2	3	1	0	0	0	0	25	3
	1991/92	22	3	6	1	0	0	0	0	28	4
	1992/93	26	3	10	0	3	2	0	0	39	5
	Итого	70	8	19	2	3	2	0	0	92	12
Барнсли	1993/94	20	3	2	0	0	0	0	0	22	3
	Итого	20	3	2	0	0	0	0	0	22	3
Мидлсбро	1994/95	2	0	0	0	0	0	0	0	2	0
	Итого	2	0	0	0	0	0	0	0	2	0
Всего за карьеру		594	37	127	16	32	3	12	0	765	56

Ссылки

• [www.sporting-heroes.net/football-heroes/searchresults.asp?FootballHeroName=Viv+Anderson Профиль футболиста] на Sporting-Heroes.net  (англ.)
• [www.100greatblackbritons.com/bios/viv_anderson.html Профиль футболиста] на сайте 100 Great Black Britons (англ.)
• [www.englandfootballonline.com/TeamBlack/Black.html England’s black players]  (англ.)
• [www.nationalfootballmuseum.com/pages/fame/Inductees/vivanderson.htm Профиль футболиста в Зале славы английского футбола]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Андерсон, Вив

– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.