Вигура, Ян Иосифович

Ян Иосифович Вигура
Jan Wigura
Депутат Думы, 1906 г.
Дата рождения:	15 января 1880(1880-01-15)
Дата смерти:	10 августа 1937(1937-08-10) (57 лет)
Место смерти:	Островец
Гражданство:	Российская империя Российская империя Польша Польша
Вероисповедание:	римско-католическое
Партия:	Национально-демократическая партия Польши и Польское коло
Род деятельности:	юрист, депутат Государственной думы I созыва от Радомской губернии
Награды:

Ян Иосифович Вигура (Казимеш) (pl. Jan Wigura, (15 января 1880 — 10 августа 1937, Островец) — польский юрист, депутат Государственной думы I созыва от Радомской губернии.

Биография

Родился в семье польских интеллигентов в 1880 году (один из самых молодых депутатов государственной Думы 1-го созыва). По вероисповеданию католик. Учился в Келецкой и Варшавской гимназиях. Уже гимназистом был связан с национальным движением. В 1903 году окончил юридический факультет Варшавского университета со званием кандидата прав. В университете вступил в национал-демократическую молодёжную организацию «Зет». Переехал в Радом. Помощник присяжного поверенного. В 1905 году стал членом Национальной лиги, активно участвовал в работе Национального рабочего союза, Союза ремесленной молодёжи имени Я. Килинского, Национальной организации женщин, Польской школы «Матица» («Отчизна»), Национальной организации «Освята» («Просвещение») и других организаций, действовавших под эгидой Лиги. В 1905—1906 года возглавлял и руководил политическими акциями Национального рабочего союза в Радомской и Келецкой губерниях, ставившими цель полонизацию школы, гминного управления и судопроизводства. Член Национально-демократической партии.

20 апреля 1906 избран в Государственную думу I созыва от общего состава выборщиков Радомского губернского избирательного собрания. Входил в Польское коло. Подписал заявление 27 членов Государственной думы от Царства Польского об отношении его с Российской империей по прежнему законодательству и по Основным законам 23 апреля 1906. 9 июня 1906 выступил в Думе по одному из вопросов, внесённых Польским коло. После роспуска Думы активно занимался политикой. Участвовал в избирательной кампании по выборам в Государственную думу II созыва, но не прошёл в её состав. Во время выборов в 3-ю Государственную думу состоял выборщиком от городской курии Радома. Руководил тайными организациями Национального рабочего союза в Радоме. В 1909 и 1910 за свою противоправительственную деятельность был дважды арестован и подвергнут тюремному заключению. В 1911 вышел из рядов Национальной лиги из-за несогласия с её примиренческой политикой в отношении Российской империи. Участвовал в выборах в 4-ю Государственную думу, но не прошёл.

С началом Первой мировой войны вступил в комиссариат Войска польского в Кельцах, позднее находился в рядах Польских легионов. Комиссар в 1-м полку пехоты легионеров. В организации движения за независимость сотрудничал в Радоме с Мечиславом Норвид-Неугебауэром, который был одним из лидеров движения в этом городе. Во время оккупации Царства Польского оставался в крае. В 1916 избран в состав городского совета Радома. После обретения Польшей независимости занимался юридической практикой. До майского переворота 1926 года организовывал движение сторонников Пилсудского в Радоме. Постепенно, начиная с 1928 года, критическое отношение Вигуры к санации усиливалось, в конце концов это привело его к разрыву с Беспартийным Блоком Сотрудничества с Правительством.

Награды

• 1928 — Орден Возрождения Польши^{[какой?]}.
• 1937 — Крест Независимости.

Литература

• [www.tez-rus.net/ViewGood30338.html Государственная дума Российской империи: 1906—1917. Б. Ю. Иванов, А. А. Комзолова, И. С. Ряховская. Москва. РОССПЭН. 2008. C. 88.]
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003750528#?page=475 Боиович М. М. Члены Государственной думы (Портреты и биографии). Первый созыв. М, 1906] С. 441.
• Brzoza Cz., Stepan K. Poslowie polscy w Parlamencie Rosyjskim, 1906—1917: Slownik biograficzny. Warszawa, 2001.
• Российский государственный исторический архив]. Фонд 1278. Опись 1 (1-й созыв). Дело 82. Лист 10, 11; Фонд 1327. Опись 1. 1905 г. Дело 143. Лист 178 оборот.

Отрывок, характеризующий Вигура, Ян Иосифович

Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.