Видаль-Наке, Пьер

Пьер Видаль-Наке (фр. Pierre Emmanuel Vidal-Naquet; 23 июля 1930, Париж — 29 июля 2006, Ницца) — французский историк-эллинист, общественный деятель и публицист. Профессор Высшей школы социальных наук, директор Центра имени Луи Жерне.

Биография

Родился в еврейской семье. Его отец Люсьен Видаль-Наке участвовал в деле Дрейфуса в качестве адвоката. После оккупации Франции во время Второй мировой войны отец и мать Видаля-Наке участвовали в движении Сопротивления, но в мае 1944 года были арестованы и отправлены в концентрационный лагерь Освенцим, где погибли.

Видаль-Наке окончил коллеж Карно в Париже, затем изучал историю в университетах Кана и Лилля. В молодые годы он находился под значительным влиянием сюрреализма и уже в 18-летнем возрасте основал с Пьером Нора, также известным историком в будущем, издание «Imprudence».

Научные труды

Основные труды Видаля-Наке, начиная с первой книги о Клисфене Афинском (1964), были посвящены истории Древней Греции, в числе лучших среди них — «Чёрный охотник» (1981); особенной популярностью пользовался цикл из трёх книг, написанный совместно с его другом Жаном-Пьером Вернаном: «От мифологического к рациональному» (фр. La Grèce ancienne - Du mythe à la raison; 1990), «Пространство и время» (фр. La Grèce ancienne - L'espace et le temps; 1990) и «Ритуалы перехода и трансгрессии» (фр. La Grèce ancienne - Rites de passage et transgressions; 1992). В содружестве с Вернаном написана и книга «Труд и рабство в Древней Греции» (фр. Travail et esclavage en Grèce ancienne; 2002). Некоторые сочинения Видаля-Наке лежат на грани истории и филологии: таковы, в частности, «Мир Гомера» (фр. Le monde d'Homère; 2002) и «Разбитое зеркало: Афинская трагедия и политика» (фр. Le miroir brisé : tragédie athénienne et politique; 2002). Популярный характер носила последняя книга Видаля-Наке, прослеживавшая историческую судьбу восходящего к Платону мифа об Атлантиде (фр. L'Atlantide. Petite histoire d'un mythe platonicien; 2005).

Общественная и публицистическая деятельность

Пьер Видаль-Наке был также публицистом, приверженцем социализма и марксизма в их гуманистической редакции; не приемля сталинизм и его наследников, он одно время входил в Объединённую социалистическую партию Франции и симпатизировал посттроцкистской группе «Социализм или варварство». Объединённая социалистическая партия Франции занимала более левые позиции, чем Французская секция Рабочего интернационала, которую Видаль-Наке считал реформистской и колонизаторской (во Французской коммунистической партии он разочаровался ещё после её поддержки расправы над Ласло Райком в Венгрии в 1949 году).

Во время Алжирской войны за независимость он, наряду с Жаном-Полем Сартром и другими, был среди авторов Манифеста 121, призывавшего к кампании гражданского неповиновения против войны; Видалю-Наке принадлежат четыре книги об этой войне, одна из которых красноречиво называлась «Преступления французской армии в Алжире» (фр. Les Crimes de l'armée française Algérie 1954-1962). В алжирских сочинениях Видаля-Наке задействован его опыт историка, что сказывается, прежде всего, в их тщательной документированности.

8 февраля 1971 года Видаль-Наке вместе с Мишелем Фуко и Жаном-Мари Доменаком основал «Группу информации о тюрьмах» (фр. Groupe d'information sur les prisons) для борьбы за права заключённых. Он активно выступал за мирное урегулирование палестинского вопроса, став в 2003 году одним из инициаторов открытого письма «Другой голос евреев» (фр. Une autre voix juive), содержащего требование предоставить палестинскому народу возможность создать полноценное государство со столицей в Иерусалиме и называющего израильского премьер-министра Ариэля Шарона «преступным политиком».

Видаль-Наке неоднократно выступал с резкой критикой отрицания Холокоста (равно как и отрицания геноцида армян) и, в частности, был среди самых принципиальных оппонентов Ноама Чомского по поводу Дела Фориссона. Статьи Видаля-Наке по этому вопросу собраны в книге «Убийцы памяти» (фр. Les Assassins de la mémoire; 1995). Он противостоял историческому ревизионизму и в случае с попыткой оправдать французский колониализм в «Законе о колониализме», принятом в парламенте консервативным большинством Союза за народное движение в 2005 году. В конечном итоге, протесты ряда ведущих историков страны, включая Видаля-Наке, заставили президента Ширака ветировать закон в 2006 году.

Членкор Британской академии (1999).

Академик Г. М. Бонгард-Левин называл Видаль-Наке выдающимся учёным.

Публикации на русском языке

• [index.org.ru/journal/7/fuko86.html Мишель Фуко (Материалы тюремного проекта 1970—72 гг.) // Индекс: Досье на цензуру. — 1999. — № 7—8.] — в том числе «Манифест Информационной группы по тюрьмам» Ж.-М. Доменака, М. Фуко и П. Видаль-Наке; интервью с М. Фуко и П. Видаль-Наке (1971).
• Пьер Видаль-Накэ. Чёрный охотник. Формы мышления и формы общества в греческом мире. — М.: Ладомир, 2001. — 432 с. ISBN 5-86218-393-0
• Атлантида: краткая история платоновского мифа.—М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2012.-208 с.-(Исследования культуры.)

Ссылки

• [www.pierre-vidal-naquet.net/ Официальный сайт]

Отрывок, характеризующий Видаль-Наке, Пьер

– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.