Виджаянтимала

Виджаянтимала Бали
Vyjayanthimala வைஜெயந்திமாலா
Виджаянтимала в 2013 году
Имя при рождении:	Виджаянтимала Раман
Место рождения:	Мадрас, Мадрасское президентство, Британская Индия
Профессия:	актриса, танцовщица, педагог, хореограф, политик
Карьера:	1949 — 1969 (как актриса)
Награды:	Filmfare Awards

Виджаянтима́ла Бали́, правильнее Вайджаянтима́ла или Вайджейнтима́ла (там. வைஜெயந்திமாலா பாலி, [ʋɐjʤejnt̪imɑːlɑː bɑːli]^?, хинди वैजयन्तीमाला, англ. Vyjantimala, Vaijayanthimala, Vaijayantimala Bali; род. 13 августа 1933 года, Мадрас, Мадрасское президентство, Британская Индия) — индийская актриса и танцовщица в стиле бхаратанатьям, педагог, хореограф и политик. Вторая (после Падмини) южно-индийская актриса (и первая тамильская), вошедшая в мир Болливуда. Снималась более 20 лет, её фильмография насчитывает более 65 кинофильмов. Её фильмы Nagin (1954), «Мадхумати» (1958) и «Сангам» (1964) стали самым кассовыми фильмами соответствующих годов. В советский прокат вышло 4 фильма с её участием «Ганга и Джамна», «Сангам», «Заговор» и «Сын прокурора».

Виджаянтимала является трехкратной обладательницей Filmfare Award за лучшую женскую роль. В 1968 году награждена правительственной наградой Падма Шри.

Биография

Виджаянтимала Бали (урождённая Виджаянтимала Раман), более известная под мононимом Виджаянтимала, родилась 13 августа 1933 года в городе Мадрасе (в настоящее время — Ченнаи) в тамильской семье ортодоксальных индуистов из касты Айенгар (брахманов-последователей философии Вишишта-адвайта). Её отец — Мандьям Дхати Раман, родом из Майсура, а мать — Васундара Деви, актриса тамильского кино 1940-х годов. Когда Виджаянтимала родилась, её матери было только 16 лет, и из-за небольшой разницы в возрасте они относились друг к другу скорее как сестры. Так как Васундара Деви была занята на съемках кино и в танцевальных представлениях, воспитанием девочки занимались отец и бабушка по материнской линии Ядугири Деви.

Виджаянтимала закончила среднюю школу Святого Сердца при монастыре в Мадрасе. С детства профессионально занималась классическим индийским танцем в стиле бхаратанатьям. Её учителем танца был гуру (учитель, педагог) Vazhuvoor Ramiah Pillai, а также она изучала классическую индийскую музыку в стиле карнатак у гуру Manakkal Sivaraja Iyer, у которого ранее обучалась её мать.

Карьера

Актриса

1949—1959 годы: Дебют и первый успех

На одном из танцевальных выступлений в Гокхале Холле в Мадрасе Виджаянтималу увидел режиссёр М.В. Раман и пригласил сниматься в кино. Он был одним из друзей семьи, и ему удалось убедить её родственников позволить девочке начать карьеру в киноиндустрии. В 1949 году, когда ей было только 15 лет, Виджаянтимала дебютировала в кино, снявшись в тамильском кинофильме Vazhkai. Она также приняла участие в телугу-версии фильма под названием Jeevitham, благодаря помощи отца, знающего язык, и в хинди-версии под названием Bahar, пройдя курсы по изучению хинди. В отличие от других актёров, её не пришлось дублировать ни в одной из версий фильма. Её голос также был задействован для исполнения двух песен в Jeevitham. Между съемками в главных ролях она появилась в эпизоде фильма Vijayakumari, где исполнила танец в западном стиле под песню «laalu…laalu…laalu». Фильм не стал особо успешным, однако танцевальный номер Виджаянтималы приобрел большую популярность.

Так как у неё был пятилетний контракт с AVM Productions, запрещающий ей сниматься на стороне, после завершения Bahar она вернулась в Мадрас и выступала в танцевальных шоу. В следующий раз в Болливуде она появилась вместе с Кишор Кумаром в фильме Ladki (1953), который являлся хинди-версией её фильмов Sangham на телугу и Penn на тамильском языке. Ladki собрал 1,5 крора в кассе и занял второе место в списке самых кассовых фильмов года. По окончанию срока контракта Виджаянтимала получила роль в хинди фильме Nagin (1954), повествующем о двух влюбленных из враждующих племен. Фильм стал самым кассовым фильмом года и сделал Виджаянтималу по-настоящему знаменитой, хотя был наиболее примечателен мелодиями Хеманты Кумара и восемью соло Латы Мангешкар (из 13 песен фильма). В противовес первоначальному успеху следующие 4 фильма с Виджаянтималой, вышедшие в 1955 году, провалились в прокате.

1955—1960 годы: Чандрамукхи и Мадхумати

Однако в этом же году Виджаянтимала сыграла одну из своих лучших и знаменитых ролей — танцовщицы и куртизанки Чандрамукхи в фильме режиссёра Бимала Роя «Девдас». В нём началось её партнерство с Дилипом Кумаром, вместе с которым она снялась в семи кинолентах. «Девдас» — экранизация знаменитого в Индии одноимённого романа бенгальского писателя Шарата Чандры Чаттерджи. Автор описывал Чандрамукхи как зрелую женщину, и сценарист фильма Набенду Гхош был против кандидатуры Виджаянтималы, так как она была слишком молода. Однако все актрисы, которым роль была предложена до этого (Наргис, Бина Рай и Сурайя) отказались, и у режиссёра не оставалось выбора. Когда о том, что на роль приглашена актриса известная пока только танцами, узнали кинопроизводители, то с сарказмом сказали Рою «Почему бы тебе не взять комика Кишор Кумара в качестве Девдаса?». Однако Виджаянтимала в полной мере воспользовалась возможностью наконец проявить не только танцевальный, но и актёрский талант, и оправдала надежды режиссёра. За роль в этом фильме ей была присуждена Filmfare Award за лучшую женскую роль второго плана, но актриса отказалась принять награду. Это был первый и единственный случай в истории Filmfare. Свой отказ Виджаянтимала объясняла тем, что не считает свою роль второстепенной, и её персонаж имеет такую же важность, как героиня Сучитры Сен}.

В 1956 году вышло сразу 7 фильмов с участием Виджаянтималы. Из-за большого количества съемок ей даже пришлось отказаться от фильма Rajhath режиссёра Сохраба Моди, и её роль отошла Мадхубале. В свою очередь Виджаянтимала заменила ту на съемках фильма «Новый век» (1957) с Дилипом Кумаром в главной роли. В 1958 году они снова снялись в паре в фильме «Мадхумати» режиссёра Бимала Роя. Во время съемок в окрестностях Найнитала с Виджаянтималой произошёл несчастный случай, танцуя босиком, она запнулась о камень и получила повреждения ступни, которые до сих пор причиняют ей боль. Так как почти все сцены, в которых была занята актриса, включали в себя танцы или бег, режиссёр настоял на ношении сандалий в оставшееся время съемок. В фильме Виджаянтимала сыграла сразу три роли: погибшую возлюбленную героя Мадхумати, её двойника Мадхави и реинкарнацию Радху. «Мадхумати» считается прародителем других фильмов о реинкарнации «Свидание» (1967), «Возлюбленная» (1976), «Долг чести» (1980), «Обратная сторона любви» (1981), «Каран и Арджун» (1995) и «Когда одной жизни мало» (2007), в последнем из которых использовались некоторые сюжетные ходы оригинального фильма.

Одновременно с «Мадхумати» актриса снялась в фильме Sadhna режиссёра Б.Р. Чопры, после того как актриса Нимми поколебалась взять эту роль. Идея фильма была в том, чтобы показать, что куртизанка тоже женщина, которая может мечтать о достойном месте в мире, смотрящем свысока на танцовщиц и проституток. По сюжету молодой человек (в исполнении Сунила Датта), презирающий продажных женщин, ради больной матери с помощью своего друга нанимает девушку изображать свою невесту. Он не подозревает, что девушка, зовущая себя Раджни, на самом деле известная куртизанка Чампабаи, готовая на всё ради денег. Попав в обстановку любящей семьи, она меняется и осознает, что в отличие от этих людей для своих клиентов не значит ничего. Однако правда выходит наружу, и новая семья отворачивается от неё, не желая иметь ничего общего с падшей женщиной. В этом фильме Виджаянтимале прекрасно удалось изобразить и блистательную куртизанку, развлекающую гостей в борделе, и скромную домохозяйку, которой она притворялась в доме героя. Именно этот фильм принес ей первую Filmfare Award за лучшую женскую роль, хотя в том году она была номинирована также и за «Мадхумати».

1961—1970 годы: Триумф «Сангама» и череда провалов

В 1961 году Виджаянтимала снялась в главной роли в «Ганга и Джамна», который был признан вторым в списке самых кассовых фильмов после «Великого Могола». Сюжет рассказывает о двух братьях, оказавшихся по разные стороны закона. Виджаянтимала сыграла возлюбленную старшего брата, ставшего бандитом. Это была одна из наиболее сложных её ролей, актрисе пришлось выучить бходжпури (диалект на котором говорят люди в Восточной Индии, в чём ей сильно помог её партнер по съемкам Дилип Кумар. Он также подбирал ей сари для каждой сцены. Игра Виджаянтималы заработала восторженные отзывы критиков. К.К. Рай из журнала Stardust похвалил её исполнение роли, сказав: «Виджаянтимала сыграла деревенскую девушку с такой простотой и изяществом; и вы бы забыли, что она была одной из самых гламурных звезд своего времени. Она также говорила на диалекте бходжпури как на родном». За эту роль актриса была удостоена своей второй награды Filmfare и первой награды от Ассоциации бенгальских журналистов.

В этом же году она снялась в двух фильмах режиссёра С.В. Шридхара: «Подарок» (ремейке успешного тамильского фильма 1959 года Kalyana Parisu) в паре с Раджем Капуром и тамильском Then Nilavu в паре с Джеминаем Ганесан. В следующем году она играла в паре с Раджендрой Кумаром в Aas Ka Panchhi. Фильм заработал статус хита в прокате, однако игра Виджаянтималы получила смешанные отзывы. В 1963 году Бимал Рой, с которым она успешно работала в «Девдасе» и «Мадхумати», предложил ей главную роль в своем новом фильме «Заключенная». Но Виджаянтимала была вынуждена отказаться из-за занятости в других проектах. Роль отошла Нутан, которая в итоге получила за неё статуэтку Filmfare в 1963 году.

В 1964 году на экраны вышел фильм «Сангам», в котором Виджаянтимала снялась вместе с Раджем Капуром и Раджендрой Кумаром. Этот фильм считается одним из лучших фильмов о любви и одним из наиболее кассовых фильмов за всю историю индийского кино. За свою роль в этом фильме Виджаянтимала была удостоена своей третьей награды Filmfare. Динеш Рахея из Rediff отозвался о её игре, как «проще говоря, блестящей. И зрелость, с которой она показала свою героиню, как её беззаботность, так и страдания, делают это одним из самых незабываемых выступлений коммерческого кинематографа».

Кассовый успех имели также два следующих фильма Виджаянтималы с Раджендрой Кумаром Zindagi (1964) и «Принцесса и разбойник» (1966). Остальные её фильмы тех лет были признаны провалившимися в прокате. Наибольшее разочарование Виджаянтимала испытала после фиаско исторической картины «Амрапали», где она исполнила главную роль в паре с Сунилом Даттом. Как и до этого «Мадхумати», фильм был выдвинут на Оскар как лучший фильм на иностранном языке, но так и не был номинирован. На следующий год Виджаянтимала начала сниматься в паре с Дилипом Кумаром в фильме «Рам и Шиам», но из-за разногласий с коллегами вынуждена была прервать съёмки (её роль впоследствии с успехом сыграла Вахида Рехман). Встретившись вновь на съемочной площадке фильма «Революция» (1968), актёры не сказали друг другу ни слова за рамками сценария.

Успех пришёл к ней вновь в 1967 году после фильма «Похититель ценностей» режиссёра Виджая Ананда. Её танцевальный номер на песню Hothon Pe Aisi Baat Main в исполнении Латы Мангешкар стал хитом и считается одним из лучших в индийском кино, а также служит образцом при создании других танцевальных номеров, например в фильме «Король обмана». Роль предложили Виджаянтимале после того, как от неё отказалась Сайра Бану, только что вышедшая замуж. Это был её второй опыт работы с Дэвом Анандом (первый — «Амардип» (1958)), и после релиза они сразу были признаны успешной экранной парой. На следующий год вышел ещё один их совместный фильм «Сын прокурора», имевший средний успех в прокате, но высоко оцененный некоторыми критиками. Дев Ананд также приглашал Виджаянтималу сняться вместе в сиквеле «Похитителя ценностей» — «Возвращение похитителей ценностей» (1996), но к тому времени она не имела намерения возвращаться кинематограф.

После замужества и рождения сына Виджаянтимала оставила карьеру киноактрисы, но продолжила заниматься первым и любимым делом своей жизни — танцем. Она отклонила предложения сыграть мать Амитабха Бачана в «Стене» (1975) и жену Дилипа Кумара в «Горячем сердце» (1981), несмотря на значимость ролей и достойный гонорар.

Танцовщица

В 1939 году возрасте 6 с половиной лет Виджаянтимала была в числе первых индийских танцовщиц, выступавших в Ватикане перед папой Пием XII и получила его благословение. С 13-летнего возраста она профессионально исполняла танцы на сцене.

В 1969 году Виджаянтимала стала первой индийской профессиональной танцовщицей в стиле бхаратанатьям, выступившей для ООН на 20-х ежегодных празднованиях Дня прав человека. В качестве танцовщицы Виджаянтимала много выступала в Индии и за рубежом: на Осеннем Фестивале в Париже во Франции, на Голландском Фестивале в Роттердаме в Нидерландах, в Международном Оперном Доме в Сиднее в Австралии, в США, России и других странах. Танцевальная карьера Виджаянтималы длится более 50 лет, за свои заслуги в области танца она удостоена многих престижных национальных и зарубежных наград.

Виджаянтимала до сих пор выступает с танцевальной программой (что делает её наиболее старшей из известных исполнителей бхаратанатьям) и пробует различные старые, забытые и редкие храмовые танцевальные формы (Nava Sandhi Kauthwam, Melaprapti, Todaya Mangalam и Sooladi, Prabhandam).

Политик

Политическая карьера Виджаянтималы началась в 1984 году, когда она баллотировалась на всеобщих выборах штата Тамилнад от избирательного округа Южный Ченнаи (в то время Южный Мадрас) как кандидат от партии Индийский национальный конгресс. Её противником на выборах был Ира Челиян (там. இரா. செழியன்), лидер Народной партии (англ. Janata Party) и опытный парламентарий. Во время кампании, чтобы победить Виджаянтималу, он использовал провоцирующие лозунги, как «Отправьте меня в Лок Сабху. Отправьте её РР Сабху». По иронии судьбы она выиграла выборы с отрывом около 48 тысяч голосов. В 1985 году она получила место в Лок сабхе.

В 1989 году Виджаянтимале снова выдвинула свою кандидатуру на всеобщих выборах Тамилнада и победила Алати Аруну (там. ஆலடி அருணா) из партии Дравида Муннетра Кажагам с перевесом почти 12,5 тысяч голосов. Затем в 1993 году она была номинирована в Совет штатов сроком на шесть лет. В 1999 году Виджаянтимала подала в отставку с основного членства в партии. В своем письме к лидеру партии Соне Ганди, она объяснила причину её отставки тем, что ей больно наблюдать как партия отходит от своих принципов после смерти Раджива Ганди и все труднее оправдывать себя перед обществом и своей совестью, что не позволяет ей оставаться в партии дальше. После этого 6 сентября 1999 года Виджаянтимала вступила в Индийскую народную партию.

Личная жизнь

Киноисторики Банни Рубен и Санджит Нарвекар назвали Виджаянтималу третьей возлюбленной Дилипа Кумара после Камини Каушал и Мадхубалы. Благодаря удивительной экранной химии, все 7 их общих фильмов стали успешными в прокате.

Виджаянтимале также приписывали роман с Раджем Капуром, с которым она вместе снималась в фильме «Сангам» в течение четырёх лет. Позже в своей автобиографии она заявила, что их отношения были лишь рекламным трюком для продвижения фильма. Однако сын Раджа — Риши Капур и Лакшми, дочь публициста Капура — Банни Рубена, ответили на это, что роман был настоящий и даже привел к тому, что жена Капура — Кришна оставила дом и вместе с детьми проживала в гостинице в течение четырёх с половиной месяцев.

10 марта 1968 года Виджаянтимала вышла замуж за Чаманлала Бали, который был личным врачом Раджа Капура, и переехала в Ченнаи. Они познакомились, когда Чаманлал был вызван, чтобы лечить её во время приступа гриппа. Чтобы жениться на Виджаянтимале, доктор Бали развелся с первой женой от которой у него было трое детей. В 1976 году у пары родился сын Сучиндра Бали. В 1986 году Чаманлал Бали скончался.

Сын Виджаянтималы является квалифицированным юристом с дополнительной степенью Колумбийского университета (США) в области менеджмента. Он пробовал себя в модельном бизнесе, кинопроизводстве, а также снялся в нескольких тамильских фильмах и в фильме на хинди «Aanch». 28 августа 2009 года он женился на девушке Нандини, из той же касты Айенгар из которой происходит Виджаянтимала. В октябре 2011 года у Виджаянтималы появился первый внук Свара.

Виджаянтимала основала «Фонд доктора Бали» и занимается благотворительностью в поддержку обездоленных детей и женщин Индии. В 2007 году она издала книгу-автобиографию под названием «Bonding... A Memoir». Актриса много лет увлекается игрой в гольф, которой её обучил покойный муж, и также выступала на национальном чемпионате.

Ссылки

• Виджаянтимала (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.upperstall.com/people/vyjayanthimala Виджаянтимала на сайте Upperstall.com]
• [www.elonet.fi/fi/henkilo/978367 Виджаянтимала на сайте Elonet.fi]
• [bollywoodru.blogspot.ru/2010/10/blog-post.html Статья о Виджаянтимале на сайте «Индийские песни.Ru»]
• [indiatv.ru/forum/viewtopic.php?f=6&t=2974 Фотографии и информация о Виджаянтимале на сайте «Индия ТВ»]
• [www.youtube.com/results?search_query=vyjayanthimala+dance&sm=1 Виджаянтимала на YouTube: танцевальные видеофрагменты из фильмов и программ]

Отрывок, характеризующий Виджаянтимала

– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.