Виджи

Виджи
Wegee
Имя при рождении:	Ашер Феллиг
Род деятельности:	Фотожурналистика
Дата рождения:	12 июня 1899(1899-06-12)
Место рождения:	Золочев
Гражданство:	США
Дата смерти:	26 декабря 1968(1968-12-26) (69 лет)
Место смерти:	Нью-Йорк

Виджи или Уиджи (англ. Weegee, Wee Gee) — псевдоним Артура Феллига (12 июня 1899 — 26 декабря 1968), американского фотожурналиста, прославившегося фоторепортажами о ночной жизни Нью-Йорка периода Великой депрессии и сухого закона. Один из основоположников уличной фотографии, Виджи работал, как независимый репортёр, фотографируя в Нижнем Ист-сайде на Манхэттене криминальную хронику и повседневную жизнь разных слоёв общества.

В 1938 году Виджи стал первым в истории гражданским лицом, получившим разрешение на коротковолновой радиоприёмник полицейского диапазона. Прослушивая радиообмен отделения, с которым сотрудничал, он часто оказывался на месте происшествия раньше всех экстренных служб, не говоря уже о конкурентах. Репортёр оставил после себя более 20 000 фотоснимков, многие из которых стали культовыми.

Биография

Виджи родился под именем Ашер Феллиг англ. Asger (Usher) Fellig в городе Золочев, относившемся в тот момент к Австро-Венгерской провинции Галиция (в настоящее время город находится в Львовской области Украины). В 1910 году вместе с семьёй эмигрировал в США, и в момент регистрации на острове Эллис поменял имя на Артур. В возрасте 14 лет мальчик бросил школу и начал работать, чтобы поддержать семью. Работал помощником официанта, мойщиком посуды, а затем ассистентом коммерческого фотографа нью-йоркской студии Ducket & Adler. Какое-то время Феллиг был уличным фотографом, а в 1924 году он получил место фотолаборанта в агентстве Acme Newspictures, переименованном позднее в United Press International. После дневной работы в лаборатории, по ночам Артур брал в руки фотоаппарат и снимал ночную жизнь, оттачивая профессиональные навыки. В 1935 году Виджи уволился, став независимым фоторепортёром, сотрудничающим с манхэттенским отделением полиции.

Проводя в своей машине Chevy Coupe целые ночи, Виджи слушал полицейскую волну, узнавая о наиболее интересных событиях раньше всех. Снятые им в этот период фотографии ночных происшествий предназначались для таблоидов и агентств фотоинформации, штатные фотографы которых не успевали добраться до места события. Опережать конкурентов Феллигу удавалось также за счёт проявления негатива и печати фотографий в портативной фотолаборатории, организованной им в багажнике собственного автомобиля. В результате, ночные снимки удавалось продать газетам, выходившим наутро после события. Это лучшим образом сочеталось с потребностями «жёлтой прессы», остро нуждавшейся в оперативной фотоинформации о «горячих» новостях. Техника съёмки Виджи была стандартной для эпохи: он пользовался распространённой пресс-камерой «Спидграфик» (англ. Graflex Speed Graphic) формата 4×5 дюймов. Большинство снимков сделаны с закрытой до f/16 диафрагмой на выдержке 1/200 секунды с фотовспышкой для одноразовых фотобаллонов. При этом съёмка нормальным объективом велась с расстояния 3 метра, давая средний план, популярный у фоторедакторов.

Вскоре после начала самостоятельной карьеры Виджи стал постоянным автором таких газет, как New York Herald Tribune, New York Post, New York Journal American, The Sun и других, печатавших его фотографии пожаров, автокатастроф и убийств. Первая персональная выставка «Виджи: убийство — мой бизнес» прошла в Нью-Йорке в 1941 году. Спустя два года пять фотографий приобрёл Нью-Йоркский музей современного искусства, включив их в экспозицию «Action Photography». После этого последовали заказы от журналов Life и Vogue. В 1945 году издана первая книга «Обнажённый город» (англ. Naked City), название которой было куплено кинопродюсером Марком Хеллингером, снявшим через три года одноимённый фильм. В дальнейшем это же название использовалось для телесериала и рок-группы.

В 1947 году Виджи женится на Маргарет Атвуд и переезжает в Голливуд, где сотрудничает с киностудиями. Фотограф пробует самостоятельно снимать узкоплёночные фильмы и подрабатывает техническим консультантом на кинокартинах, иногда снимаясь в эпизодических ролях. Через два года после развода Феллиг возвращается в Нью-Йорк, где в 1952 году начинается новый период его творчества в качестве фотографа. Это время Виджи посвятил съёмке «искажённых» портретов знаменитостей, для которых он использовал разнообразные оптические насадки на объектив. В 1957 году, заболев диабетом, Виджи переехал на 47-ю улицу к социальной работнице Вилме Уилкокс, которая ухаживала за фотографом и впоследствии сохранила его архив. Одновременно с занятиями фотографией он работает консультантом и штатным фотографом кинофильма «Доктор Стрейнджлав, или Как я перестал бояться и полюбил бомбу» своего земляка Стенли Кубрика. В 1961 году вышла из печати автобиография «Виджи о Виджи».

До своей смерти в 1968 году репортёр часто ездил в Европу, снимая для «Daily Mirror» и других журнальных и книжных фотопроектов. В СССР первая выставка Виджи прошла во время его лекционного турне в 1959 году. В 2005 году в московской «Галерее Гари Татинцяна» экспонировались 40 работ самого интересного «манхэттенского» периода мастера. В 2012 году в московском Мультимедиа Арт Музее была открыта выставка «Обнаженный город: Нью-Йорк, Лос-Анджелес».

См. также

• Уиджа — доска для спиритических сеансов, названию которой созвучен псевдоним Виджи
• «Фотограф» — фильм, снятый на основе биографии Виджи

Литература

• Анисия Борознова [www.foto-video.ru/art/portfolio/2187/ Вдохновлённый депрессией] (рус.) // «Foto&video» : журнал. — 2005. — № 10. — С. 136—143.

• Владимир Левашов. Лекции по истории фотографии / Галина Ельшевская. — 2-е изд.. — М.: «Тримедиа Контент», 2014. — 464 с. — ISBN 978-5-903788-63-7.

• Фотография и модерн // ФОТОГРАФИЯ. Всемирная история / Джульет Хэкинг. — М.: «Магма», 2014. — С. 274—275. — 576 с. — ISBN 978-5-93428-090-2.

Ссылки

• [www.amber-online.com/exhibitions/weegee-collection Коллекция фотографий Виджи] (англ.). Photography. Amber Online. Проверено 17 декабря 2015.

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Виджи

– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.