Виельгорский, Михаил Юрьевич

Михаил Виельгорский
Художник Соколов П.Ф.,1840-е.
Имя при рождении:	Михаил Юрьевич Виельгорский
Род деятельности:	гофмейстер, музыкант
Дата рождения:	11 ноября 1788(1788-11-11)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Дата смерти:	9 сентября 1856(1856-09-09) (67 лет)
Место смерти:	Москва
Отец:	Виельгорский, Юрий Михайлович (1753-1807)
Мать:	Софья Дмитриевна Матюшкина (1755-1796)
Супруга:	с 1812 года Екатерина Бирон (1793-1813) с 1816 года Луиза Бирон (1791-1853)
Дети:	2 сына и 4 дочери

Граф Михаи́л Ю́рьевич Виельго́рский (фамилия передавалась также как Вельгурский, Велеурский и другими способами; польск. Michał Wielhorski, 1788—1856) — русский музыкальный деятель и композитор-любитель польского происхождения, старший брат Матвея Виельгорского, отец Иосифа Виельгорского.

Биография

Виельгорский был сыном польского посланника при дворе Екатерины II, деятеля Тарговицкой конфедерации, на русской службе имевшего чин действительного тайного советника, и графини Софьи Дмитриевны Матюшкиной, в прошлом фрейлины Екатерины II.

В 1794 году вместе с отцом и братьями принял православие, причем восприемницей была сама императрица.

Служебная деятельность

В десять лет Михаил вместе со своим младшим братом был пожалован Павлом I в звание рыцаря Мальтийского ордена.

В январе 1804 года граф Виельгорский был пожалован в камер-юнкеры; тогда же он поступил на службу в Государственную коллегию иностранных дел, где состоял до апреля 1812 года, когда причислился к Министерству народного просвещения.

В 1818 году он перешёл в ведомство Министерства внутренних дел, но в 1826 году вновь определился в Министерство народного просвещения, в 1827 году временно замещал должность попечителя Харьковского учебного округа; состоял членом Главного правления училищ, находящихся в С.-Петербурге, и членом Комитета Главной театральной дирекции.

В 1832 году в чине действительного статского советника и в звании шталмейстера, Михаил Виельгорский был назначен почётным опекуном С.-Петербургского опекунского совета и управлял воспитательным домом, Мариинской больницы и Училищем глухонемых. В 1838 году был пожалован в гофмейстером, в 1845 году был назначен членом Главного совета женских учебных заведений, в июне 1846 года пожалован в обер-шенки.

Музыкант

Особой страстью Михаила Виельгорского была музыка, он был прекрасным исполнителем и композитором, и хотя дилетантом, но по отзыву Шумана, «гениальным дилетантом».

Уже в детские годы у него проявились незаурядные музыкальные способности: он неплохо играл на скрипке, пытался сочинять. Виельгорский получил разностороннее музыкальное образование, теорию музыки и гармонию он изучал у В. Мартин-и-Солера, композицию у Вильгельма Тауберта. Ещё в 1804 году, когда вся семья жила в Риге, Виельгорский принимал участие в домашних квартетных вечерах: партию первой скрипки исполнял отец, альта — Михаил Юрьевич, а партию виолончели — его брат Матвей, выдающийся музыкант-исполнитель. Не ограничиваясь полученными знаниями, Виельгорский продолжил занятия композицией в Париже у Л. Керубини — известного композитора и теоретика.

Испытывая большой интерес ко всему новому, Виельгорский в Вене познакомился с Л. Бетховеном и присутствовал в числе первых восьми слушателей при исполнении «Пасторальной» симфонии. В течение всей жизни он оставался горячим поклонником немецкого композитора. Перу Виельгорского принадлежит опера «Цыгане» на сюжет, связанный с событиями Отечественной войны 1812 г. (либретто В. Жуковского и В. Соллогуба), он одним из первых в России осваивал крупные сонатно-симфонические формы, написав две симфонии (Первая была исполнена в 1825 г. в Москве), струнный квартет, две увертюры. Им созданы также Вариации для виолончели с оркестром, пьесы для фортепиано, романсы, вокальные ансамбли, а также ряд хоровых сочинений. Романсы Виельгорского пользовались большой популярностью. Один из его романсов («Любила я») охотно исполнял Глинка.

Дом Виельгорского всегда становится своеобразным музыкальным центром. Здесь собирались истинные ценители музыки, впервые исполнялись многие сочинения. В доме Виельгорского Ф. Лист впервые играл с листа (по партитуре) «Руслана и Людмилу» Глинки. Поэт Д. Веневитинов называл дом Виельгорского «академией музыкального вкуса», Г. Берлиоз, приезжавший в Россию, — «маленьким храмом изящных искусств».

В своё поместье Луизино в Курской губернии, вдали от столичной жизни, Виельгорский сумел привлечь многих музыкантов. В 1820-х гг. в его имении были исполнены 7 симфоний Бетховена. Виельгорский высоко ценил музыку Глинки. Оперу «Иван Сусанин» он считал шедевром.

Виельгорский оказывал поддержку многим прогрессивным деятелям России. Так, в 1838 г. совместно с Жуковским он организовал лотерею, вырученные средства от которой пошли на выкуп из крепостной зависимости поэта Т. Шевченко.

Умер Михаил Виельгорский 9 сентября 1856 года в Москве. Его зять граф В. Соллогуб вспоминал о нём:

Граф Виельгорский прошёл незамеченный в русской жизни; даже в обществе, в котором он жил, он был оценен только немногими. Он не искал известности, уклонялся от борьбы и, несмотря на то — или, может быть, именно потому, — был личностью необыкновенной: философ, критик, лингвист, медик, теолог, герметик, почетный член всех масонских лож, душа всех обществ, семьянин, эпикуреец, царедворец, сановник, артист, музыкант, товарищ, судья, он был живой энциклопедией самых глубоких познаний, образцом самых нежных чувств и самого игривого ума.

Похоронен в Лазаревской усыпальнице Александро-Невской лавры в Петербурге.

Семья

Первый брак

Первой женой Михаила Виельгорского была фрейлина Екатерина Бирон (1793—1813), племянница последнего курляндского герцога. Этому браку способствовала императрица Мария Фёдоровна. Венчание состоялось в феврале 1812 года в Большой церкви Зимнего дворца. Этот брак укрепил позиции Виельгорского при дворе.

В воспоминаниях современницы Екатерина Бирон описывается, как милое, наивное дитя, которое любило кружева и наряды. После свадьбы Виельгорские переехали в Москву, вскоре началась Отечественная война. Спасаясь от неприятеля, они уехали в одно из своих имений. В январе 1813 года чета Виельгорских решила вернуться в Петербург. Екатерина находилась на последнем сроке беременности. Их путь лежал через сгоревшую Москву. С трудом добравшись до Москвы, Виельгорские поселились в доме князя Голицына, где Екатерина умерла в результате родов. Об этой трагедии писала их родственница :

Участь бедной Катиши может служить урок для тех, кто захочет им воспользоваться. Боясь родить вдали от Петербурга, то есть без помощи слабой медицины, она предприняла путешествие, которое стоило ей жизни. Виельгорские выехали в самую распутицу, так что Катиша приехала в Рязань совершенно разбитая. Во время езды она почувствовала сильнейшие страдания... Даже здоровые мужчины, приезжая из Москвы, жалуются, что их всех растрясло. Несчастным Виельгорским приходилось очень плохо. Они кое-как добрались до Москвы, где несчастная женщина промучилась сорок часов и наконец родила дочь. На другой день после родов у неё сделался бред... Дней шесть она прострадала и умерла без причастия... Жалко Мишеля тем более, что он сам себе приписывает своё несчастие.

• Мария Михайловна (1813—181?)

Второй брак

В 1816 году Михаил Виельгорский тайно женился на старшей сестре первой жены Луизе Бирон (1791—1853) — фрейлине императрицы Марии. Такой брак по церковным правилам считался противозаконным. Этим он навлёк на себя опалу и вынужден был уехать в своё поместье Луизино в Курскую губернию. В этом имение Виельгорские прожили несколько лет. Здесь же родились их дети:

• Иосиф Михайлович (1817—1839), друг Гоголя, умер от чахотки в Риме, его короткой жизни посвящена книга.
• Аполлинария Михайловна (1818—1884), с 1843 года замужем за А. В. Веневитиновым, братом поэта Д. В. Веневитинова.
• Софья Михайловна (1820—1878), с 1840 года жена писателя В. А. Соллогуба.
• Михаил Михайлович (1822—1855), статский советник, действительный член Общества Красного Креста, с 1853 г. по Высочайшему указу именовался графом Виельгорским-Матюшкиным.
• Анна Михайловна (1823—1861), с 1858 года жена князя Александра Ивановича Шаховского (1822—1891). Согласно некоторым мемуаристам, в неё был влюблён Н. В. Гоголь. Гоголь якобы хотел на ней жениться, но, зная, что Л. К. Виельгорская не согласится на неравный брак своей дочери, предложение не сделал.

• Louise-biron-wielhorski.JPG

  Луиза Карловна Виельгорская
• Vielgorskaya A M.jpg

  Аполлинария Михайловна
• Sofia Sollogub Wielhorski by Orlov.jpg

  Софья Михайловна
• Michal Wielhorski.jpg

  Михаил Михайлович
• Anna Wielhorskay by Timoleon von Neff.png

  Анна Михайловна

Литература

• Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: В 86 томах (82 т. и 4 доп.). — СПб.: 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Виельгорский, Михаил Юрьевич

Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.