Визит короля Георга IV в Шотландию в 1822 году

Визит короля Георга IV в Шотландию в 1822 году стал первым c 1650 года посещением этой страны царствующим монархом. Его причиной стало давление правительственных министров, которые хотели уберечь короля от дипломатических интриг Веронского конгресса.

Визит повысил популярность Георга в Шотландии и успокоил мятежное настроение подданых. Организатором выступил сэр Вальтер Скотт, он также был автором идеи одеть короля в килт, которая оказала большое влияние на восприятие тартанового килта как части шотландской национальной самобытности.

Обстановка

После десятилетия правления в качестве принца-регента, Георг IV взошёл на трон. Его коронация 19 июля 1821 года была роскошно отпразднована, а многие церемонии были изобретены специально по этому случаю. Он был тучен и очень непопулярен, многие были возмущены его конфликтами с женой. Кроме того, он часто пытался манипулировать правительством. Радикалы рассматривали правительство как коррумпированную олигархию, и их растущее волнение вылилось в Шотландское восстание 1820 года, которое очень испугало дворянство. Король был приглашен на Веронский Конгресс, но правительство, желая сохранить контроль над Шотландией, убеждало Георга IV в необходимости совершить туда визит, который, как они надеялись, успокоит волнения. Страдая от болезни и находясь под давлением противодействующих фракций дипломатов и министров, король пребывал в нерешительности, но подготовка к визиту началась заранее, в надежде на его согласие.

Вальтер Скотт, автор романа «Уэверли, или Шестьдесят лет назад», который популяризировал романтический образ Шотландского Высокогорья, в 1815 году был приглашён на обед к Георгу IV, который в то время был принцем-регентом. В 1822 году Скотт стал баронетом и познакомился и с горным, и с равнинным дворянством Шотландии.

Килты и тартан использовались как военная форма, но уже не были повседневной одеждой, так как были запрещены после восстания якобитов «Законом об одежде» 1746 года. «Малые» килты были в новинку в горах, они появились примерно в 1720-х годах и позже стали использоваться в армии в качестве униформы, но романтика «старинных» больших килтов все ещё была привлекательна для людей, желающих сохранить национальную самобытность высокогорья. После отмены «Закона…» в 1782 году, горная аристократия учреждала Высокогорные Общества в Эдинбурге и других центрах, включая Лондон и Абердин. Это были клубы землевладельцев, целью которых было «развитие» и продвижение «главного применения древних высокогорных одежд». Члены клуба должны были их надевать на встречи. В многочисленных менее привилегированных объединениях, включая Кельтское Общество Эдинбурга, председателем которого был Вальтер Скотт, состояли как шотландцы с равнин, так и вожди кланов с безупречной «горной» родословной. Они тоже продвигали горную культуру, приходя на все собрания и танцы в «одеянии старого галла».

Подготовка

Подготовкой к визиту Короля руководил Вальтер Скотт. По его замыслу, в церемониях по случаю посещения страны Георгом IV, древняя Шотландия должна была переродиться, а король, которого осмеивали в карикатурах как толстого развратника, смотрелся бы как «полный красивый мужчина со взглядом и движениями, преисполненными королевского достоинства». Георг должен был быть представлен в качестве нового якобитского короля, так как он был настолько же Стюартом, насколько им был «красавчик Чарли». Был создан небольшой комитет. Помощником Скотта был назначен его друг, генерал Дэвид Стюарт из Гарта, который пользовался бесспорным авторитетом среди горцев.

Скотт убедил Георга IV, что он не только принц из династии Стюартов, но и якобит-горец, и что он может правильно и должным образом носить «одеяние старого галла». В июле 1822 года Король заказал костюм в королевской красной расцветке тартана, (которая стала позже известна, как «Королевский тартан») с золотыми цепями и вооружением — дирком, мечом и пистолетом) в George Hunter & Co, компании, продающей одежду, на сумму 1 354 фунтов стерлингов 18 шиллингов (сумма, сегодня эквивалентная 110 000 фунтам стерлингов).

Вальтер Скотт обеспечил участие Высокогорных обществ и вождей кланов в мероприятии. Дэвид Стюарт разделил младших членов Кельтского Общества на четыре группы и тренировал их, как почетный караул. Эта смесь горцев и равнинных шотландцев оскорбила Александра Ренельдсона Макдонелла из Гленгэрри, вождя клана Макдонелл, который потребовал от Общества Истинных горцев дать преимущество шотландцам с высокогорья, но его притязания были проигнорированы. Некоторые вожди расценили это событие как шанс показать свои внушительные войска и тем самым опровергнуть утверждение об опустошенности высокогорья вследствие «зачистки». Килты для караула были позаимствованы у армии Сатерленда.

Скотту помогал его друг, молодой актёр Уильям Генри Мюррей, чей талант в декорировании сцены и костюмов нашел своё применение в создании окружения и «восстановлении старинных одежд» для торжеств. Холирудский дворец был подготовлен к государственным событиям, но в качестве королевской резиденции был не в лучшем состоянии, и были приняты меры к размещению короля в Далкитском дворце в 11 км от Эдинбурга.

Беспокойство вызывали порядок и этикет, в основном среди обидчивых горных вождей (особенно Гленнгэрри), с которыми Скотт познакомился в процессе выпуска брошюры «СОВЕТЫ жителям Эдинбурга и другим лицам во время предполагаемого ПОСЕЩЕНИЯ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА от старых горожан». В ней кратко описывались запланированные мероприятия и давались рекомендации по одежде и поведению.

Все джентльмены города должны были принять участие в публичных выступлениях одетыми в синий фрак, белый жилет, белые или нанковые (желтоватого цвета) хлопковые штаны и в темные с низкой тульей шляпы, украшенные кокардой в виде флага Шотландии. Инструкции были даны и тем, кому посчастливилось исполнять какие-либо обязанности или быть приглашенным на прием к Его Величеству. Также присутствовало описание одежды вождей и их «свиты», которые, как ожидалось, «значительно прибавят разнообразия, грациозности и элегантности».

Исключением был «Большой Бал», который давали пэры Шотландии для развлечения короля. Брошюра Скотта называла это «Высокогорным балом» и напоминала о том, что Король согласился носить килт только при условии, что «никому не будет позволено появиться в чём-либо, кроме старинного костюма высокогорья». При этом люди с равнин вдруг начали отчаянные поиски своего горного происхождения (хотя бы дальнего), а заодно и подходящего килта с тартаном. Это стало поворотным моментом, когда килт, обычная одежда горцев, стала восприниматься как национальная одежда всей Шотландии.

Контракт на поставку продовольствия выиграл Эбинейзер Скрогги, который был прообразом Эбинейзера Скруджа в «Рождественской песне» Чарльза Диккенса.

Визит

Первое мероприятие состоялось на день рожденья Короля, в понедельник, 12 августа 1822 года. В процессии Среднелотианская Конница и группы горцев сопровождали карету, перевозящую шотландские регалии и сановников в Холирудский дворец. Процессия собиралась в Маунде перед походом к Замку, и через несколько минут после отправления она была остановлена вычурно одетым Гленгэрри верхом на коне, который заявил, что возглавлять процессию — его законное право. Положение спас капитан Эван Макдугалл, который убедил вспыльчивого Гленгэрри отойти с дороги. Наблюдаемая разодетой толпой, процессия получила регалии, а затем вернулась в Маунд и прошла по Принсез-стрит, а затем направилась к Холирудском дворцу через Кэлтон-Хилл.

Корабль Короля, Royal George, прибыл в Ферт-оф-Форт 14 августа, но высадка была отложена из-за ливня. 15 августа, Король в морской форме вышел в Лейте, прошел по красной дорожке, усыпанной цветами, чтобы поприветствовать толпу. После пятнадцати минут традиционных королевских приветствий при въезде в город он сел в свой экипаж. Через некоторое время спокойствие снова было прервано Гленсгэрри. Он размахивал своей шляпой и крикнул «Ваше Величество, добро пожаловать в Шотландию!» Король, находясь в хорошем расположении духа, любезно поклонился в ответ на это неожиданное приветствие. Процессия включала в себя равнинные и горные полки, а также оркестр волынщиков и барабанщиков, сопровождавших Королевскую открытую повозку 5 км на пути до Эдинбурга мимо приветствующих своего монарха шотландцев. Около ненастоящих «средневековых» ворот королю передали ключи от города и от «сердца и души» этих людей.

Следующий день Георг IV провел вдали от общественности в Далките. Эдинбург был полон посетителей, и они гуляли вечером по городу, наслаждаясь украшениями на домах.

17 августа Король провел короткий дневной прием в Холирудском дворце, где собралась очередь, чтобы поприветствовать Георга IV. Король был одет в килт с розовыми панталонами, которые скрывали его полные ноги. Они были описаны как «цвета человеческой плоти штаны, призванные сымитировать королевские колени». Когда кто-то пожаловался, что килт слишком короткий, чтобы быть благопристойным, леди Гамильтон-Далримпл остроумно заметила: «Поскольку он пробудет здесь недолго, мы должны видеть его лучшую сторону».

Король не показывался на публике до 19 августа, когда он пришел в Холируд послушать длинную подготовленные речи от Церкви Шотландии, Шотландской Епископальной Церкви, университетов, графов и Высокогорного общества и дал на них краткий ответ.

Ещё один официальный прием состоялся 20 августа. На него прибыли 457 женщин, и обычай требовал, чтобы он поцеловал каждую в щеку. Король покинул Далкит лишь на два часа, и прием должен был продлиться только с 2.15 до 3.30. В суматохе некоторые леди не получили поцелуя, а некоторые ничего не почувствовали из-за волнения. Все были одеты в дорогие платья с широкими шлейфами, многие украсили свои завитые волосы страусиными перьями. Следующий день он провел в Далките, а вечером обедал со Скоттом.

22 августа, пока Большая Процессия шла от Холируда до Эдинбургского замка, снова хлынул ливень. Процессия и король в закрытом экипаже прошли по Королевской миле, украшенной разноцветными флажками и набитой людьми, укрытых своими зонтами. В замке король поднялся на стену, чтобы помахать продолжающей кричать «Ура!» толпе шляпой и дать небольшую речь: «О Боже! Какой вид. Я даже не представлял, что в мире существует такая прекрасная сцена; а я обнаружил её в своих собственных владениях. И люди такие же прекрасные и необыкновенные, как она».

Вечером 23 августа состоялся «Большой Бал», устроенный пэрами. Георг IV пришел в мундире фельдмаршала вместо ожидаемого килта, и наслаждался шотландскими народными танцами и богатством килтов, в которые были одеты мужчины. Он ушел незадолго до полуночи, но бал продолжался и закончился уже за час ночи. Помещение декорировал Уильям Генри Мюрей, и такой успех был его триумфом.

Утром 24-го августа состоялась небольшая церемония и процессия отнесла Королевские регалии Шотландии из Холируда обратно в Эдинбургский замок под охраной клана Макгрегор. Вечером король появился на банкете в Доме Парламента.

На следующий день, в воскресенье, Георг IV посетил службу в Сент-Джайлсе. В понедельник он посетил покои своего предка, Марии Стюарт, во Холирудском Дворце, а вечером посетил ещё один бал. Снова многие танцоры были одеты в килт, и он был впечатлен рилом и страспеем. 27 августа Георг IV последний раз появился на публике, насладившись театральной постановкой романа Вальтера Скотта «Роб Рой».

Визит был окончен с посещением королём Хоуптаун-хауза в 19 км от Эдинбурга. Были предприняты меры, чтобы толпа ждала его там под дождем. Позже он взошел на борт недалеко от Саут-Квинсферри.

Результат

Ношение королём килта было безжалостно высмеяно. Был создан запоминающийся образ «нашего толстого друга», взбирающегося на коня. Несмотря на это, а также на отзывы о визите, как об «одном и ещё двадцати глупых дней», результатом посещения стало увеличение доброжелательности и подъем шотландского национального самосознания, объединились высокогорье и равнина, которые разделили между собой символизм килтов и тартана. Гордость вождей Кланов за их культурное наследие была возрождена.

Ссылки

• [www.scottishtartans.org/kilt.html Early history of the kilt]
• [www.tartan.tv/Web/Site/NewSite/Directory/ArtsandCrafts/True-history-of-tartan.asp Tartan TV true history of tartan]
• [www.edinphoto.org.uk/0_a/0_around_edinburgh_-_firth_of_forth_-_royal_george_buttersworth.htm The Royal George in the Firth of Forth at Leith — Royal Visit to Edinburgh of either King George IV in 1822 or Queen Victoria in 1842.]

Отрывок, характеризующий Визит короля Георга IV в Шотландию в 1822 году

– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.