Виконт Фолкленд

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Виконт Фолкленд

Герб виконтов Фолкленд
Период

10 ноября 1620 - настоящее время

Титул:

Виконт Фолкленд

Родоначальник:

Генри Кэри, 1-й виконт Фолкленд

Родина

Шотландия

Подданство

Великобритания

Виконт Фолкленд (англ. Viscount Falkland) — аристократический титул в системе Пэрства Шотландии.



История

Титул виконта Фолкленда был создан 10 ноября 1620 года для сэра Генри Кэри (ок. 1575—1633), который на самом дел был англичанином и и не имел никакого отношения к Шотландии. Вместе с виконтством он получил титул лорда Кэри (Пэрство Шотландии). Он был членом Палаты общин от Хертфордшира (1601—1622) и заместителем наместника Ирландии (1622—1629). Его сын и преемник, Луциус Кэри, 2-й виконт Фолкленд (1610—1643), был видным государственным деятелем. Он был членом Палаты общин от Ньюпорта на остров Уайт (1640—1642) и лорда-хранителя Малой печати (1643). Младший сын последнего, Генри Кэри, 4-й виконт Фолкленд (1634—1663), сменивший своего старшего брата, был членом Палаты общин Англии от Арундела (1660) и Оксфорда (1660—1661), а также служил лордом-лейтенантом графства Оксфордшир (1660—1663). Его сын, Энтони Кэри, 5-й виконт Фолкленд (1656—1694), представлял несколько округов в Палате общин Англии и занимал должность Первого лорда Адмиралтейства (1693—1694). В его честь были названы Фолклендские острова в южной Атлантике.

В 1694 году после смерти Энтони Кэри, 5-го виконта Фолкленда, виконтство унаследовал его родственник, Луциус Генри Кэри, 6-й виконт Фолкленд (1687—1730). Он был внуком достопочтенного Патрика Кэри (ок. 1623—1657), пятого сына 1-го виконта Фолкленда. Приверженец римско-католической веры и сторонник изгнанного королевской семьи Стюартов. 13 декабря 1722 года Джеймс Фрэнсис Эдуард Стюарт (якобиты считали его «Королём Джеймсом III») пожаловал Люциусу Генри Кэри, 6-му виконту Фолкленду, звание якобитского пэра. Его потомок, Люциус Бентинк Кэри, 10-й виконт Фолкленд (1803—1884), был колониальным администратором и либеральным политиком. В 1832 году для него был титул барона Хансдона из Scutterskelfe в графстве Йоркшир (Пэрство Соединённого королевства). Этот титул давал ему автоматическое место в Палате лордов Великобритании. В 1884 году после смерти 10-го виконта Фолкленда титул барона Хансдона прервался, а титул виконта Фолкленда унаследовал его младший брат, Плантагенет Пирпойнт Кэри, 11-й виконт Фолкленд (1806—1886). Он имел чин адмирала британского военно-морского флота.

Его племянник, Байрон Плантагенет Кэри, 12-й виконт Фолкленд (1845—1922), заседал в Палате лордов Великобритании в качестве шотландского пэра-представителя (1894—1922). Ему наследовал его сын, Луциус Плантагенет Кэри, 13-й виконт Фолкленд (1880—1961), также заседал в Палате лордов в качестве шотландского пэра-представителя с 1922 по 1931 год.

По состоянию на 2010 год, обладателем виконтства являлся его внук, Луциус Эдвард Уильям Плантагенет Кэри, 15-й виконт Фолкленд (род. 1935), который наследовал своему отцу в 1984 году. Он является одним из девяноста избранных наследственных пэров, сохранивших свои места в Палате лордов после принятия акта о пэрах 1999 года. Он является независимым депутатом.

Статуя виконта Фолкленда стоит в Сент-Стивенс Холле в Вестминстерском дворце, где проходят заседания британского парламента. 27 апреля 1909 года суфражистка Марджори Хьюм приковала себя к статуе виконта Фолкленда, крича: «Дела, а не слова».

Виконты Фолкленд (1620)

Напишите отзыв о статье "Виконт Фолкленд"

Ссылки

  • Kidd, Charles, Williamson, David (editors). Debrett’s Peerage and Baronetage (1990 edition). New York: St Martin’s Press, 1990.
  • [www.leighrayment.com/peers/peersH4.htm PEERAGE]
  • Lundy, Darryl. [www.thepeerage.com/info.htm «FAQ»]. [www.thepeerage.com/ The Peerage].

Отрывок, характеризующий Виконт Фолкленд



В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.