Викторианская мораль

Викторианская мораль — совокупность моральных ценностей, а также общая моральная атмосфера, царившие в Великобритании в период правления королевы Виктории.

Викторианскую мораль можно описать как совокупность ценностей, основывающихся на строгом кодексе поведения, нетерпимости к его нарушениям и преступлениям; сексуальных ограничениях и сильной этике. В то же время среди британцев начали цениться трудолюбие, пунктуальность, умеренность и хозяйственность.

Викторианская эпоха продолжалась на протяжении всего правления королевы Виктории с 1837 года по 1901 год. Этот исторический период характеризуется стремительными изменениями практически в каждой сфере жизни, начиная с медицины и техники, заканчивая демографией. Это было время процветания, широкой империалистической экспансии и великих политических реформ. Сегодня Викторианская эпоха рассматривается как период множества противоречий. Социальные течения, выступавшие за улучшение общественной морали, сосуществовали с классовой системой, налагавшей тяжелые жизненные условия на многих людей. Преувеличенные добродетель и ограничения контрастировали с широким распространением проституции и детского труда.

Моральные нормы и ценности

В этот период люди, принадлежавшие к высшему и среднему классам, придерживались строгих ценностей, среди которых были следующие:

• Чувство долга и трудолюбие;
• Респектабельность: смесь морали, строгости и приспособления к общественным стандартам (обладание хорошими манерами, владение хорошим домом, регулярное посещение церкви и благотворительность), именно она отделяла средний класс от низшего;
• Благотворительность и филантропия: занятие, привлекавшие многих состоятельных людей, особенно женщин.

В семье царили патриархальные порядки, поэтому одинокая женщина с ребёнком становилась маргиналом из-за широкого распространения представления о женском целомудрии. Сексуальность подавлялась, были чрезвычайно распространены жеманство и ханжество.

Колониализм также был важным феноменом, он вел к распространению патриотизма и испытывал влияние идей о расовом превосходстве и концепции миссии белого человека.

Нельзя отрицать значение дарвинизма, который в этот период сыграл ключевую роль: научные открытия (особенно в геологии и биологии) потрясли многие моральные и религиозные опоры и привнесли новый взгляд на Вселенную как на нечто, постоянно меняющееся.

История возникновения

За двести лет до Виктории Пуританское республиканское движение временно опрокинуло британскую монархию, представители правящей династии и высшего общества которой были известны своими вольными нравами. Пока Англия была республикой, наступил период реакции, на людей наложили строгие ограничения, и даже празднование Рождества было запрещено. Как только монархический строй был восстановлен, то за годами подавления и ограничений вновь последовал период свободы и раскрепощённости. Предшествующие Виктории поколения Ганноверов вели весьма распутный образ жизни. К примеру, король Вильгельм IV, дядя Виктории, совершенно не скрывал, что у него было десять незаконных детей. Другие, как принц-регент, а впоследствии король Георг IV, прославились пристрастием к алкоголю и оставили громадные долги. На нём и его сестре, дочери Георга III даже лежало подозрение в инцесте. Кроме того, Георг IV воспринимался обществом как искатель удовольствий и любитель женщин, чье правление, по большей части, представляло собой череду скандалов.

В результате моральный облик королевской фамилии перед воцарением королевы Виктории в 1837 году был настолько дискредитирующим, что реакция не являла собой ничего неожиданного. Также причины можно видеть в том, что принц Альберт пострадал из-за развода своих родителей, которые оба были вовлечены в общественные скандалы, поэтому его моральные требования были довольно высоки.

Отец принца Альберта, Эрнст I, и его брат, Эрнст II, бывшие герцогами в Саксен-Кобург-Готе в Германии, были такими распутниками, что, когда они посещали Англию, ни одна служанка при королевском дворе не могла себя чувствовать в безопасности.

Альберт в свою очередь придерживался настолько пуританских взглядов, что, по собственному признанию, чувствовал физическое недомогание при простой мысли о супружеской измене. Впечатлительная Виктория, всецело преданная Альберту, приняла эту точку зрения, хотя были причины полагать, что она унаследовала чрезвычайно страстный темперамент Ганноверов. Последовавшая реакция, поощрение запретов и ограничения стали главным источником драконовских норм поведения, границ между классами, а также разных стандартов для мужчин и женщин, характеризующих Викторианскую эпоху.

Не только Виктория и Альберт были причиной того, что в XIX веке Англия отвернулась от невоздержанности предыдущих поколений королевской семьи, но нет сомнений в том, что именно пример их верной семьи с девятью детьми стал образцом, с которым все общество сравнивало своё поведение. Не последнюю роль в этом сыграло то обстоятельство, что стремительное развитие науки и техники, масштабные социально-экономические изменения и усилившийся динамизм жизни создавали ощущение потерянности в меняющемся мире, в котором стремящиеся к благополучию британцы искали хоть какой-то стабильный ориентир, каким и стала образцовая королевская семья.

Противоречивость

Правила поведения и мораль были очень жёсткими, и их нарушения сильно осуждались. В семьях и учебных заведениях были чрезвычайно распространены тяжкие телесные наказания. Такие явления, как жеманство и излишняя умеренность, подавление считаются важными и очень распространёнными чертами Викторианской эпохи. Так, в английском языке слово «Victorian» до сих пор является синонимом слов «ханжеский», «лицемерный». Существовало огромное количество эвфемизмов: к примеру, называть руки и ноги иначе, как «конечностями» было очень неприлично. Но в то же время, королева Виктория любила рисовать и коллекционировать изображения обнажённой мужской натуры, один из таких рисунков она даже подарила своему мужу. Тем не менее, о чувствах и эмоциях писали и говорили в основном языком цветов. Однако, существовали несколько откровенных эротических и порнографических литературных произведений, самое известное из них — «My Secret Life» (англ.), и журнал «The Pearl» (англ.), который даже был переиздан в книжном формате в 1960-х гг.; распространялись порнографические рисунки. Была развита проституция. Гомосексуальность была вне закона и рассматривалась в тот период как большая пошлость, однако множество известных мужчин с Британских островов были гомосексуальны. Самым известным среди них можно, пожалуй, считать Оскара Уайльда. Ближе к концу века по такому поводу даже состоялось множество больших судебных процессов.

В то же время, существовали некоторые нестыковки и противоречия, особенно в том, что касалось женщин и детей. 5-6 летние дети, работавшие на шахтах, к примеру, проводили целые дни в подземных тоннелях, закрывая и открывая двери. А детский труд на фабриках был обычным явлением также в других странах Европы и Америки. С другой стороны, дети людей, принадлежавших к среднему и высшему классам, считались милыми невинными малышами, которых необходимо хранить в неведении касательно внешнего мира и его реалий.

Беременным женщинам из рабочего класса иногда приходилось самим катать тяжелые телеги по рельсам в шахтах, что позже было законодательно запрещено.

В то же время, женщины из среднего и верхнего класса считались недостаточно стойкими и сильными, чтобы принимать участие в политике, работать или получать полноценное образование. Этих женщин настолько опекали, что некоторым из них не позволялось читать газеты, на случай если они содержали новости, которые могли их расстроить. Вместо этого их мужья или другие мужчины, принадлежащие к семье, выбирали определенные статьи, которые считали подобающими, и зачитывали их вслух.

Для обеспечения пристойности было изобретено множество условностей (крайне негативное отношение к мастурбации, надевание кринолинчиков на ножки роялей с круглыми наконечниками, даже на знаменитой Всемирной выставке экспозиция античных статуй была задержана до тех пор, пока им не залепили фиговыми листами причинные места) и приспособлений (противомастурбационные приспособления, купальная машина). Предложить за обедом женщине птичью ножку считалось грубостью. Книги авторов противоположного пола ставили на одну полку, только если они состояли в браке. Приличным девушкам предписывалось соблюдать девственность не только физическую, но и «нравственную»: им не полагалось ничего знать о половом акте и деторождении. Замужние женщины никогда не должны были снимать в присутствии мужа ночную рубашку (для совокупления надевалась рубашка с вырезом на уровне низа живота). Период беременности считался таким неприличным, что женщина не показывалась на людях.

Женщинам и девушкам запрещалось путешествовать, а иногда просто выходить из дома. Если женщина находилась в поезде без сопровождения, такое поведение сильно её компрометировало. При этом считалась вполне допустимым, если она путешествовала, сидя на соломе в вагоне-стойле вместе со своим конём, так как считалось, что тот способен её защитить.

В результате к свадьбе невесты подходили с фантастическими и пугающими представлениями о супружеской жизни и беременности, несмотря на то что от них ожидали рождения семи-восьми и более детей. Были даже случаи, что на следующий день после свадьбы они возвращались к родителям, так как то, что муж пытался их раздеть, воспринималось как оскорбление. Некоторые пытались покончить с собой.

К женщинам, по какой-либо причине не вышедшим замуж, относились как к париям и нежеланной обузе для их семей, которые были вынуждены поддерживать их. Незамужние считались неудачницами и даже должны были вставать в присутствии замужней женщины.

Женщины, которых не устраивали такие обычаи, такие как Флоренс Найтингейл или Элизабет Гаррет Андерсон, клеймились как морально неполноценные. Если на них кто-нибудь нападал, то вина полностью ложилась на женщину. Мужчины, считавшиеся превосходящими женщин по множеству параметров, также были жертвами викторианской морали. Широко было распространено мнение, в том числе среди самих мужчин, что они от рождения грубы и безнравственны. Поэтому их жёны и прочие женщины должны были прививать и воспитывать в них такие добродетели, как любовь к семье, домашнему очагу и дому.

Литература

• Т.Диттрич. Повседневная жизнь Викторианской Англии. — М.: Молодая гвардия, 2007. — 382 с. ISBN 978-5-235-02978-1

Ссылки

• [www.laura-cenicola.de/brithist2/brithist/8-1-introduction-into-victorian-morality-what-exactly-was-the-victorian-era.html Introduction into Victorian Morality — What exactly was the Victorian Era?]
• [www.atuttascuola.it/risorse/inglese/the_victorian_age.htm THE VICTORIAN AGE]

Отрывок, характеризующий Викторианская мораль

Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.