Виктор Дамасский

Виктор Дамасский
фреска церкви Панагии Аракос на Кипре, 1192 год
Смерть	II век
Почитается	в Православной и Католической церквах
В лике	мучеников
День памяти	Православной церкви 11 ноября (по юлианскому календарю), в Католической церкви 14 мая
Подвижничество	мученическая смерть

Виктор Дамасский (лат. Victor, греч. Βίκτωρ; II век) — раннехристианский святой, почитается как мученик, память совершается в Православной церкви (по юлианскому календарю) 11 ноября, в Католической церкви 14 мая.

Жизнеописание

Виктор был христианином и служил в римской армии. В гонение на христиан его пытались принудить принести жертву языческим богам, но он отказался и был подвергнут пыткам. Среди них житие упоминает:

• сломанные и выдернутые из суставов пальцы рук;
• нахождение три дня в огненной печи подобно вавилонским отрокам;
• отравленное мясо, не причинившее ему вреда;
• вытягивание жил;
• котёл с кипящим маслом;
• выкалывание глаз;
• сдирание кожи.

Видя мучения святого Виктора, некая христианка Стефанида открыто исповедала свою веру и была казнена. Святой Виктор был обезглавлен и, по преданию, из его тела вытекла кровь, смешанная с молоком.

Противоречия житийных источников

Житие мученика Виктора известно на греческом, латинском и коптском языках. Между ними имеются следующие противоречия:

• в латинском житие Виктор был уроженцем Киликии (Малая Азия), в греческих его родиной называется Италия;
• латинская и греческая версия жития относит мученичество Виктора к правлению императора Антонина Пия (138—161 годы), а коптская редакция жития к периоду великого гонения при императоре Диоклетиане. По мнению исследователей мученичество Виктора должно быть отнесено к правлению императора Марка Аврелия (161—180 годы).
• место смерти святого в пространных греческих житиях — Дамаск, в кратких житиях из синаксаря — Италию (например, в Минологии Василия II, коптские жития местом смерти называют Антиохию или Антиною Египетскую, а в латинских житиях — Александрия (в поздних из-за смешения Виктора Дамасского с Виктором Марсельским начинает указываться Сицилия или Марсель).

Для объяснения таких противоречий выдвигается две версии. Согласно первой существовало два мученика Виктора, один из которых пострадал в Египте, а другой в Сирии, и произошло слияние их культов, внесшее противоречия в жития. По другой версии святой Виктор скончался в Египте, но особое его почитание в Антиохии породило легенду о сирийском происхождении святого.

Почитание

В греческих месяцесловах день памяти мученика Виктора помещают на 11 ноября (в отдельных синаксарях указывается 10 или 12 ноября), в латинским календарях — 14 мая (в отдельных изданиях встречаются также даты 11 января, 20 февраля, 1, 23, 24 апреля, 8 мая).

Относительно местонахождения мощей мученика нет однозначных данных. Известно о церкви в Антиохии, построенной на месте его мученичества. В XII веке мощи святого находились в Константинополе. О римской части мощей известно, что она до 1697 года находилась в церкви Святого Панкратия, потом была перенесена в кармелитский монастырь, а затем в церковь Святых Марцеллина и Петра. С 1906 года мощи святого Виктора находятся в итальянском городе Фано.

Иконография

В православной иконографии мученика Виктора изображают молодым темноволосым с короткой округлой бородой, одетым в хитон и плащ. В руки помещают крест. Ерминия Дионисия Фурноаграфиота (XVIII век) кратко сообщает о нём — «Юный без бороды».

В западном искусстве Виктор также изображается как юный воин, в руки ему помещают пальмовую ветвь, знамя, меч или оливковую ветвь.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Виктор Дамасский
• [www.pravenc.ru/text/158514.html Виктор] // Православная энциклопедия. — М., 2004. — Т. 8. — С. 425—426. — ISBN 5-89572-014-5.
• Димитрий Ростовский. Страдание святых мучеников Виктора и Стефаниды

Отрывок, характеризующий Виктор Дамасский

– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.