Вилейшис, Пятрас

Пятрас Вилейшис
Petras Vileišis
инженер меценат общественный и политический деятель
Имя при рождении:	Petras Vileišis
Дата рождения:	25 января 1851(1851-01-25)
Место рождения:	Мядиняй, Ковенская губерния (ныне — Пасвальский район, Литва)
Дата смерти:	12 августа 1926(1926-08-12) (75 лет)
Место смерти:	Паланга, Литва

Пя́трас Виле́йшис (лит. Petras Vileišis; 25 января 1851, Мядиняй, Ковенская губерния (ныне — Пасвальский район, Литва) — 12 августа 1926, Паланга) — инженер, меценат, литовский общественный и политический деятель; брат Антанаса, Анупраса и Йонаса Вилейшисов.

Биография

Родился в крестьянской семье. C 1861 года учился в Поневеже. Окончил гимназию с золотой медалью (1870) и поступил на физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета, который окончил кандидатом (1874). В 1880 году окончил Петербургский институт путей сообщения и поступил на службу в Правление Московского округа путей сообщения. В 1883 году был командирован в Бельгию для ознакомления с новейшей технологией строительства железнодорожных мостов.

По возвращении работал специалистом по кессонам, затем учредил частную строительную компанию. Заработал значительные суммы на строительстве железных мостов. В 1890 году обосновался в Вильне. Учредил здесь механические мастерские сельскохозяйственных орудий (1900), типографию для издания литовских книг (1904), магазин литовских книг (действовал до 1913 года). В декабре 1904 года начал издание первой легальной литовской газеты «Вильняус жиниос» («Виленские вести», „Vilniaus žinios“; выходила до марта 1909 года) и сам её редактировал.

В 1905—1906 годах построил по проекту архитектора Августа Клейна дворец на Антоколе. Часть комплекса предназначалась для публичных мероприятий и общественной деятельности. В 1907 году во дворце Вилейшиса была устроена первая литовская художественная выставка; после смерти Вилейшиса здесь действовали Литовское научное общество и литовское общество просвещения «Ритас» (ныне комплекс зданий занимает Институт литовской литературы и фольклора, Antakalnio g. 6).

По возвращении в 1905 году в Литву Йонаса Басанавичюса вместе с ним занимался созывом Великого Вильнюсского сейма и организацией Литовского научного общества. В 1907 году был избран в члены правление Литовского научного общества.

Однако к тому времени привезённый из России капитал, потраченный на всякого рода национальную работу, иссякал. Убыточные мастерские, типографию, книжный магазин пришлось продать (мастерские — акционерному обществу Вилия, книжный магазин — Йонасу Шлапялису). В 1908 году вместе с семьёй выехал в Россию. Руководил строительством мостов, во время мировой войны участвовал в обществе помощи пострадавшим от военных действий, участвовал в деятельности, направленной на восстановление Литовского государства.

В 1921 году вернулся в Литву и обосновался в Каунасе. Служил начальником корпуса инженеров министерства транспорта, был министром транспорта в 1922—1923 годах.

Умер 12 августа 1926 года в Паланге. Был похоронен на средства государства в каунасской базилике. 21 марта 1935 года прах был перевезён в Вильну и упокоен в семейной могиле на кладбище Росса (Расу).

Общественная деятельность

Активно участвовал в литовском общественном движении, пропагандировал развитие национального хозяйства, поддерживал просветительские инициативы. Пользуясь своим положением и связями с влиятельными российским чиновниками, добивался отмены запрета на литовскую печать латинским алфавитом.

Ещё студентом организовал в Петербурге кружок литовских студентов, выпускал рукописную газетку латинским алфавитом „Kalvis melagis“ (1875—1876), участвовал в благотворительной деятельности литовских обществ в Петербурге.

Финансово поддерживал литовскую периодическую печать. Сотрудничал в «Варпасе» и «Аушре», сам писал и переводил книги на литовский язык, организовывал их издание и распространение. Получив в 1876—1877 годах разрешение Петербургского цензурного комитета, легально издал латинским алфавитом четыре своих книги. Позднее его сочинения издавали типографии в Восточной Пруссии и США. Пользуясь своим положением, содействовал литовским книгоношам в переправке запрещённых книг железнодорожным транспортом.

На свои предприятия принимал рабочих литовцев. В Вильне, наладив издание «Вильняус жиниос», готовил в своей типографии наборщиков литовской печати. Материально поддерживал организацию литовских художественных выставок, курсов литовского языка, школ.

Литературная деятельность

Сотрудничал в литовской печати ещё во время её запрета латинским шрифтом («Варпас», «Аушре»). Сам писал и переводил книги на литовский язык, организовывал их издание и распространение. На свои средства издал около ста литовских изданий. Написал несколько рассказов, сценических картин, стихотворений. Переводил прозаические произведения Марка Твена, Брет Гарта, Генрика Сенкевича, Андерсена. Написал несколько учебников, написал или пересказал около тридцати популярных книжек на разные темы — из области ветеринарии, естественных наук, истории культуры, медицины, садоводства, сельского хозяйства. Использовал псевдонимы Petras Nėris, P. N., Giedris, Ramojus, V. Gintautas.

Награды и звания

В 1923 году факультет гуманитарных наук Литовского университета присвоил ему степень почётного доктора литовской литературы. Литовское общество техников и инженеров избрало Вилейшиса своим почётным председателем (1924). В 1926 году технический факультет Литовского университета удостоил Вилейшиса званием почётного доктора-инженера. За заслуги перед страной Сейм Литовской Республики назначил ему государственную пенсию (1925).

Литература

• Vilniaus kultūrinis gyvenimas ir Petras Vileišis. Sud. A. Lapinskienė. — Vilnius: Lietuvių literatūros ir tautosakos institutas, 2001. — ISBN 9955-475-10-2.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Пятрас Вилейшис
• [www.llti.lt/Vileisis.htm Petras Vileišis] (лит.)

Отрывок, характеризующий Вилейшис, Пятрас

Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.