Виленские мученики
| Виленские мученики | |
 | |
|
| |
| Смерть | |
|---|---|
| Почитается | |
| В лике | |
| Подвижничество |
мученическая смерть |
Ви́ленские мученики Антоний, Иоанн и Евстафий — православные христиане, убитые в Литве в 40-х годах XIV века.
Первоначально почитались в Литве, а в 1374 году, после принесения частиц их мощей в Константинополь, были канонизированы Патриархом Константинпольским Филофеем.
Сведения о жизни, мученической кончине и прославлении Иоанна, Антония и Евстафия сохранились в похвальном Слове (автор — Михаил Вальсамон) и в нескольких редакциях пространного и проложного (краткого) Жития Виленских мучеников. В восточных редакциях жития указаны литовские имена мучеников: Круглец, Кумец и Нежило[1].
Содержание
Житие
Антоний и Иоанн
Два брата «от страны литовской, огню служившие подобно единоязычным их ... благочестие и христианство возлюбившие», были крещены пресвитером Нестором. Служили при дворе одного из литовских князей. За противоречия с князем Иоанн и Антоний были заключены в темницу. Через год Иоанн согласился выполнять волю князя и был освобожден. Через несколько дней освободили и Антония. Антоний продолжил неповиновение князю и был отправлен в темницу во второй раз. Иоанна презирали за малодушие. Иоанн осознал свой грех и спустя некоторое время публично объявил себя христианином. За это Иоанн вновь был посажен в темницу, где уже находился Антоний. Через несколько лет Антоний был осужден на смерть, и 14 апреля его повесили на дереве. 24 апреля повесили и Иоанна. Священники и некие благочестивые ночью тайно сняли его тело и погребли. По просьбе христиан виленский князь выделил висельное место для строительства храма во имя Пресвятой Троицы.
Евстафий
При дворе того же литовского князя служил крещённый Нестором Евстафий. Он был молод, красив, выделялся мужеством и храбростью, но ещё более умом и душевной добротой. В Рождественский пост (в декабре 1347 года) Евстафий на охоте с князем объявил себя христианином, за что подвергся трехдневным пыткам. Евстафию перебили ноги, срезали с головы волосы с кожей, отрезали нос и уши. Евстафия повесили, и его тело три дня не трогали звери. Новопросвещенные сыновья мучителя тайно сняли тело и через три дня доставили в Вильну, где погребли рядом с телами Иоанна и Антония.
Канонизация
На месте казни мучеников, согласно преданию, была построена деревянная церковь во имя Пресвятой Троицы. Впоследствии уже на каменной церкви, построенной на месте прежнего деревянного храма, под нишей с фреской с изображением мучеников была установлена памятная таблица с надписью:
На месте сего храма,
в бывшей здесь дубовой роще,
в половине XIV века, приняли
мученическую кончину за
Православную Христианскую
веру сии святые Мученики
Литовские, Виленские
Чудотворцы,
Антоний, Иоанн и Евстафий
Через 27 лет после кончины Евстафия (в 1374 году) частицы мощей Виленских мучеников были торжественно перенесены в Софийский Собор в Константинополе. Виленским мученикам были составлены служба и житие на греческом языке. Известие о мучениках в Константинополь принес, видимо, иеромонах Киприан (будущий Митрополит Киевский, Литовский и Русский), впервые побывавший в Литве в первой половине 1370-х годов.
Виленские мученики прославлены и в Русской Церкви. Примечательным свидетельством раннего почитания Виленских мучеников на Руси и в Византии является их изображение на так называемом «большом саккосе» Митрополита Киевского Фотия, который ныне хранится в Оружейной палате Московского Кремля. Общерусское почитание святых было установлено на Соборе 1549 года, при Митрополите Московском Макарии. В Московском государстве виновником мученической смерти Иоанна, Антония и Евстафия был назван великий князь Ольгерд, что находится в противоречии с ранними текстами Жития, [2] [3] с известной ученым хронологией событий 1340-х годов, со сведениями о православии Ольгерда Гедиминовича и его семьи.
Память Виленских мучеников празднуется 14 апреля (27 апреля по новому стилю) (этот день, по одной из версий, считается днем гибели Антония), 13 июля (26 июля по н.ст.) в день возвращения мощей из Москвы в Виленский Свято-Духов монастырь и во 2-ю Неделю Великого поста вместе с Собором прпп. отцев Киево-Печерских и всех святых, в Малой России просиявших.
Мощи мучеников
В 1374 году часть мощей Виленских мучеников перенесли из Вильны в Константинополь. Частицы мощей были помещены в кресте, подаренном в 1376 или 1377 году Патриархом Филофеем Сергию Радонежскому, согласно житию последнего, а также записи на деревянном футляре XVII века, изготовленном специально для этого креста.
В середине XVII веке их мощи были перенесены в церковь Свято-Духова монастыря и тайно помещены в пещере под алтарём; в 1826 году они были открыты для поклонения.
9 августа 1915 года, ввиду наступления немцев в ходе Первой мировой войны, мощи были увезены архиепископом Тихоном (Беллавиным) в Москву, в Донской монастырь.
В июле 1920 года большевистскими властями РСФСР был устроен «процесс виленских угодников»; дело слушалось в 1-м московском городском суде. Несмотря на протесты Патриарха Тихона, суд постановил: «Так называемые мощи виленских угодников, а в действительности мумифицированные трупы, передать в музей древности. Брошюры „Страдания Виленских мучеников“, конфискованные в Донском монастыре, уничтожить. Приговор окончательный». Останки были помещены в Московский музей атеистической пропаганды.
По ходатайству Патриарха Алексия I, в июле 1946 года мощи были переданы в распоряжение Патриахии; несколько дней они находились в московском Богоявленском соборе; 26 июля были доставлены самолетом в Вильнюс (с того времени 13 июля по юлианскому календарю в Литовской епархии — второе обретение мощей Виленских мучеников).
До средины 1997 года мощи покоились в пещерной церкви во имя Виленских мучеников Свято-Духовского храма; затем по благословению митрополита Виленского и Литовского Хризостома (Мартишкина) были перенесены в сам храм.
Напишите отзыв о статье "Виленские мученики"
Примечания
- ↑ Darius Baronas. Trys Vilniaus kankiniai: gyvenimas ir istorija. Vilnius, 2000.
- ↑ Сборник житий святых. Конец XV в. БАН Литвы, F19–102. Лист 55 об.–57.
- ↑ Память святых мученикъ сущих от страны земля литовьскыя, Антонiя, Iоана и Евстафiя. Минея служебная, ноябрь — декабрь. Вт. четв. XVI в. БАН Литвы, F19–147. Лист 225 об.–227.
Литература
- Антоний Нежила // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Флоря Б. Н., Шлевис Г., Зеленина Я. Э. [www.pravenc.ru/text/116066.html Антоний, Иоанн и Евстафий] // Православная энциклопедия. Том II. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2001. — С. 666-668. — 752 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-89572-007-2
Ссылки
- [www.orthodoxy.lt/index.php/where,eparhia;sub,svjat;sub3,146 Житие святых Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия]
- [ru-news.ru/art_desc.php?aid=5226 "Святые Виленские мученики Антоний, Иоанн и Евстафий, молите Бога о нас!" Празднование дня памяти Виленских мучеников в Вильнюсе. ]
- [ru-news.ru/art_desc.php?aid=5228 Насельник Свято-Духова монастыря, игумен Антоний о святых Виленских мучениках Антоние, Иоанне и Евстафие, а также о мучиничестве. ]
Отрывок, характеризующий Виленские мученики
Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.
