Вилланы

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Вилланы (лат. villanus; англ. villein, serf) — категория феодально-зависимого крестьянства в некоторых странах Западной Европы (Англия, Франция, Германия, Италия) в период средневековья. В Англии под вилланами понималась основная масса феодального-зависимого населения, выполняющего неограниченные отработочные повинности в пользу своего сеньора и подчинённого юрисдикции помещичьего суда. Английские вилланы являлись одной из самых незащищённых в правовом отношении категорий населения. Оформление вилланского сословия в Англии относится к началу XII века, а в XVXVI веке оно было вытеснено категорией копигольдеров, державших землю на обычном праве. Во Франции, Германии и Италии вилланами назывались лично свободные крестьяне, несущие некоторые поземельные повинности за предоставление им феодалом земельного участка. Вилланы в этих странах могли достаточно свободно отчуждать свой надел и переселяться в другие сеньории или города.





Вилланы в Англии

Происхождение

Термин «виллан» (от лат. villa — усадьба, поместье) впервые упоминается в «Книге страшного суда» 1086 г. Нормандское завоевание не привело к радикальным изменениям в социальной структуре и феодальных повинностях крестьянства. Незнакомые с деталями социальной иерархии англосаксонских керлов, нормандские феодалы и королевские чиновники пытались перенести на английскую почву устоявшуюся в Северной Франции систему социальных отношений. В результате многочисленные категории керлов от гебуров, находящихся в достаточно сильной зависимости от своего сеньора, до полусвободных крестьян, осуществлявших лишь эпизодическую помощь в работе на домениальных землях феодала, были объединены в рамках одного социального слоя вилланов. В состав вилланов также были включены англосаксонские рабы, освобождённые нормандскими феодалами, а также, вероятно, некоторая часть разорившихся свободных сокменов.

В XI веке под вилланами понимались обычные крестьяне, жители деревень, державшие земельные наделы от сеньора и находившиеся в той или иной степени зависимости от него. Этот термин ещё не подразумевал несвободного статуса. Однако очевидно, что уже в XI веке большинство вилланов были обязаны отработочной повинностью феодалу за предоставленный надел. Их отличием от коттариев и бордариев, других категорий зависимых крестьян, упомянутых в «Книге страшного суда», являлось то, что размер надела виллана был обычным для местной традиции распределения общинных земель между жителями деревни: виргата, половина виргаты, половина гайды или даже целая гайда. В экономическом отношении вилланы XI века были обеспечены гораздо лучше, чем коттарии и бордарии.

В XII веке развитие феодального права и феодального земелевладения привело к оформлению категории вилланов как единого сословия феодально-зависимого крестьянства, противостоящего фригольдерам (свободным крестьянам). В состав вилланов вошли прослойки сервов, коттариев и бордариев. Главным правовым отличием вилланов от свободных стала их подчинённость в судебном отношении суду феодала и невозможность апеллировать к королевским судам. Виллан выполнял барщинную повинность для своего сеньора, право на распоряжение его наделом было сильно ограничено и зависело от воли феодала.

Социальный статус

Вилланы составляли большинство[1] населения Англии после нормандского завоевания. Они были типичными крестьянами, членами деревенской общины. Статус виллана был наследственным. Виллан держал от своего сеньора небольшой земельный надел, обычно в размере виргаты, за который выполнял повинности в пользу феодала, объём которых не был строго ограничен. Государственных налогов вилланы не платили.

Главной обязанностью виллана в отношении своего лорда была отработочная повинность (барщина) на домениальных землях сеньора. Виллан работал на своего господина от одного до четырёх дней в неделю (обычно, однако, три дня), а также дополнительное время в периоды сева и жатвы или в других случаях. Общим правовым принципом в XII—XIII вв. была неопределённость объёма отработочной повинности виллана: он должен был выполнять любые требования своего сеньора в отношении работ на хозяйстве последнего. В судебных хрониках XII века содержится показательная формула: «виллан не должен знать сегодня, что ему прикажут делать завтра». В XIII веке неопределённость размеров барщины служила правовым критерием для признания крестьянина вилланом.

Помимо барщины, феодал мог требовать от своего виллана уплаты крупного взноса в случае выдачи замуж его дочери (меркет), забирать лучшую голову скота виллана после его смерти (гериот) и облагать достаточно произвольными сборами. Оброчная обязанность виллана заключалась, обычно, в уплате относительно небольшой денежной или продуктовой ренты. Виллан был обязан молоть собираемое им зерно на мельнице сеньора и, вероятно, печь хлеб в его печи, за что уплачивал определённый денежный взнос феодалу. Господин мог даже продать своего виллана и, в некоторых случаях, членов его семьи. Виллану запрещалось ношение оружия.

В правовом отношении виллан подчинялся юрисдикции манориального суда феодала и не мог прибегать к защите королевских судов. Помимо дел, возникающих из поземельных отношений, манориальному суду были подсудны также мелкие уголовные преступления, совершённые вилланами. Лишь в XV веке «суды справедливости» получили право вмешиваться в правовые отношения вилланов и феодалов и защищать имущественные права зависимого крестьянства. С другой стороны, вилланы принимали самое активное участие в работе манориального суда, являясь его присяжными и судьями.

Формально виллан не являлся рабом и обладал определёнными личными правами. Сеньор не мог убить или покалечить своего крестьянина, за избиение виллана налагался достаточно крупный штраф. В начале XIII века «Великая хартия вольностей» установила гарантии недопущения со стороны сеньора разорения крестьянского хозяйства, запретив произвольные штрафы и изъятия надела виллана,однако источники того времени, такие как протоколы королевских судов, говорят о том, что сеньоры могли беспрепятственно отбирать земельные наделы, скот и имущество вилланов, произвольно повышать их повинности. В случаях жалоб виллана на это в королевский суд феодалу было необходимо лишь доказать вилланский статус истца и иск объявлялся аннулированным. Таким образом права вилланов в XIII веке оставались чисто декларативным сюжетом. С течением времени также складывался традиционный объём повинностей крестьян в каждом конкретном поместье, который феодал уже не мог по своему усмотрению увеличивать. Этот объём стал фиксироваться в хозяйственной документации поместий (в так называемых «манориальных свитках»). Повинности рассчитывались на одну виргату и при дроблении крестьянского хозяйства или увеличении семьи виллана не изменялись. Более того, в отношении третьих лиц виллан обладал теми же правами, как и свободный. Он не мог быть лишён своего надела, который переходил нераздельным по наследству к одному из сыновей (иногда в порядке ультимогенитуры), при условии осуществления в надлежащем объёме повинностей в пользу сеньора.

Освобождение вилланов от крепостной зависимости производилось путём издания феодалом соответствующей грамоты в присутствии свидетелей. За свою свободу виллан обычно уплачивал сеньору достаточно крупный выкуп. Однако случаи такого освобождения в период высокого средневековья были крайне редки. Виллан также превращался в свободного гражданина в случае вступления в церковный орден. Более распространённым способом освобождения было бегство в города: если в течение года и одного дня беглец не будет возвращён своим господином, он становился свободным, согласно знаменитому немецкому принципу «воздух города делает свободным».

Особыми привилегиями пользовались вилланы, проживающие на территории королевского домена: они были освобождены от многих работ, могли по своему желанию покидать наделы и находились под защитой королевских судов. В свою очередь, такие вилланы достаточно произвольно облагались налогами и сборами в пользу государственной казны. Эти привилегии сохранялись и при передаче королевских земель в лен феодалам. Возникновение этой прослойки вилланов связано с фискальными реформами короля Генриха II. Другой особой категорией вилланов являлись лично свободные крестьяне, держащие свои земли на крепостном праве (англ. in villeinage). Это были, в основном, младшие сыновья свободных землевладельцев и их потомки, которые были вынуждены соглашаться на сервильные повинности за предоставление им земельного надела.

Экономическая основа

Экономическую основу хозяйства виллана составлял его земельный надел. Стандартной величиной надела вилана являлась одна виргата, однако существовали участки в размере от нескольких акров до гайды. Согласно традиции, участок в одну виргату был достаточен для поддержания жизнедеятельности одной крестьянской семьи, однако продуктивность земледелия зависела от местных климатических и почвенных условий, и в некоторых регионах участки приходилось объединять для обеспечения пропитания вилланов. Поскольку в Англии господствовала система открытых полей, земельный надел виллана представлял собой совокупность небольших полос пахотной земли в каждом из общинных полей, перемежающихся с полосами земель других вилланов[2]. Каждая такая полоса представляла собой участок, обрабатываемый одним плугом в течение одного дня. Распределение полос между членами общины осуществлялось на основании принципа справедливости: каждый крестьянин имел определённую долю высокоплодородной земли и земель более низкого качества. Домениальные земли феодала также обычно перемежались с полосами вилланов, хотя тенденция к образованию компактной господской запашки с течением времени набирала всё большую силу.

Основной хозяйства виллана было пахотное земледелие, а главной возделываемой культурой — различные виды зерновых (рожь, пшеница). Животноводство занимало вторичное значение, причём количество голов скота у виллана должно было быть пропорционально размеру его надела. В отличие от свободных землевладельцев, за выпас скота на общинных землях вилланы были обязаны уплачивать небольшой сбор. С ростом европейского спроса на шерсть и сукно стало увеличиваться значение овцеводства. Уже в XIII веке некоторые вилланские хозяйства переориентировались на разведение овец. В дальнейшем этот процесс значительно ускорился, и хотя основу товарного овцеводства составляли манориальные хозяйства феодалов, зажиточная часть вилланов также приняла участие в бурном развитии этой отрасли сельского хозяйства в XIVXV веках.

Трансформация сословия

Уже к концу XII века возникла тенденция к коммутации повинностей вилланов. Вместо выполнения малоэффективной барщинной работы на господских землях часть вилланов стала переводится на уплату фиксированного денежного платежа сеньору. Появился и стал достаточно быстро расти слой вилланов, которые не несли или несли незначительную отработочную повинность, а выплачивали денежную ренту. Коммутация повинностей существенно улучшала экономическое положение крестьянского хозяйства и способствовала втягиванию его в товарно-денежные отношения. Одними из первых к рентным отношениям перешли некоторые церковные организации, например иностранные аббатства, владеющие землями на территории Англии, и Орден тамплиеров. Однако в условиях роста спроса на сельскохозяйственную продукцию и существенного прогресса аграрной техники во второй половине XIII—начале XIV века, процессы коммутации отработочных повинностей замедлились и появилась тенденция к реставрации барщины в полном объёме. Негативную роль также сыграла эпидемия чумы 1348 г., приведшая к нехватке рабочих рук в сельском хозяйстве и усилению прикрепления вилланов к земле. Однако в конце XIV века рост социальной напряжённости (восстание Уота Тайлера 1381 г. и другие выступления крестьян) привёл к ускорению коммутации барщинных повинностей и массовому переходу от феодальных к арендным отношениям в господском хозяйстве.

Одновременно шёл процесс закрепления объёма отработочных и оброчных повинностей вилланов в манориальных свитках каждого английского поместья. К XIV веку сложилась достаточно устойчивая правовая традиция недопущения произвольного увеличения повинностей феодалом. Вилланы стали добиваться предоставления им копий-выписок из протоколов манориального суда, в которых содержался полный перечень повинностей, причитающихся феодалу с надела виллана, и которые подтверждали права крестьянина на землю. Эти копии служили гарантией крестьянину против произвольного увеличения объёма его повинностей и трансформировали абсолютную феодальную власть сеньора над вилланом в систему обычно-правовых отношений. В XV веке замена крепостного держания копигольдом приобрела всеобщий характер, а на смену феодально-зависимому виллану пришёл лично свободный копигольдер, исполняющий строго определённые и фиксированные повинности сеньору.

Вилланы во Франции

Во Франции, начиная с IX века, под вилланами понималась категория лично свободных крестьян, держащих свои земли от феодала. В отличие от основной массы зависимого крестьянства — сервов, вилланы обычно не несли или несли в незначительном объёме отработочные повинности. Вилланы уплачивали сеньору оброк (талью), первоначально в натуральной, а с XII века в денежной форме. Величина тальи виллана была существенно меньшей, чем у сервов, и фиксировалась обычаем. Помимо этого вилланы уплачивали сеньору сбор за замужество дочерей (формарьяж), платёж при вступлении в наследство (менморт), а также сборы за пользование баналитетами: выпечку хлеба в пекарне феодала, производство вина в его винодельне и т.п. Однако виллан обладал полной личной свободой, он мог свободно перемещаться и в некоторых случаях покидать своего сеньора.

В XII веке начался массовый процесс выкупа вилланами своих повинностей путём внесения единовременной суммы за отказ сеньора от тех или иных привилегий. В результате зависимость французского виллана от сеньора утратила личный характер. Одновременно шло освобождение сервов, превращавшихся за выкуп в лично-свободных вилланов. Позднее на основе категории вилланов сформировалась достаточно широкая прослойка мелких свободных землевладельцев во Франции. Тем не менее, рудименты вилланского состояния и повинностей (главным образом, менморт и формарьяж) сохранялись до Великой французской революции.

Вилланы в других странах

Напишите отзыв о статье "Вилланы"

Примечания

  1. По данным «Книги страшного суда» доля вилланов в общей численности населения Англии составляла 38%, а после включения в состав этой категории других феодально-зависимых слоёв — более 60%.
  2. Компактные наделы существовали лишь в Кенте и Восточной Англии.

См. также

Литература

  • Гутнова, Е. В. Возникновение английского парламента. — М.: Издательство Московского университета, 1960.
  • Книга страшного суда
  • Косминский, Е. А. Исследования по аграрной истории Англии XIII в. — М.—Л., 1947.
  • Мортон, А. А. История Англии. — М., 1950.
  • [www.ecn.bris.ac.uk/het/maitland/domesday Maitland, F. W. Domesday Book and Beyond.]
  • Stenton, F. Anglo-Saxon England. — Oxford, 1971, ISBN 978-0-19-821716-9
  • Poole, A. L. From Domesday Book to Magna Carta 1087-1216. — Oxford, 1956, ISBN 978-0-19-821707-7

Ссылки

Отрывок, характеризующий Вилланы

– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.