Вилла Папирусов

Вилла Папирусов (итал. Villa dei Papiri) — роскошная древнеримская загородная вилла, раскинувшаяся на площади 2790 м² и удалённая от Геркуланума на расстояние нескольких сотен метров. Погребённая под слоем пепла вместе с Помпеями и Геркуланумом при извержении Везувия в 79 году, она была открыта в конце 1740-х годов. Под руководством швейцарского инженера Карла Вебера она исследовалась на протяжении шести лет путём пробивания коридоров в породе, но в 1765 году из-за выхода газа раскопки были свёрнуты. Археологические работы возобновлялись в 1930-х и 1990-х годах, когда за восемь лет было очищено от породы около 10 % территории виллы. В 1998 году раскопки были приостановлены из-за нехватки средств.

Описание

Вилла была воздвигнута предположительно в I веке до н. э. и изначально имела гораздо более скромные размеры, но позже была достроена. Территория виллы имела форму прямоугольника в четверть километра длиной. В её западной части располагался просторный перистиль размером 90 х 35 м с бассейном по центру и десятками бронзовых и мраморных статуй (часть из них выставлена в Национальном археологическом музее Неаполя).

На территории виллы было установлено множество бюстов античных литераторов и государственных деятелей — полководца Сципиона Африканского, писателя Аристофана, царя Спарты Архидама III, поэтов Паниассиса и Фесписа, оратора Демосфена, философа Эпикура и многих других. Эти находки позволяют предположить, что владелец виллы был высокообразованным человеком и почитателем искусств. Считается, что вилла принадлежала Луцию Кальпурнию Пизону Цезонию, отцу Кальпурнии, третьей жены Цезаря.

Библиотека

Наиболее впечатляющим открытием виллы является уникальная частная библиотека (единственная сохранившаяся библиотека времён Античности) из 1800 свитков папирусов с текстами на греческом, которые были сложены в корзинах и на полки ряда покоев. Свитки (та часть, которая расшифрована) содержат преимущественно сочинения Филодема, а также Цецилия Стация, Хрисиппа, Колотеса, Эпикура и его учеников Лукреция, Метродора из Лампсака, Полистрата и других.

Установить авторов удалось не сразу. В результате извержения папирусы превратились в обугленные и спёкшиеся свёртки, которые ломались при первых попытках развернуть и прочесть их. В 1756 году Антонио Пьяджо, священник из Библиотеки Ватикана, соорудил машину, которая [www.classics.ucla.edu/index.php/pages/83-herculaneum-papyri-before-unrolling была способна] разворачивать свитки, не повреждая их. Хотя этот способ отнимал много времени, некоторые наименее обуглившиеся папирусы были расшифрованы.

В настоящее время исследование свитков ведётся с помощью многозональной съёмки, но содержание около половины из них всё ещё остается сокрытым. Учёные также предполагают, что в неисследованных областях виллы могут храниться свитки с утраченными текстами диалогов Аристотеля, пьес Софокла, Эврипида и Эсхила и неизвестные книги «Истории от основания города», фундаментального труда Ливия.

Перспективы исследований

О том, вернутся ли археологи к работе на вилле Папирусов, пока не сообщается. В 2005 году Дэвид В. Паккард, сын сооснователя компании Hewlett-Packard, выразил готовность финансировать раскопки. Тем не менее некоторые учёные, в частности профессор Эндрю Уоллес-Хадрил, директор Британской школы в Риме, считают, что не стоит форсировать новые раскопки без тщательно составленного плана работ, так как это может грозить обрушением стен и кровли виллы. По мнению Уоллеса-Хадрила, прежде всего стоит озаботиться тем, как сохранить её уже открытые части, а также закончить работу по расшифровке папирусов. Дополнительные сложности создаёт тот факт, что вилла частично находится под современным селением Эрколано.

Вилла Гетти

В 1974 году американский предприниматель Пол Гетти построил в Малибу копию виллы Папирусов, которая входит в комплекс основанного им музея. Хотя она и не является точной копией — так как оригинальная вилла раскопана только частично, недостающие фрагменты здания были возведены по мотивам античных построек других уничтоженных извержением городов, — всё же благодаря ей можно получить некоторое представление о том, как выглядела вилла Папирусов во времена процветания Геркуланума.

Примечания

Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 829 [whc.unesco.org/ru/list/829 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/829 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/829 фр.]

Отрывок, характеризующий Вилла Папирусов

– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.