Виллель, Жан-Батист

Жан-Батист Виллель Jean-Baptiste Guillaume Marie Anne Séraphin Joseph, comte de Villèle<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
6-й премьер-министр Франции
14 декабря 1821 — 4 января 1828
Монарх:	Людовик XVIII Карл X
Предшественник:	Дюк Ришельё
Преемник:	Жан Батист Мартиньяк
Рождение:	14 апреля 1773(1773-04-14) Тулуза
Смерть:	13 марта 1854(1854-03-13) (80 лет) Тулуза
Партия:	ультрароялисты
Награды:

Жан-Батист Жозеф граф де Виллель (фр. Jean-Baptiste Joseph de Villèle; 14 апреля 1773, Тулуза — 13 марта 1854, там же) — французский государственный деятель эпохи Реставрации, премьер-министр в 1821-28 годах.

Биография

В юношеском возрасте Жан-Батист Виллель отправился со своим родственником Сан-Феликсом в Вест-Индию, где и прожил несколько лет.

Затем попал на остров Бурбон (ныне Реюньон), где поступил на службу к богатому плантатору и женился на его дочери. Он пользовался большим влиянием и во внутренних делах острова, и при защите его от Англии и против Конвента.

В 1803 году он возвратился во Францию и поселился в Тулузе, где и жил частным человеком во все время Империи в силу своих симпатий к Бурбонам. Реставрация открыла для него политическое поприще, и он бросился на него с энтузиазмом, мечтая о восстановлении абсолютизма в том виде, как он существовал во Франции до революции.

Когда Людовик XVIII обещал дать стране конституцию, Виллель напечатал резкую брошюру, доказывая необходимость восстановления абсолютной монархии. Это дало монархистам первый случай заметить и оценить его, а когда он доказал свою преданность Бурбонам и во время Ста дней, его не замедлили наградить: при вторичной реставрации Бурбонов Жан-Батист Виллель получил должность тулузского мэра и вслед за тем был избран депутатом в пресловутую реакционную палату 1815 года. Парламентская деятельность, начавшаяся с этой поры для Виллеля, оказала влияние на его взгляды. Обладая недюжинным красноречием и способностью к делам, он успел достигнуть видного положения в рядах ультрароялистской партии, и уже это настроило его более примирительно по отношению к конституционализму. Не отступаясь от своих симпатий к сильной власти, он начал теперь стремиться не к ниспровержению конституционализма, а к подчинению его своим видам, и скоро приобрёл значение одного из главарей той группы роялистов, которая заняла враждебное положение по отношению к умеренно-либеральному кабинету Э. Деказа.

Когда после убийства герцога Беррийского (13 февраля 1820 года) эта группа получила перевес, Виллель считался уже выразителем мнений большинства палаты. Тем не менее, король, подозрительно смотревший на ультрароялистов, после падения кабинета Деказа поручил составление нового кабинета не Виллелю, а герцогу Ришельё. При этом правительстве Виллель в качестве главного оратора ультрароялистов много способствовал проведению нового избирательного закона, в силу которого крупные землевладельцы, то есть по преимуществу дворянство, получали значительный перевес в деле избрания депутатов над другими общественными классами. Когда после дополнительных выборов в палату в октябре 1820 года, происходивших согласно этому закону, ультрароялисты ещё более усилились, а либералы ослабели, Ришельё увидел себя вынужденным в декабре того же года принять Виллеля и двух его единомышленников, Корбьера и Лене, в состав своего правительства в качестве министров без портфелей. Несмотря на эту уступку, крайние роялисты смотрели на правительство Ришельё лишь как на переходную комбинацию и не замедлили проявить свою враждебность по отношению к нему, когда новые выборы в 1821 году на 88 избранных депутатов дали 60 приверженцев крайней правой. Виллель, Корбьер и Лене вышли из кабинета ещё до начала сессии 1822 года, а вслед за тем он пал.

Новое правительство было составлено уже исключительно из членов ультрароялистской партии; в нём Виллель получил портфель министра финансов. Уступая антипатии короля и аристократическим вкусам своей партии, Виллель предоставил на первое время председательство в кабинете Монморанси и деятельно принялся за упорядочение финансов. Занявшись этим делом, он выказал себя противником войны с Испанией, которой требовали ультрароялисты для подавления испанской конституции. Он не решился, однако, пожертвовать своим положением и, уступая господствующему течению, посягнул на свободу испанского народа. Французские войска восстановили деспотизм Фердинанда VII, но этот поход расстроил начавшие было поправляться финансы Франции. Между тем Жан-Батист Виллель, сделавшись президентом совета министров, задумал упрочить своё положение продлением пятилетнего срока, на который избиралась палата, до семи лет. С этой целью в конце 1823 года палата была распущена и созвана новая, в марте 1824 года, причём на выборах правительство пустило в ход все средства, бывшие в его руках, прибегая к обману и насилию.

Результаты были поразительно благоприятны для него: в новой палате либералов было лишь 18 человек, самые крайние роялисты также были ослаблены и насчитывали не более 110 голосов, а громадное большинство в 300 человек безусловно шло за правительством. Это бессилие оппозиции скорее повредило Виллелю, так как господствующая партия, не сдерживаемая противниками извне, распалась на враждебные друг другу группы. Предложенный правительством проект конверсии, пройдя в палате депутатов, был отвергнут пэрами при энергическом содействии Шатобриана. Виллель, однако, и после этого поражения не думал уступать и наказал Шатобриана, отняв у него министерский портфель.

Со смертью Людовика XVIII (17 сентября 1824 года) и восшествием на престол вдохновителя крайних роялистов, графа д’Артуа, под именем Карла X, эта партия приобрела ещё большее значение, а положение правительства стало ещё более трудным, так как оно лишено было теперь и поддержки короля в тех случаях, когда пыталось протестовать против неумеренных требований крайне правых. Жан-Батист Виллель шёл поэтому всё дальше и дальше по скользкому пути реакции, поддаваясь, согласно взглядам Карла X, даже влиянию духовенства. Правительство предлагало один за другим законы, грозившие тяжёлыми наказаниями за святотатство, назначавшие вознаграждение эмигрантам за конфискованные у них имения, стеснявшие печать и т. д. Но, не находя себе противодействия в палате депутатов, Виллель встретил его в палате пэров, отвергшей законы о майоратах и о строгой цензуре для прессы.

В обществе, заподозрившем короля и министров в стремлении к абсолютизму, недовольство тем временем все возрастало и выразилось в целом ряде демонстраций, из которых самой внушительной была демонстрация национальной гвардии на королевском смотру 29 апреля 1827 года, когда гвардейцы приветствовали Карла X виватами в честь хартии, а возвращаясь со смотра, кричали: «Долой правительство!». По распоряжению совета министров, утверждённому королём, национальная гвардии была распущена; затем Виллель задумал сломить сопротивление верхней палаты, назначив в неё сразу 76 новых пэров. Но так как эта мера ослабляла правительственное большинство в палате депутатов, из которого взяты были новые пэры, то последняя была распущена и назначены новые выборы.

Новая палата была решительно враждебна правительству Виллеля; никакие частные уступки и пожертвования отдельными лицами не могли спасти его, и в последних числах декабря 1827 года Жан-Батист Виллель со своими товарищами, не встречая поддержки и со стороны короля, подал в отставку. Его правительство, прозванное «плачевным правительтвом», уступило своё место кабинету Мартиньяка. Сам Виллель был переведён в палату пэров с титулом графа и заседал в ней до Июльской революции; после неё он уехал в Тулузу, где и жил частным человеком до самой смерти, последовавшей 13 марта 1854 года. В конце XIX века изданы мемуары Жана-Батиста Виллеля.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Виллель, Жан-Батист

– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.