Брандт, Вилли

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Вилли Брандт»)
Перейти к: навигация, поиск
Вилли Брандт<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Федеральный канцлер ФРГ
21 октября 1969 года — 7 мая 1974 года
Президент: Густав Хайнеман
Предшественник: Курт Георг Кизингер
Преемник: Гельмут Шмидт
5-й Вице-канцлер ФРГ
1 декабря 1966 года — 20 октября 1969 года
Глава правительства: Курт Георг Кизингер
Предшественник: Ганс-Кристоф Зеебом
Преемник: Вальтер Шеель
4-й Министр иностранных дел ФРГ
1 декабря 1966 года — 20 октября 1969 года
Глава правительства: Курт Георг Кизингер
Предшественник: Герхард Шрёдер
Преемник: Вальтер Шеель
5-й Правящий бургомистр Западного Берлина
3 октября 1957 года — 1 декабря 1966 года
Предшественник: Франц Амрен
Преемник: Генрих Альберц
2-й Председатель Палаты депутатов Западного Берлина
11 января 1955 года — 2 октября 1957 года
Предшественник: Отто Зур
Преемник: Курт Ландсберг
5-й Председатель Социалистического интернационала
1976 год — 8 октября 1992 года
Предшественник: Бруно Питтерман
Преемник: Пьер Моруа
 
Рождение: 18 декабря 1913(1913-12-18)
Любек
Смерть: 8 октября 1992(1992-10-08) (78 лет)
Ункель
Место погребения: Целендорфское лесное кладбище, Берлин
Партия: 1)СДПГ (1930 — 1931)
2)СРП (1931 — 1944)
3)СДПГ (с 1944)
 
Автограф:
 
Награды:

Вилли Брандт (нем. Willy Brandt; настоящее имя Герберт Эрнст Карл Фрам (нем. Herbert Ernst Karl Frahm); 18 декабря 1913, Любек — 8 октября 1992, Ункель, Рейнланд-Пфальц) — немецкий социал-демократический политик, председатель Социал-демократической партии Германии в 19641987 годах, четвёртый федеральный канцлер ФРГ (19691974), лауреат Нобелевской премии мира (1971).





Биография

Герберт Эрнст Карл Фрам, будущий Вилли Брандт, родился в вольном городе Любеке (Германская империя); своего отца Йона Меллера Вилли Брандт не знал, воспитывался матерью — Мартой Фрам, работавшей продавщицей в кооперативном магазине, — и дедом, водителем грузовика и ветераном социалистического движения.

Свою первую политическую статью он написал ещё в тринадцать лет. В 1932 году окончил гимназию; ещё гимназистом в 1929 году вступил в организацию социалистической молодежи («Красные соколы»), годом позже стал членом Социал-демократической партии Германии (СДПГ). В 1931 году перешёл в более левую Социалистическую рабочую партию (СРП).

В 1933 году после прихода Гитлера к власти СРП была запрещена. Перейдя на нелегальное положение, партия продолжала бороться с нацистами, и Фраму, ставшему подпольщиком, было поручено создать филиал подпольной организации в Осло. В апреле 1933 года через Данию он эмигрировал в Норвегию, где изучал историю в Университете Осло. Тогда же взял себе псевдоним Вилли Брандт, под которым стал официально работать с 1947 года. В 1934 году принял участие в создании Международного бюро революционных молодёжных организаций и был избран в его секретариат от СРП.

В период между сентябрем и декабрем 1936 года Брандт возвращался в Германию для налаживания связей с антифашистским подпольем как студент под псевдонимом Гуннар Гаасланд. В январе 1937 года от имени Социалистической рабочей партии вместе с лидерами КПГ и СДПГ, а также известными деятелями культуры подписал антифашистское воззвание к немецкому народу. В 1937 году в течение пяти месяцев в качестве военного корреспондента норвежских газет освещал события Гражданской войны в Испании.

В 1938 году Брандт был лишён гражданства немецким нацистским правительством, просил о предоставлении норвежского гражданства. Во время немецкой оккупации Норвегии в 1940 году попал в плен, но поскольку носил норвежскую военную форму, не был разоблачен и после кратковременного задержания в лагере для военнопленных смог бежать в Швецию в июне 1940 года. В августе 1940 года посольство в Стокгольме предоставило ему норвежское гражданство.

В Стокгольме Брандт оставался до конца войны, активно участвовал в организациях социал-демократов — политэмигрантов из европейских стран. Кроме того, он создал там «Шведско-норвежское бюро прессы», передававшее в международные СМИ информацию о положении дел в Германии и оккупированных странах, а также поддерживал связи со спецслужбами союзников. Брандт знал о покушении на Гитлера 20 июля 1944 года от немецкого дипломата, тайно участвовавшего в Сопротивлении, и одним из первых написал книгу об этом событии. В 1944 году вновь вступил в СДПГ.

После окончания Второй мировой войны Брандт вернулся в 1945 году в Германию в качестве корреспондента скандинавских газет, поселившись в западном секторе Берлина; в 1946 году занял должность пресс-атташе норвежской военной миссии в Германии. Лишь в 1948 году он вновь принял немецкое гражданство. В 1949 году полицейский президиум в Берлине утвердил его псевдоним Вилли Брандт в качестве официального имени.

Частная жизнь

В 1941—1948 годах Вилли Брандт состоял в браке с Шарлоттой Торкильдсен, в котором родилась дочь Нинья.

В 1948 году он женился на вдове Рут Бергауст, девичья фамилия Хансен; стал отцом троих сыновей: Петера (1948), Ларса (1951) и Маттиаса (1961). После 32 лет совместной жизни развёлся и 9 декабря 1983 года женился на историке и публицистке Бригитте Зеебахер.

Участие в политике

Свою политическую деятельность Вилли Брандт начал в 1948 году в качестве представителя правления партии СДПГ в Западном Берлине. В 1949 году становится берлинским депутатом СДПГ в первом немецком бундестаге. До своего избрания на пост правящего бургомистра Берлина работал в органах массовой информации.

В 50—60-е гг. занимал различные должности в западноберлинской организации СДПГ (в 1950 г. — член правления, в 1954—1958 гг. — заместитель председателя правления, в 1958—1963 гг. — председатель правления СДПГ Западного Берлина). Выдвигался кандидатом СДПГ на пост федерального канцлера на парламентских выборах 1961 и 1965 годов. Являлся депутатом бундестага с 1949 по 1957, с 1961 по 27 декабря 1961, а также — с 1969 по 1992, что в общей сложности составляет 31 год. Председателем Социал-демократической партии Германии был на протяжении 23 лет — дольше, чем кто-либо, кроме Августа Бебеля.

Занимаемые посты:

  • В 1957—1966 годах — правящий бургомистр Берлина. В это время он приобрел особую популярность своими решительными действиями во время Берлинского кризиса. На выборах в Берлине 1963 года СДПГ набрала 61,9 % голосов, что стало вторым лучшим результатом за всю историю существования партии. Кроме того, Вилли Брандт нашёл международную поддержку в лице Джона Кеннеди, принимавшего его в Белом Доме в качестве лидера западногерманской оппозиции за месяц до встречи с канцлером Конрадом Аденауэром. В июне 1963 Брандт сопровождал американского президента во время его официального визита в Берлин.
  • в 1966—1969 годах — министр иностранных дел и вице-канцлер в правительстве большой коалиции ХДС/ХСС и СДПГ под руководством Курта Георга Кизингера. В этой роли продвигал отход от предшествовавшего курса на конфронтацию со странами восточного блока в пользу политики «изменения через сближение» (Wandel durch Annäherung), установил дипломатические отношения ФРГ с Югославией и Румынией.
  • в 1969—1974 — федеральный канцлер ФРГ, возглавил коалиционное правительство СДПГ и СвДП (правительство Брандта-Шееля).
  • в ноябре 1976—сентябре 1992 — председатель Социалистического интернационала.
  • с 1979 — член Европейского парламента.

Брандт привёл СДПГ к победе на выборах 1969 и досрочных выборах 1972 годов.

Его политика была направлена на смягчение напряжения между странами Восточной и Западной Европы и известна под названием «новая восточная политика» (Ostpolitik[en]). 19 марта 1970 года в Эрфурте состоялась первая встреча глав правительств ГДР и ФРГ, положившая символическое начало сближению двух германских государств. 12 августа 1970 года подписал в Москве совместно с председателем Совета Министров СССР А. Н. Косыгиным договор о признании послевоенных границ в Европе, положивший начало серии договоров ФРГ с восточноевропейскими странами. В 1972 году ГДР и ФРГ признали друг друга, после чего началось признание ГДР со стороны остальных государств, а в 1973 году она была принята в ООН.

7 декабря 1970 года, будучи канцлером ФРГ, преклонил колени перед монументом жертвам нацизма в Варшавском гетто. За вклад в улучшение международных отношений удостоен Нобелевской премии мира 10 декабря 1971 (с формулировкой «В знак признания конкретных инициатив, повлекших ослабление напряженности между Востоком и Западом»).

24 апреля 1974 года в Бонне был арестован личный референт Брандта Гюнтер Гийом, являвшийся разведчиком ГДР. Это привело к серьёзному внутриполитическому кризису в ФРГ, окончившемуся 7 мая 1974 года отставкой Вилли Брандта с поста федерального канцлера.

В 1977—1983 гг. был председателем Независимой комиссии «Север — Юг». Возглавлял фонд «Мир и развитие». В 1987 году после ухода в отставку с поста председателя СДПГ избран почётным председателем партии.

Одним из его последних появлений на публике был полёт в Ирак 9 ноября 1990 года с целью освобождения 174 западных заложников Саддама Хусейна. С августа 1992 года состояние здоровья Брандта стало сильно ухудшаться. Умер 8 октября 1992 года в 16:35.

Награды

Награды Испании

Отрывок, характеризующий Брандт, Вилли

Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки: