Вильгельм де Сен-Кале

Вильгельм де Сен-Кале (англ. William de St Calais, William de St Carilef; умер в 1096) — епископ Даремский (с 1081 года) и один из главных советников английского короля Вильгельма II.

Биография

Вильгельм был монахом, а затем приором монастыря Сен-Кале в Мэне, который в то время входил в состав англонормандской монархии Вильгельма Завоевателя. В 1081 году он был избран епископом Дарема — главного форпоста нормандского влияния на севере Англии, пользующегося широкой внутренней автономией. При Вильгельме Дарем был восстановлен после разрушений, причинённых шотландскими вторжениями и мятежами англосаксонского населения, а в 1083 году здесь был заново основан монастырь Святого Кутберта, который стал центром церковного возрождения Северной Англии. Вильгельм де Сен-Кале также начал строительство знаменитого Даремского собора, который стал одним из самых ярких памятников англонормандской архитектуры.

В последние годы жизни короля Вильгельма Завоевателя епископ Даремский приобрёл значительное влияние при дворе, часто участвовал в заседаниях Большого совета и королевской курии и, по всей видимости, выполнял функции главного советника Вильгельма по делам Северной Англии. После смерти Завоевателя в 1087 году влияние епископа ещё более увеличилось: он занял одно из первых мест при дворе нового короля Вильгельма II и оказывал существенное влияние на его политику. Однако во время восстания 1088 года Вильгельм де Сен-Кале занял осторожную позицию и сблизился с мятежниками. После подавления восстания епископ был вызван на суд короля по обвинению в государственной измене. Судебный процесс Вильгельма де Сен-Кале — первый в Англии, о котором до настоящего времени сохранился подробный отчёт современника. Епископ апеллировал к своему статусу духовного лица, неподсудного светскому суду, и даже представил королю Псевдоиседоровы декреталии (которые в то время считались подлинными), устанавливающие гарантии судебного иммунитета епископов. Однако, опираясь на прецедент суда Вильгельма I над епископом Байё Одо, было вынесено решение о конфискации всех владений Вильгельма де Сен-Кале, предоставленных ему на лённом праве. Епископу было разрешено покинуть Англию, при условии сдачи королю Даремского замка.

Вильгельм отправился в Нормандию, где находился при дворе герцога Роберта Куртгёза до 1091 года. С течением времени он примирился с королём Англии и 14 ноября 1091 года был восстановлен на посту епископа Даремского и вновь стал советником Вильгельма II. В 1093 года король вернул епископу все ранее конфискованные земли. После своей реставрации Вильгельм де Сен-Кале оставался преданным соратником короля. Во время конфликта последнего с архиепископом Ансельмом Кентерберийским, де Сен-Кале безоговорочно поддержал короля и потребовал, чтобы Ансельм был смещён и изгнан из страны, несмотря на то, что ранее выступал с той же позиции примата папы римского над королевской властью. Несмотря на это, вскоре Вильгельм де Сен-Кале потерял доверие короля и лишился своего влияния при дворе. В январе 1096 года епископ скончался во время очередного судебного процесса в королевском суде в Олд-Виндзоре, в Беркшире.

Литература

• Stenton, F. Anglo-Saxon England. — Oxford, 1971, ISBN 978-0-19-821716-9
• Poole, A. L. From Domesday Book to Magna Carta 1087—1216. — Oxford, 1956, ISBN 978-0-19-821707-7

Отрывок, характеризующий Вильгельм де Сен-Кале

– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.