Вильгельм II (король Англии)

Вильгельм II Руфус старонормандск. Williame II, англ. William II Rufus<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Король Англии
9 сентября 1087 — 2 августа 1100
Коронация:	26 сентября 1087
Предшественник:	Вильгельм I Завоеватель
Преемник:	Генрих I
Рождение:	ок. 1056/1060 Нормандия
Смерть:	2 августа 1100(1100-08-02) Нью-Форест, Хэмпшир
Место погребения:	Уинчестерский собор, Уинчестер
Род:	Нормандская династия
Отец:	Вильгельм I Завоеватель
Мать:	Матильда Фландрская

Вильге́льм II Ры́жий (старонормандск. Williame II, англ. William II; ок. 1056/1060 — 2 августа 1100) или Руфус (лат. rufus — рыжий) — третий сын Вильгельма Завоевателя, король Англии с 1087 года, представитель Нормандской династии.

Своё прозвище король получил, вероятно, из-за красного цвета лица. Вильгельм II вошёл в английскую историю как воинственный и безжалостный монарх, мало заботящийся о подданных и с пренебрежением относящийся к англосаксам и их культуре. Распространена точка зрения, что только благодаря недолгому периоду своего правления он не разрушил основы англонормандской монархии, заложенные его отцом. С другой стороны, Англия при Вильгельме II переживала период относительной стабильности и прочности государственной власти.

Юность и вступление на престол

Вильгельм Руфус был третьим сыном Вильгельма Завоевателя и Матильды Фландрской. Точная дата его рождения неизвестна, вероятно он родился между 1056 и 1060 годами в Нормандии. Второй из сыновей Вильгельма Завоевателя, Ричард, погиб ещё при жизни отца на охоте, остальные пережили отца.

Вильям Мальмсберийский, апологет Вильгельма Рыжего, так описывал его внешность:

Телосложения он был коренастого, румяный, с длинными светлыми волосами, расчёсанными на пробор, так что лоб оставался открытым; глаза разные, с какими-то блестящими крапинками; шёголь, всегда одетый по последнему словы моды, как бы скандальной она ни была; поразительно сильный, хотя и невысок ростом, с животом чуть выдающимся. Красноречием не обладал вовсе, но страдал заиканием, особенно в раздражении…

—

Из всех детей Вильгельма Завоевателя Вильгельм Рыжий был наиболее близок отцу и пользовался его особой любовью. С ранних лет Руфус отличался храбростью, решительностью и страстью к охоте и военным делам. Он воспитывался под руководством архиепископа Ланфранка, одного из крупнейших религиозных и государственных деятелей своего времени, однако, очевидно, будущий монарх приобрёл мало качеств от своего наставника.

Отношения между сыновьями Вильгельма Завоевателя всегда были далеки от добросердечных. Старший сын, Роберт Куртгёз, являясь наследником англонормандской державы, одного из сильнейших государств Западной Европы, не обладал реальной властью при жизни отца: Вильгельм Завоеватель не допускал сына к управлению и даже в Мэне, где Роберт считался самостоятельным монархом, контролировал все сферы государственной системы. Это вызывало недовольство Роберта. А в 1078 году во время кампании по подчинению одного из южнонормандских баронов вспыхнул конфликт между Робертом и его младшими братьями Вильгельмом и Генрихом. Отец при этом встал на сторону младших сыновей, в результате чего Роберт восстал. В 1079 году Роберт помирился с отцом, но при этом Вильгельм был вынужден провозгласить сына наследником Нормандии, а его влияние на сына было сильно ограничено. Свою роль в примирении сыграла Матильда Фландрская, мать Роберта, которая скрытно от мужа оказывала материальную помощь сыну. Но вероятно именно тогда у Вильгельма появилась идея о разделении Нормандии и Англии, которая была реализована после его смерти.

Вильгельм Завоеватель умер 9 сентября 1087 года в монастыре Сен-Жерве, около Руана. Незадолго до своей смерти он определил Вильгельма Рыжего в качестве своего преемника на английском престоле: в отличие от Нормандии, где уже сложился принцип передачи власти по старшинству, а нормандские бароны уже неоднократно приносили оммаж Роберту как преемнику Вильгельма, Англия представляла собой завоёванную страну с выборным королём. Это позволило отстранить Роберта Куртгёза от английской короны, хотя лишить его прав на Нормандию было невозможно. В результате после кончины Вильгельма Завоевателя англонормандская монархия была разделена.

После смерти отца Вильгельм Рыжий сразу же отправился из Нормандии в Англию. При себе он имел письмо отца к Лафранку, который уже 26 сентября 1087 года короновал его в Вестминстерском аббатстве королём Англии, а Роберт Куртгёз стал герцогом Нормандии. Роберт так и не смог примириться с тем, что часть отцовского наследства от него ускользнула, поэтому отношения между братьями были непростыми.

Внутренняя политика

Короли Англии
Нормандская династия
Вильгельм I Завоеватель
Роберт III Куртгёз
Вильгельм II Руфус
Адела Нормандская
Генрих I Боклерк
Роберт III Куртгёз
Вильгельм Клитон
Вильгельм II Руфус
Генрих I Боклерк
Императрица Матильда
Вильгельм Аделин
Роберт Глостерский
Реджинальд Фиц-Рой
Стефан Блуаский
Евстахий IV Булонский
Вильгельм Булонский
Мария Булонская

Несмотря на то, что Вильгельм Рыжий был быстро коронован и пользовался поддержкой архиепископа Кентерберийского, его положение изначально не было прочным. Раздел англонормандской монархии после смерти Вильгельма Завоевателя привёл к тому, что одни и те же нормандские бароны, получившие в ходе завоевания земельные владения в Англии, оказались вассалами двух монархов, находившихся в конфликте друг с другом. Это стало главной причиной нескольких восстаний. Сначала вспыхнули восстания в Норфолке, Сомерсете и нескольких других графствах, но они были быстро подавлены. А в 1088 году, вскоре после коронации Вильгельма II, вспыхнуло массовое восстание баронов. Лидером мятежников стал дядя Вильгельма — Одо, епископ Байё и граф Кент, один из крупнейших англонормандских землевладельцев, которому Вильгельм Завоеватель незадолго до смерти вернул владения, отобранные в 1082 году. Восстание 1088 года имело беспрецедентно широкий размах: по оценке Вильяма Мальмсберийского в нём приняли участие «почти все нормандцы» — жившие в Англии бароны, имевшие владения и в Нормандии. Восставшие ставили себе целью свержение Вильгельма и передачу престола нормандскому герцогу Роберту Куртгёзу, что восстановило бы единство монархии. Нормандские войска во главе с Робертом Беллемским высадились в Кенте и заняли Рочестер. Епископ Байё вместе со своим братом Робертом, графом Мортена, укрепились в замке Певенси на побережье Ла-Манша. На границе с Уэльсом действовали отряды Роджера де Монтгомери.

Однако на сторону короля встало всё английское духовенство во главе с архиепископом Ланфранком, а также незнатное англосаксонское население страны, привлечённое клятвами Вильгельма II свято чтить законы Англии и править исходя из принципов справедливости и милосердия. Король также пообещал снижение налогового бремени и отмены ограничений на охоту. Раздачей денежных субсидий Руфусу удалось отколоть от восставших несколько крупных магнатов. В результате эффективных действий Вильгельма и его сторонников попытки баронов валлийских марок вторгнуться в Среднюю Англию были пресечены, а после долгой осады пали Певенси и Рочестер. Лидеры мятежников оказались в руках короля и восстание было подавлено. С участниками восстания 1088 года Вильгельм II поступил относительно мягко: конфискованы были лишь английские владения епископа Байё, графа Мортена и Вильгельма де Сен-Кале, причём последний был вскоре прощён и восстановлен в своих правах.

Обещания, которые король давал в период мятежа 1088 года, были быстро забыты. После смерти Ланфранка в 1089 году правление Вильгельма II приобрело ярко выраженный деспотический характер. Вильгельм значительно ужесточил законы о королевской охоте и об охране заповедников, что вызвало недовольство крестьян. Тяжесть налоговой нагрузки на население значительно увеличилась: для финансирования своих расходов Вильгельм II ввёл щитовой сбор с держателей лёнов, взыскивал огромные рельефы при вступлении в наследство, подолгу не замещал церковные должности, пользуясь доходами с соответствующих земельных владений. Бароны утратили влияние на короля, который в принятии решений руководствовался исключительно собственным мнением и советами узкого круга приближённых во главе с капелланом Ранульфом Фламбардом, который при Вильгельме занимал должность казначея, стремясь всяческими способами пополнять казну, не гнушаясь при этом нарушением законов. Строгость Вильгельма II в отношении нарушителей прав короны граничила с жестокостью.

Деспотизм короля вызывал недовольство значительной части англонормандских баронов. В 1095 году вспыхнул очередной мятеж с целью смещения Вильгельма II. Во главе его стояли участники восстания 1088 года: Роберт де Мобрей, Вильгельм д'Э, Гилберт Фитц-Ричард. Для подавления мятежа король спешно вернулся из Нормандии и лично возглавил поход в Северную Англию. Восставшие были осаждены в замках Тайнмаут и Бамборо и спустя несколько месяцев капитулировали. В отношении участников мятежа Вильгельм II применил жестокие меры: помимо конфискации их владений и титулов, многие были брошены в тюрьму или казнены, а Вильгельм д’Э был ослеплён и оскоплён.

Отношения с церковью

Пока был жив архиепископ Кентерберийский Ланфранк, благодаря поддержке которого Вильгельм получил английскую корону, отношения короля с церковью были хорошие, поскольку король в церковные дела не вмешивался. Но в 1089 году Лафранк умер, после чего Вильгельм в отношениях с церковью стал выступать с позиций абсолютного суверена. Равнодушный к вопросам веры, он использовал английскую церковь для изъятия денежных средств и ограничивал сношения с папой римским. При Руфусе для назначения на пост епископа или аббата необходимо было уплатить королю достаточно крупную сумму под видом феодального рельефа. Многие кафедры оставлялись подолгу незамещёнными, поскольку в период отсутствия священнослужителя доходы с церковных земель поступали в королевскую казну. К моменту смерти Вильгельма II в Англии были вакантными посты трёх епископов и одиннадцати аббатов. Главным советником и, возможно, инициатором церковной политики короля был Ранульф Фламбард, открыто захватывавший имущество умерших аббатов и взимавший поборы с религиозных организаций при любом удобном поводе. По свидетельству Эдмера, король даже рассматривал возможность перехода в иудаизм. Хотя очевидно, что репрессии Вильгельма II в отношении церкви были беспрецедентными с точки зрения современников, практика симонии при назначении на церковные посты была в конце XI века — первой половине XII века чрезвычайно широко распространена и в Англии, и в континентальной Европе. Сторонники григорианской реформы, которая, в частности, запрещала священникам уплачивать деньги за назначение на церковный пост, даже в Италии не одержали к тому времени полной победы.

Архиепископство Кентерберийское оставалось вакантным до конца 1093 года. Всё это время король пользовался доходами архиепископства. Но в 1093 году король тяжело заболел. Считая свою болезнь расплатой за то, что он не назначил нового архиепископа, Виильгельм согласился на избрание архиепископом Ансельма, крупного религиозного деятеля, имевшего европейскую репутацию. После выздоровления король посчитал, что его вынудили назначить Ансельма архиепископом с помощью обмана, в результате чего его отношения с архиепископом практически с самого начала испортились. Конфликт развивался по нескольким направлениям, главным из которых был запрет короля английским священнослужителям признавать папу римского без его санкции. Несмотря на давление других епископов королевства Ансельм отказался уступить Вильгельму. Король потребовал смещения Ансельма и даже выступил для этого на стороне Урбана II в борьбе за инвеституру, развернувшейся в Германии и Италии. Однако папа отклонил требование Руфуса. Это ещё более ухудшило отношения короля и архиепископа. Испытывая постоянные унижения и потерпев крах в попытках улучшить моральное состояние королевского двора и высшего духовенства, в 1097 году Ансельм отправился в Рим. Формальным поводом стало то, что архиепископскую мантию ему должен был вручить папа римский. Ансельм, опасаясь гонений со стороны короля, оставался в Риме до самой смерти Вильгельма, который, воспользовавшись отсутствием архиепископа, снова стал получать его доходы. При этом самому Вильгельму грозило отлучение от церкви, но Ансельм уговорил папу отсрочить его. Эта борьба стала началом длительного конфликта между английским государством и церковью.

Внешняя политика

Борьба за Нормандию

Раздел наследства между сыновьями Вильгельма Завоевателя выдвинул на первый план внешней политики Англии вопрос восстановления единства монархии. Поддержка нормандским герцогом Робертом Куртгёзом восстания баронов 1088 года резко обострила англо-нормандские отношения. В то же время слабость и неэффективность правления герцога Роберта в Нормандии привела к подъёму местной аристократии и росту феодальных усобиц в герцогстве. Кроме того, Роберт продал часть Контантена младшему брату Генриху. Это благоприятствовало завоевательным планам Вильгельма Рыжего, объявившего о намерении захватить владения брата. Король Франции Филипп I, естественный союзник нормандского герцога, был слишком бездеятельным и нерешительным, чтобы оказать отпор английскому королю.

Уже в 1089 году Вильгельм установил контроль над Сен-Валери в устье Соммы, а затем путём подкупов добился перехода на его сторону гарнизонов приграничных крепостей Э, Омаль и Гурнэ. К концу 1090 года под властью английского короля оказалась бо́льшая часть Нормандии к востоку от Сены, а в самом Руане вспыхнуло восстание против герцога. В январе 1091 года король во главе английской армии высадился в Нормандии. На его сторону перешла значительная часть нормандских баронов. Герцог Роберт был вынужден пойти на переговоры с братом и по условиям Руанского договора 1091 года уступил Вильгельму II графства Э и Омаль, сеньории Гурнэ и Конш, аббатство Фекам, и, видимо, Шербур и Мон-Сен-Мишель. Со своей стороны король Англии взял на себя обязательство помочь Роберту Куртгёзу в наведении порядка в герцогстве и восстановлении нормандской власти в Мэне, захваченном после смерти Вильгельма Завоевателя анжуйцами. Кроме того, Вильгельм и Роберт изгнали из Контантена своего брата Генриха, вынужденного бежать во французский Вексен.

Условия Руанского договора не были полностью выполнены английской стороной: совместный поход в Мэн так и не состоялся, а мероприятия против независимых нормандских баронов остались нереализованными. Это вызвало новых конфликт между братьями, и в 1094 году Вильгельм Рыжий вновь высадился в Нормандии. Благодаря щедрой раздаче финансовых субсидий ему опять удалось привлечь на свою сторону часть феодалов и городов герцогства, однако на помощь Роберту пришли отряды французского короля. Лишь купив мир с Филиппом I Вильгельм смог спасти положение. Тем не менее из-за вспыхнувшего в Англии мятежа Роберта де Мобрея завоевание герцогства пришлось отложить.

Новые возможности в подчинении Нормандии открылись в 1096 году Роберт Куртгёз решил принять участие в Первом крестовом походе в Палестину, для чего ему требовались денежные средства. В этом ему оказал помощь Вильгельм II: взамен на ссуду в размере 10 тысяч марок, король Англии получил в залог на три года Нормандское герцогство. Для сбора денег Вильгельм прибег к старинной англосаксонской практике взимания «датских денег», обложив землевладельцев страны налогом в 4 шиллинга с каждой гайды. Средства для ссуды были собраны, герцог Роберт отправился в Святую землю, а король Вильгельм стал фактическим правителем Нормандии.

В Нормандии Вильгельму II удалось восстановить порядок, усмирить мятежных баронов и укрепить центральную власть. Это позволило ему перейти к планам расширения своих владений. Однако серия кампаний 1097—1098 годов по завоеванию французского Вексена завершилась неудачей: укреплённые Людовиком VI замки выдержали осаду англо-нормандских войск и единственным достижением короля стало строительство крепости Жизор на границе с Иль-де-Франсом. Более успешной стала экспедиция Руфуса в Мэн: в 1097 году Элия I, граф Мэна, попал в плен к нормандцам и область перешла под контроль Вильгельма II. Однако уже в 1098 году в Мэне начались выступления против англо-нормандской власти, инспирированные анжуйским графом Фульком IV, и к концу правления Руфуса Мэн был потерян. Экспансионистские планы короля распространялись также на Аквитанию, однако практической реализации они не получили..

Войны в Шотландии и Уэльсе

Шотландия со времён нормандского завоевания являлась убежищем для англо-саксонских аристократов, а после женитьбы её короля Малькольма III на Маргарите, сестре последнего англо-саксонского короля Эдгара Этелинга, отношения между двумя британскими государствами окончательно испортились. В 1091 году, когда Вильгельм II находился в Нормандии, шотландские войска совершили набег на северо-английские графства. Как только король вернулся в Англию, он организовал вторжение в Шотландию. Поход, однако, не увенчался успехом, а английский флот был рассеян во время шторма. Вскоре был подписан мир, предусматривающий уступку Малькольму III двенадцати английских деревень и уплату ежегодной дани в размере 12 золотых марок в год, взамен на принесение оммажа Вильгельму II.

Тем не менее, уже в следующем году король Англии захватил Карлайл и присоединил к своим владениям Камберленд, ранее находившийся под контролем Шотландии. Новый рейд шотландцев на территорию Англии в 1093 году был с лёгкостью отбит, король Малькольм III погиб в ловушке. Это позволило Вильгельму II перейти в наступление: он поддержал в качестве претендентов на шотландский престол сыновей Малькольма против короля Дональда III, а в 1097 году при поддержке войск Руфуса и Эдгара Этелинга Дональд III был свергнут, а новым шотландским королём стал проанглийски настроенный Эдгар. В благодарность за помощь Эдгар признал сюзеренитет Вильгельма II над Лотианом.

Однако попытка Руфуса установить контроль над Уэльсом окончилась неудачей. К концу правления Вильгельма Завоевателя нормандские бароны Честерской марки, во главе с Робертом Рудланским, глубоко продвинулись в Северном Уэльсе и достигли острова Англси. В начале 1090-х годов Роджер Монтгомери и другие феодалы валлийского приграничья утвердили свою власть в Кередигионе, Пембрукшире, Гламоргане и Брекноке. Однако в 1094 году в Уэльсе вспыхнуло массовое восстание против захватчиков под руководством Кадугана и Грифида ап Кинана. Англо-нормандские бароны были изгнаны из страны, сохранив контроль лишь над небольшой областью вокруг Пембрука и некоторые пограничные районы в Гвенте и Гламоргане.

Походы Вильгельма II в Уэльс в 1095 и 1097 годах закончились провалом: валлийцы при приближении неприятеля скрывались в горах, а английские войска, испытывая недостаток продовольствия, несли большие потери от партизанских рейдов местных жителей. Массированное вторжение в Гвинед графов Честера и Шрусбери в 1098 году потерпело катастрофу: на Англси высадилась армия норвежского короля Магнуса III, пришедшего на помощь валлийцам, которая истребила англо-нормандские отряды. После этого поражения до середины XIII века англичане, за исключением небольших экспедиций, не предпринимали серьёзных попыток подчинить Северный Уэльс.

Характер

По свидетельству современников (Ордерик Виталий, Вильям Мальмсберийский), Вильгельм II Рыжий отличался храбростью, решительностью и особым почтением, с котором он относился к памяти своего отца Вильгельма Завоевателя. Этим, однако, хронисты завершают список хороших качеств короля. По признанию Вильяма Мальмсберийского, щедрость Вильгельма граничила с расточительностью, а огромные суммы тратились на предметы роскоши, подарки приближённым и развлечения короля. Это требовало постоянного притока новых средств в казну и было причиной увеличения налогового бремени в стране, поощрения симонии и массового изъятия доходов с церковных земель. Король был жесток, вспыльчив, мстителен, часто показывал своё презрение к другим людям. В этом Руфус был классическим представителем Нормандской династии и человеком своего времени (см., например, Роберт Беллемский). Путём репрессий ему удавалось держать в повиновении баронов и духовенство и поддерживать престиж центральной власти. В военных походах Руфус предпочитал добиваться своей цели с помощью подкупов и обещаний, тогда как собственно военные действия зачастую оказывались неудачными (борьба за Вексен, походы в Уэльс). Короля окружали щеголеватые молодые дворяне, при дворе царили свободные нравы и распутство, и, основываясь на свидетельствах английских хронистов, историки сходятся во мнении, что сам Руфус был, вероятно, гомосексуалом. Жены, любовниц и детей король никогда не имел.

Смерть

Одна из главных загадок правления Вильгельма II — обстоятельства его гибели. История смерти короля описана Вильямом Мальмсберийским. Согласно ему, 2 августа 1100 года Вильгельм с группой англонормандских аристократов отправился на охоту в Нью-Форест (Гемпшир). Во время преследования добычи группа придворных разделилась, в результате чего король остался вместе с одним из своих приближённых, Вальтером Тирелом. Вечером они наткнулись на оленя. Король выстрелил в него, но промахнулся. Вскоре пробежал ещё один олень, в которого выстрелил Тирел, но эта стрела вместо оленя попала в короля, мгновенно убив его. Ордерик Виталий приводит схожую историю. По его описанию олень пробежал между Тирелом и королём. Тирел выпустил стрелу, которая, скользнув по шерсти оленя, попала в короля, мгновенно убив его.

Существуют и другие версии смерти Вильгельма. Одну приводит аббат Сугерий в «Жизни Людовика VI Толстого, короля Франции», утверждая, что Тирел отрицал тот факт, что в момент смерти Вильгельма находился в той же части леса, что и король. Также участие в смерти короля отрицает Иоанн Солсберийский в «Житии святого Ансельма» и Герард Камберийский. «Англосаксонская хроника» упоминает только то, что Вильгельм был убит во время охоты одним из своих людей.

Действительно ли смерть короля была результатом несчастного случая или имел место заговор против Вильгельма, неизвестно. Тирела никто не обвинял в смерти короля. Официальная версия указывала, что смерть произошла в результате несчастного случая. Тело короля со стрелой в груди на следующее утро после него нашли местные крестьяне. Следствия по поводу смерти короля не проводилось, его тело было спешно похоронено в Винчестере. При этом многие считали смерть короля божьей карой, а ряд церквей отказались звонить в колокола из-за смерти Вильгельма.

В пользу теории заговора говорит тот факт, что Тирел был женат на сестре Гилберта де Клера, неоднократного участника восстаний против короля, который также присутствовал на этой охоте. Кроме того, среди охотников был младший брат Вильгельма Генрих, который, бросив тело короля в лесу, немедленно отправился в Уинчестер, захватил государственную казну, а спустя всего три дня, 5 августа 1100 года был коронован в Вестминстере. Семья де Клеров при новом короле Генрихе I пользовалась особым расположением монарха и получила от него значительные земельные владения. По легенде, пока Генрих спешил захватить власть в стране, тело Вильгельма II подобрал местный крестьянин-угольщик, который перевёз его на своей повозке в Уинчестерский собор. Король был похоронен в башне собора, которая в следующем году разрушилась.

На предполагаемом месте смерти Вильгельма Рыжего в Нью-Форесте, являющемся в настоящее время национальным парком Великобритании, в 1865 году была воздвигнута чугунная стела. Надпись на ней гласит:

Здесь стоял дуб, о ствол которого скользнула стрела, выпущенная сэром Вальтером Тирелом в оленя и поразившая в грудь короля Вильгельма II, прозванного Руфусом, и от которой он немедленно скончался во второй день августа 1100 года. Тело убитого короля Вильгельма II, прозванного Руфусом, было положено в повозку, принадлежащую некому Пуркису, и отвезено отсюда в Уинчестер, где похоронено в кафедральном соборе этого города.

Литература

• Вильгельм II Рыжий // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Боюар Мишель де. Вильгельм Завоеватель / Пер. с франц. Е. А. Прониной. — СПб.: Евразия, 2012. — 368 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-91852-019-2.
• Брук К. Саксонские и нормандские короли. 450—1154 / Пер. с англ. Л. А. Карповой. — М.: ЗАО Издательство Центрополиграф, 2011. — 255 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-227-02590-6.
• Джуэтт С. О. Завоевание Англии норманнами. — Минск: Харвест, 2003. — 304 с. — ISBN 985-13-1652-0.
• Дуглас Д. Вильгельм Завоеватель. Викинг на английском престоле / Пер. с англ. Л. Игоревский. — М.: Центрполиграф, 2005. — 431 с. — 7 000 экз. — ISBN 5-9524-1736-1.
• Дуглас Д. Ч. Норманны: от завоеваний к достижениям. 1050—1100 гг / Пер. с англ. Е. С. Марнициной. — СПб.: Евразия, 2003. — 416 с. — 2000 экз. — ISBN 5-8071-0126-X.
• Мортон А. А. История Англии. — М., 1950.
• Памятники истории Англии XI—XIII вв.: Русский и латинский тексты Великой хартии вольностей и других документов. Билингва / Пер. с лат.; введ. Д. М. Петрушевского. — Изд. 2-е, испр.. — М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. — 240 с. — (Академия фундаментальных исследований: история). — ISBN 978-5-397-00955-3.
• Пти-Дютайи Ш. Феодальная монархия во Франции и в Англии X—XIII веков / Перевод с французского С. П. Моравского. — СПб.: Издательская группа «Евразия», 2001. — 448 с. — 2 000 экз. — ISBN 5-8071-0086-7.
• Штокмар В. В. История Англии в средние века. — Изд. 2-е, дополненное. — СПб.: Алетейя, 2005. — 203 с. — (Pax Brittanica). — ISBN 5-89329-264-2.
• Barlow F. William Rufus. — Berkeley, 1983. — ISBN 0-300-08291-6.
• Poole A. L. From Domesday Book to Magna Carta 1087—1216. — Oxford, 1956. — ISBN 978-0-19-821707-7.

Ссылки

• [www.englishmonarchs.co.uk/normans_2.htm Биография Вильгельма Рыжего] (англ.). English Monarchs. Проверено 6 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BSIptNra Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
• [www.brighton73.freeserve.co.uk/tomsplace/interests/medieval/rufus.htm Смерть Вильгельма Рыжего] (англ.). Проверено 6 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BSIqPicz Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
• [fmg.ac/Projects/MedLands/ENGLAND,%20Kings%201066-1603.htm#_Toc159664188 KINGS of ENGLAND 1066-1135 (NORMANDY)] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 6 сентября 2012.
• [www.thepeerage.com/p10203.htm#i102026 William II 'Rufus', King of England] (англ.). Tudor Place. Проверено 6 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BSIqwwmW Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].

Отрывок, характеризующий Вильгельм II (король Англии)

– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.


Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.
Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.