Вильгельм IV (король Великобритании)

Вильгельм IV William IV<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
король Великобритании и Ирландии
26 июня 1830 — 20 июня 1837
Коронация:	8 сентября 1831
Предшественник:	Георг IV
Преемник:	Виктория
Вероисповедание:	протестантизм
Рождение:	21 августа 1765(1765-08-21) Лондон, Королевство Великобритания
Смерть:	20 июня 1837(1837-06-20) (71 год) Виндзорский замок, Соединенное Королевство Великобритании и Ирландии
Место погребения:	Виндзорский замок
Род:	Ганноверская династия
Отец:	Георг III
Мать:	Шарлотта Мекленбург-Стрелиц
Супруга:	Аделаида Саксен-Мейнингенская
Дети:	нет
Автограф:
Монограмма:
Награды:

Вильгельм IV (англ. William IV, нем. Wilhelm IV; 21 августа 1765 — 20 июня 1837) — король Великобритании и Ганновера с 26 июня 1830 года, адмирал флота (24 декабря 1811 года). Вильгельм был третьим сыном Георга III и младшим братом Георга IV. Последний британский король Ганноверской династии.

В молодости будущий король служил на флоте, впоследствии носил прозвище «Король-моряк». Он служил в Северной Америке, но в военных действиях практически не участвовал. Вильгельм унаследовал трон после смерти двух старших братьев, не оставивших законных потомков, в возрасте 64 лет. За семь лет его правления было проведено несколько важных реформ: пересмотрено законодательство о бедных, проведена демократизация муниципалитетов, впервые ограничен детский труд, а во всей Британской империи отменено рабство. Вильгельм был последним британским монархом, назначавшим премьер-министра против воли парламента. Королевству Ганновер он даровал либеральную конституцию.

Оба законных ребёнка Вильгельма IV умерли в детстве, поэтому британский престол унаследовала его племянница Виктория, а королём Ганновера стал его младший брат Эрнст Август.

Ранние годы

Вильгельм, третий ребёнок короля Георга III и королевы Шарлотты, родился утром 21 августа 1765 года в Бакингем-хаусе. У него было два старших брата, Георг и Фредерик, поэтому Вильгельм не рассматривался как наследник престола. Он был крещён в Сент-Джеймсском дворце 20 сентября 1765 года, его крёстными были дяди: герцог Глостер и принц Генрих (впоследствии герцог Камберленд), а также тётя, принцесса Августа.

Большую часть детства принц Вильгельм провёл в Ричмонде и дворце Кью, где его образованием занимались частные педагоги. В тринадцать лет принц поступил в королевский флот мичманом, в 1780 году он присутствовал при сражении у мыса Сент-Винсент. Хотя на борту корабля Вильгельма сопровождал наставник, его морской опыт мало отличался от службы других мичманов, так он наравне со всеми участвовал в готовке пищи и даже был арестован вместе с другими членами команды за пьяную драку в Гибралтаре (хотя принца отпустили сразу же, как установили его личность).

Во время войны за независимость США принц служил в Нью-Йорке. Революционеры с одобрения Джорджа Вашингтона планировали похитить принца, пока он находился в Америке. Однако британцам стало известно об этих планах похищения, после чего к Вильгельму, ранее передвигавшемуся по Нью-Йорку без сопровождения, приставили охрану.

Вильгельм получил звание лейтенанта в 1785 году, а через год стал капитаном фрегата Pegasus. В конце 1785 года принц служил в Вест-Индии под командованием Горацио Нельсона, который высоко отзывался о профессиональных качествах Вильгельма. Вильгельм и Нельсон стали добрыми друзьями, практически каждый вечер вместе ужинали, принц был свидетелем на свадьбе Нельсона. В 1788 году Вильгельм стал капитаном фрегата Andromeda, а через год вместе со званием контр-адмирала получил командование над линейным кораблём Valiant.

Вильгельм хотел получить герцогский титул, подобный тем, что имели его старшие братья, и, как следствие, получить место в Палате лордов. Однако король Георг III не спешил производить третьего сына в герцоги, опасаясь, что он примкнёт к парламентской оппозиции. Тогда Вильгельм пригрозил, что будет избираться в Палату общин от округа Тотнес в Девоне. Под давлением Георг сдался, и 16 мая 1789 года Вильгельм получил титулы герцога Кларенса и Сент-Эндрюс и эрла Мунстера. Вильгельм как и его старшие братья, принц Уэльский и герцог Йоркский, публично поддерживал оппозиционную по отношению к королю партию вигов, но, как и многих политиков того времени, политическая ориентация принца была весьма изменчива, поэтому нельзя однозначно приписать его к какой-то одной партии.

Служба и политика

В 1790 году Вильгельм оставил службу на флоте. Когда в 1793 году Великобритания вступила в войну с Францией, принц был готов служить своей стране и рассчитывал принять в этой войне участие, но ему не был предоставлен корабль. Возможно, причиной тому было падение пьяного принца с лестницы, в результате которого он сломал руку, а также выступление перед Палатой лордов, в котором Вильгельм выступал против войны. В следующем году принц высказывался уже в поддержку войны, но Адмиралтейство проигнорировало его просьбу о возвращении на службу. Вильгельм не оставлял попыток принять активное участие в войне, но даже полученное им в 1798 году звание адмирала было чисто формальным. Во время Наполеоновских войн принцу также не удалось добиться командной должности. В 1811 году он получил почётное звание адмирала флота. В 1813 году Вильгельм прибыл с визитом в расположение британских войск в Южных Нидерландах. Наблюдая с колокольни за бомбардировкой Антверпена, принц сам попал под обстрел. Пуля пробила его мундир.

В Палате лордов Вильгельм выступал против отмены рабства, которое, хотя и было незаконным в Великобритании, всё ещё существовало в британских колониях. Много путешествуя, принц видел, что свободные люди на севере Шотландии живут хуже, чем рабы в Вест-Индии, поэтому считал, что свобода ничего хорошего рабам не принесёт. Многие парламентарии считались с мнением принца, принимая во внимание его опыт жизни в Вест-Индии. Выступая в Палате лордов, Вильгельм заявил, что все приверженцы идей аболиционизма, и в частности Уильям Уилберфорс, являются либо фанатиками, либо лицемерами. В иных вопросах принц чаще всего занимал более либеральную позицию.

Правление

На престол Вильгельм IV вступил в возрасте без малого 65 лет — он был самым пожилым британским монархом в момент воцарения.

Несмотря на почтенный возраст и недолгое правление, Вильгельм успел довольно много. При нём были предприняты важные реформы: пересмотрено законодательство о бедных, проведена демократизация муниципалитетов, впервые ограничен детский труд, а во всей Британской империи отменено рабство. Кроме того, по акту 1832 года была изменена электоральная система Британии. Вильгельм был последним королём, назначившим премьер-министра против воли парламента (1834).

Со смертью Вильгельма прекратилась личная уния Великобритании и Ганновера: как британскому монарху ему наследовала племянница Виктория, дочь умершего в 1820 году его младшего брата Эдуарда Кентского, однако она не могла унаследовать ещё и королевство Ганновер, где действовал салический закон, и следующим ганноверским королём стал ещё один младший брат Вильгельма, герцог Камберлендский Эрнст Август.

Семья

В 1790—1811 годах Вильгельм состоял в фактическом браке с актрисой Дороти Джордан (1761—1816). У них было 10 детей, носивших фамилию Фицкларенс («фиц» — традиционная старофранцузская приставка к имени незаконнорожденных детей). После вступления на престол Вильгельм присвоил своему старшему сыну Джорджу титул графа Мунстера (род пресёкся в 2002 году).

После смерти племянницы, принцессы Шарлотты, в 1817 году, поставившей под угрозу будущее династии, как и другие его братья, спешно обзавёлся законной семьёй, женившись 11 июля 1818 года на Аделаиде Саксен-Мейнингенской (1792—1849). В этом браке у Вильгельма родились две девочки, но ни одна из них не выжила.

Предки

Предки Вильгельма IV

16. Георг I               8. Георг II                       17. София Доротея Брауншвейг-Целльская               4. Фредерик Уэльский                             18. Иоганн Фридрих Бранденбург-Ансбахский               9. Каролина Бранденбург-Ансбахская                       19. Элеонора Саксен-Эйзенахская               2. Георг III                                   20. Фридрих I Саксен-Гота-Альтенбургский               10. Фридрих II Саксен-Гота-Альтенбургский                       21. Магдалена Сибилла Саксен-Вейсенфельсская               5. Августа Саксен-Готская                             22. Карл Вильгельм Ангальт-Цербстский               11. Магдалена Августа Ангальт-Цербстская                       23. София Саксен-Вейсенфельсская               1. Вильгельм IV                                         24. Адольф Фридрих I Мекленбургский               12. Адольф Фридрих II Мекленбург-Стрелицкий                       25. Мария Катарина Брауншвейг-Данненбургская               6. Карл Мекленбург-Стрелицкий                             26. Кристиан Вильгельм I Шварцбург-Зондерсгаузенский               13. Кристиана Эмилия Шварцбург-Зондерсгаузенская                       27. графиня Антуанетта Сибилла Барби-Мулингенская               3. Шарлотта Мекленбург-Стрелицкая                                   28. Эрнст III Саксен-Гильдбурггаузенский               14. Эрнст Фридрих I Саксен-Гильдбурггаузенский                       29. София Вальдекская               7. Елизавета Альбертина Саксен-Гильдбурггаузенская                             30. Георг Людвиг I Эрбах-Эбрахский               15. София Альбертина Эрбах-Эрбахская                       31. Амелия Катерина Вальдек-Айзенбергская

Награды

• (KT) Орден Чертополоха 1770
• (KG) Орден Подвязки 1782

Литература

• Allen, W. Gore. King William IV. — London: Cresset Press, 1960. — 255 с.
• Somerset, Anne. The Life and Times of William IV. — London: Weidenfeld and Nicholson, 1980. — ISBN 0-297-83225-5.
• Ziegler, Philip. King William IV. — London: Collins, 1971. — ISBN 0-00-211934-X.

Отрывок, характеризующий Вильгельм IV (король Великобритании)

Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»