Вимана

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Вима́на (санскр. विमान vimāna IAST) — гипотетический летательный аппарат, описанный в древнеиндийской литературе. Упоминания о виманах и ваханах встречаются в древнеиндийском эпосе. В переводе с санскрита эпитет «вимана» (विमान) (буквально означающий «измеряющий, обходящий»[1]) и может обозначать в мифологических текстах как царский чертог, так и колесницу.

Образ виманы восходит к колесящим по небу повозкам Индры и иных арийских божеств, которые упоминаются в Ведах и имеют параллели в мифологии греков (колесница Гелиоса), германцев (солнечная повозка) и других индоевропейских народов.

В «Ригведе» слово vimāna употребляется в значении «меряющий»[2] или «мера» (пространства); там же (I 164, 48) даётся такое описание (слово vimāna в этом гимне не встречается), являющееся одновременно аллегорией года: «Косяков двенадцать, колесо одно, / Три ступицы — кто же это постигнет? / В нём укреплены вместе колышки, / Словно триста шестьдесят подвижных и (одновременно) неподвижных»[3].

В «Махабхарате» сообщается, что четырёхколёсная вимана Майасуры имела двенадцать локтей в длину и использовалась царём для метания пылающих снарядов. Когда во время преследования Кришной своего соперника колесница последнего стала невидимой для взгляда, Кришна всё-таки поразил соперника, определив траекторию движения виманы по звуку. Изготовителями виман в тексте назван «всезнающий народ йона» (древние греки). В поэме говорится, что поверженные герои падают со своих коней и слонов, «как обитатели неба низвергаются вниз со своих виман, когда исчерпается их благая заслуга».[4]

В «Рамаяне» вимана Раваны именуется Пушпакой («убранная цветами»). Эта «превосходная воздушная колесница» напоминает Солнце или облако, блещущее в небесной выси. Она способна домчать владельца в любую точку земли и неба. Изготовителем колесницы назван царь асуров Майясура, а её первым обладателем — бог богатства Кубера.

В 13-й песне поэмы Калидасы «Род Рагху» описан тот же сюжет, что и в «Рамаяне». Рама, одержав победу над Раваной и вернув себе Ситу, на небесной колеснице Пушпаке вместе с женой возвращается на родину. Калидаса использует этот сюжет, чтобы описать Южную Индию с высоты птичьего полёта[5]:

Смотри, небесная колесница летит то по тропе богов, то по стране облаков, то в выси, где реют птицы; и в движении своем она, поистине, повинуется велениям моей мысли. … С огромной высоты мой взор достигает вод озера Пампа с берегами, густо поросшими тростником, с едва различимыми отсюда стаями журавлей, и пробуждается былая грусть. … Внизу, близ горы, извивается река Мандакини, струящая свои чистые и прозрачные воды; издали она кажется совсем тонкой, словно жемчужная нить, украшающая грудь земли.[6]

Воды Ганги, увиденные с высоты, поэт сравнивает то с ожерельем из жемчугов и изумрудов, то с гирляндой из белых и голубых лотосов, то с узором из листьев на полу.

В седьмом действии драмы Калидасы «Шакунтала» описывается, как возничий Индры Матали и царь Душьянта путешествуют на летающей колеснице. Сперва она летит над облаками, но когда начинает снижение, автор подчеркивает, что она проходит через дождевые облака и колеса покрываются брызгами.

Душьянта.
Как бы спускается земля с высоких гор,
Живёт отдельно дерево любое,
Река, что узкою казалась до сих пор,
Бежит широководною тропою.
Мне кажется, когда стремлюсь я в вышине,
Что всё кругом исполнено полёта,
Что и земля теперь летит навстречу мне,
Как будто вверх её подбросил кто-то!
Матали. У тебя зоркий взгляд. Как величава, как обворожительна земля![7]

После этого автор отмечает «мягкую посадку» колесницы Индры, которое даже не заметил Душьянта. Как отмечает филолог Б. Захарьин, это описание «поражает точностью чисто технических деталей, доступных, казалось бы, лишь современному пилоту!»[8] В свою очередь индолог В. Г. Эрман отмечает, что «чувство полёта, кажется, живёт в душе поэта. Описания эти так ярки и зримы, что можно представить, будто ему самому приходилось летать по воздуху и взирать на землю с огромной высоты»[9].

В поэме Сомадевы (XI век) «Океан сказаний», как отмечает филолог И. Д. Серебряков, «рассказывается о воздушных кораблях, движущихся с помощью механических двигателей и покрывающих большие расстояния с громадной скоростью. Они имеют круглую форму, подобны цветку лотоса, используются для разнообразных целей, в том числе, например, для переброски слонов»[10]. Помимо этого, в поэме присутствуют и такие сказочные элементы как летающие слоны или колесница Брахмы, запряжённая лебедями.

Основные упоминания «воздушных кораблей» в поэме[11] следующие:

  • На корабле путешествует Сомапрабха, дочь асуры Майя, в другой город к своей подруге Калингасене, а затем помогает ей найти мужа (с.88, 93).
  • Раджа Хемапрабха строит такой корабль и использует его, чтобы доставить дочь к зятю (с. 122).
  • Раджьядхара строит корабль, чтобы помочь царевичу Нараваханадатте перелететь через океан и найти на острове Карпурасамбхава свою невесту (с.151).
  • Зодчий Майя учит искусству создавать корабли царевича Сурьяпрабху, который с помощью корабля «Бхутасана» находит невесту и совершает ряд путешествий (с. 155, 158, 181, 185).
  • Когда Сурьяпрабха воюет с раджой Шруташарманом, у которого в армии есть слоны, он также приказывает доставить на воздушных кораблях слоновье войско (с.192).
  • Когда начинается упорная битва, Сурьяпрабха приказывает перебросить по воздуху своему союзнику Прабхасе отряд колесниц (с. 199).
  • Древний царь Пушкаракша получает в подарок от Ранкумалина летающую колесницу и благодаря ей, как говорит поэма, покоряет «всю землю, окружённую четырьмя океанами» (с. 257).
  • Шива дарит царевичу Нараваханадатте построенный самим Брахмой воздушный корабль «Падма». С его помощью герой путешествует в город Вакрапуру к своей невесте (с. 355). Когда его войско отправляется в поход, он на корабле, «поместив жён в его тычинках, а министров и друзей — в лепестках», сопровождает войско (с. 360, 362).
  • Эту же божественную колесницу его отец Удаяна использует для возвращения на родину (с. 380).

Индийский индолог и историк Вишнампет Дикшитар в своей книге «Warfare in Ancient India» («Военное дело в Древней Индии») высказывает мнение, что виманы вовсе не были мифическими объектами, но реально существовавшими летательными аппаратами, «вкладом Индии в развитие науки аэронавтики»[12][13].

В 1952 году в Индии был опубликован текст «Вайманика-шастра», которая выдаётся за древнее пособие по аэронавтике и приписывается Бхарадвадже.

Технические подробности в описании виман и достоверность описания видов на землю с высоты для многих уфологов являются подтверждением теории палеоконтакта.



См. также

Напишите отзыв о статье "Вимана"

Примечания

  1. [www.sanskrit-lexicon.uni-koeln.de/scans/MWScan/tamil/index.html Monier-Williams' 'Sanskrit-English Dictionary']
  2. Мандала 2, гимн 40, перевод Т. Я Елизаренковой
  3. Ригведа. Мандалы I—IV. Пер. Т. Я. Елизаренковой. М., 1989. С.205 и комм. на с.649
  4. Махабхарата. Книга 8. М., 1990. С.36
  5. Калидаса. Род Рагху. СПб, 1996. С.227-238, см. также Эрман В. Г. Калидаса. М., 1976. С.81-84
  6. прозаический перевод В. Г. Эрмана
  7. Калидаса. Драмы и поэмы. / Пер. С. Липкина. М., 1974. С.281
  8. Калидаса. Драмы и поэмы. М., 1974. С.9, предисловие
  9. Эрман В. Г. Калидаса. М., 1976. С.180
  10. Сомадева. Океан сказаний. М., 1982. С.504
  11. страницы указаны по изданию: Сомадева. Океан сказаний. / Пер. И. Д. Серебрякова. М., Наука. 1982
  12. [www.cincinnatitemple.com/articles/ScienceVimanas.pdf Vimanas]. A tribute to Hinduism. Cincinnati Temple. Проверено 5 января 2009. [www.webcitation.org/66AJipLgJ Архивировано из первоисточника 14 марта 2012].
  13. David Hatcher Childress. [www.bibliotecapleyades.net/vimanas/esp_vimanas_4.htm Fly the friendlier skies in Air India Vimanas]. Bibliteca Pleyades. Проверено 5 января 2009. [www.webcitation.org/66AJjKYhl Архивировано из первоисточника 14 марта 2012].

Отрывок, характеризующий Вимана

Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.