Винниг, Август

Август Винниг
Награды:

Август Винниг (31 марта 1878 года, Бланкенбург (Гарц) — 6 ноября 1956 года, Бад-Наухайм) – немецкий политик, деятель профсоюзного движения Германии, писатель и публицист. В период Гражданской войны в Латвии некоторое время являлся генеральным уполномоченным Германии по Прибалтике.

Семья. Начало карьеры.

Август Винниг был самым младшим из двенадцати детей в семье. Его отец Карл Винниг был могильщиком по профессии. В 1892 году начал обучаться ремеслу каменщика-строителя; завершил своё профессиональное образование в 1895 году. В 1896 году впервые продемонстрировал свои симпатии к социалистическому движению, активистом которого он впоследствии стал. В этот период он занимался написанием статей и прокламаций для периодических изданий социал-демократического толка. Немного позднее присоединился к Восточному союзу (нем. Ostverband) масонов и принял участие в забастовках рабочих-социалистов. Из-за конфликта со штрейкбрехерами, которые были разоблачены им в процессе организации социал-демократических протестных акций, Винниг был подвергнут тюремному заключению, из которого, однако, вскоре освободился.

Профсоюзная деятельность. Организация забастовок.

В 1904 году стал сотрудником профсоюзного журнала «Grundstein», а позднее занял должность генерального редактора этого периодического издания. В качестве активиста местного союза строителей он сумел организовать широкомасштабную забастовку работников строительной отрасли в 1910 году. Итогом этой акции ненасильственного сопротивления стало несущественное повышение заработной платы строителям взамен на их обещание отказаться от проведения забастовок сроком на три года. В 1912 году он был избран председателем союза строителей; на этой должности он проявил себя умелым организатором. В дальнейшем Август Винниг подробно освещал процесс выборов в гамбургский парламент в 1913 году и оказывал весомую медийную поддержку кандидатам от Социал-демократической партии Германии.

Первая мировая война. Идеологическая принадлежность

В течение Первой мировой войны Август Винниг примкнул к группе националистически настроенных интеллектуалов, которая сформировалась внутри Социал-демократической партии Германии. Эта группа, исповедовавшая идеологию антиревизионистского марксизма, состояла из видных социалистических политических деятелей Пауля Ленша, Хейнриха Кунова и Конрада Хениша. Члены этого партийного сообщества положительно оценивали наступление «августовского воодушевления», то есть массового патриотического подъёма среди широких слоёв Германской империи в августе 1914 года. Участники группы Ленша-Кунова-Хейнриха высказывали идею «национал-социализма» (нем. nationalen Sozialismus) и обосновывали необходимость «народного единения» на его основе. В то же время на начальном этапе выработки своей идеологической платформы эта группа не разделяла антисемитские взгляды, несмотря на то что в дальнейшем Август Винниг и его соратник Густав Носке не будут скрывать своего антисемитизма в публичном пространстве. Более того, в окружение Виннига в период Первой мировой войны вошли такие социал-демократические деятели еврейской национальности, как доктор философии Александр Львович Парвус, юрист и политический активист Эрнст Хейльман и другие, с которыми Винниг часто и много контактировал.

Работа в Прибалтике. Армейская должность.

Вскоре после оккупации большей части территории Прибалтийский губерний Российской империи Август Винниг занял должность правительственного комиссара 8-й германской армии (командующий генерал Оскар Гутьер), захватившей Ригу в начале сентября 1917 года. Фактически Винниг был тем человеком, через которого осуществлялась военно-дипломатическая связь между немецким армейским командованием, формировавшем военную администрацию в Остзейском крае, и правительственными кругами.

Генеральный уполномоченный Германии по балтийскому региону.

С октября 1918 года Август Винниг являлся официальным посланником немецкого государства на захваченных военными подразделениями кайзеровской армии территориях Прибалтики. На эту должность Винниг был командирован кабинетом министров Макса Баденского. После начала революционных событий в Германии название должности Виннига несколько видоизменяется – он становится генеральным уполномоченным (нем. Generalbevollmächtigter) Германии в Прибалтике. Август Винниг от имени Германии подписал официальное признание республик-лимитрофов Латвии и Эстонии. Именно Винниг должен был курировать процесс политико-административного оформления бывших губерний Российской империи в полноценные государственные образования. Будущий руководитель Совета центрального банка межвоенной Латвии Адольф Кливе в мемуарах отмечал, что 31 октября Август Винниг встретился с Карлисом Ульманисом, бывшим замкомиссара Временного правительства в Лифляндской губернии, а позже – лидером Латышского Крестьянского Союза (латыш. «Latviešu Zemnieku savienība»), аграрно-националистической партии, которая пользовалась широкой поддержкой дипломатов Антанты. В ходе беседы с Ульманисом генеральный уполномоченный предложил ему создать и возглавить «Народный совет» и правительство, которое было бы ему подконтрольно; Ульманис ответил согласием. По некоторым данным, лично Винниг одобрял или отвергал кандидатов, которые должны были войти в состав центрального органа власти в будущей Латвии. В данном случае на второй план отходил так называемый Латвийский временный национальный совет, который был сформирован Зигфридом Мейеровицем, опиравшимся на английских дипломатов. Сам Мейеровиц впоследствии примкнул к Ульманису и позже принял участие в координации деятельности Народного совета.

Отношение к правительству Ульманиса.

В воспоминаниях^{[уточнить]} сам Винниг именовал правительство Ульманиса «аферистами», а также откровенно писал, как периодически вынужден был напоминать его членам о том, что «все они живут на германских хлебах, на германские деньги и прочность их государства гарантируется немецким оружием». Так или иначе, Август Винниг, обладавший к 1918 году значительным политическим и административно-дипломатическим опытом, технически курировал деятельность латвийского Народного совета в период, когда города Прибалтики де-факто признавали социалистическую власть, устанавливаемую красными стрелками, а члены правительства Ульманиса были крайне непопулярными. По воспоминаниям свидетелей^[кто?], Винниг спорил с Ульманисом, требуя от него, чтобы в состав правительства из десяти министров также были включены представители остзейского населения. При формировании Народного совета Винниг настаивал на том, чтобы четверть его членов принадлежала к прибалтийско-немецкому меньшинству. Таким образом Винниг выступал за сохранение административного представительства остзейских немцев в Прибалтике. Впрочем, отношение Виннига к координируемому им проекту было весьма пренебрежительным; часто он позволял себе нелестную характеристику членов правительства, а в позднейших записях отмечал, что «в поступках этих людей много опереточного».

Формирование «Железной бригады»

Для того, чтобы сохранить политическое влияние на Прибалтику в условиях ожесточённой дипломатической конкуренции с представителями стран Антанты, он выступал за замедление эвакуации частей 8-й армии и других кайзеровский военных формирований из балтийского региона и активно защищал идею о создании немецких добровольческих боевых соединений. Например, 30 ноября 1918 года по указанию Виннига была создана «Железная бригада», представлявшая собой немецкое добровольческое вооружённое формирование, которое должно было помогать проведению «планомерной эвакуации» немецких солдат и армейского имущества из Прибалтики. В 1919 году она будет преобразована в «Железную дивизию», которая в составе Западной добровольческой армии П. Р. Бермондта-Авалова примет участие в противостоянии с латвийской армией.

Договор с правительством Латвии о военной помощи.

После провала мобилизации в ноябре-декабре 1918 года в латвийскую армию, которая должна была защищать новое правительство Ульманиса, обескураженные таким фиаско латвийские политики приняли решение воспользоваться военной помощью немецких вооружённых сил, остававшихся на территории Латвии. По поручению своих коллег-министров Ульманис встретился с Августом Виннигом и заключил с ним как с официальным представителем Германии договор от 29 декабря 1918 года, в котором было зафиксировано в том числе и то, что «Временное правительство Латвии согласно признать по ходатайству о том все права гражданства в Латвии за всеми иностранцами, состоящими в армии и прослужившими не менее 4 недель в добровольческих частях, сражающихся за освобождение латвийской территории от большевиков». Таким образом, немецкие военные части взамен на право подданства фактически нанимались латвийской стороной для защиты правительственных органов от подразделений красных стрелков. Также немецким солдатам, которые выражали желание оборонять Ригу от большевиков, могли получить в полную собственность земельные наделы в Курляндии и Лифляндии. Впоследствии официальная латвийская историография^[кто?] прозвала альянс Временного правительства Ульманиса и немецких оккупационных сил «Грешным альянсом», и ни одно из официально оговоренных на письме обещаний в адрес германских военных добровольцев не было исполнено латвийской стороной.

Новая должность.

В начале 1919 года название должности Августа Виннига было снова изменено: он был назначен Генеральным уполномоченным Рейха по балтийским странам с резиденцией в Риге и Государственным комиссаром Восточной и Западной Пруссии с резиденцией в Кёнигсберге. При этом у Виннига возникли сложности с практическим исполнением своих обязанностей: 4 января 1919 года Рига была взята красными стрелками и вскоре была провозглашена Латвийская Социалистическая Советская республика под управлением Петра Стучки и Карла Данишевского, а в Кёнигсберге ещё в ноябре 1918 года произошёл революционный переворот. В Восточной Пруссии сформировалось двоевластие, но Винниг смог оперативно предотвратить беспорядки и добиться роспуска Революционного Совета.

Обер-президент Восточной Пруссии

Деятельность в Прибалтике снискало Виннигу ещё большую популярность среди социал-демократических кругов Германии, которые разделяли реваншистскую идеологию и воспринимали прибалтийские земли как исторические территории. В дальнейшим, уже в Веймарской Германии, во время выборов президента Август Винниг активно поддерживал Фридриха Эберта и содействовал его избранию на должность главы государства, одновременно выступая против его соперника Филиппа Шейдемана. Уже при новой власти Винниг, пользовавшийся личным доверием Эберта, занял должность обер-президента Восточной Пруссии. 17 декабря 1919 года выступает перед ландтагом провинции Восточная Пруссия с яркой речью, в которой он описывал причины поражения кайзеровской Германии в Первой мировой войне; отмечается^[кто?], что в этом публичном выступлении проскальзывали национал-социалистические нотки.

Поддержка капповского путча. Исключение из Социал-демократической партии Германии.

В 1920 году Винниг неприкрыто занял сторону путчиста Вольфганга Каппа, поддержав его правительство, что спровоцировало острый конфликт между ним и более либерально настроенным руководством СДПГ. После провала путча Винниг подвергся сокрушительной критике и моральному осуждению^[кто?], был снят с должности обер-президента Восточной Пруссии и исключён из партии и профсоюзного объединения. В результате Винниг порвал свои связи с социал-демократическими организациями и в 1924 году основал праворадикальный «Национальный союз рабочих вождей», открыто исповедовавший националистическую идеологию.

В 1927 году Август Винниг вступил в так называемую Старую Социал-демократическую партию Германии, а в 1930 году присоединился к Консервативной народной партии, которая исповедовала национал-реваншистские взгляды. В этом же году Винниг создаёт своё программное произведение «Vom Proletariat zum Arbeitertum» («От пролетариата к рабочему классу»), в котором описал собственную теорию и стратегию социалистического движения на основе своего богатого политического и политтехнологического опыта.

Деятельность в Третьем Рейхе.

В период, когда к власти в Германии пришла НСДАП, Август Винниг несколько изменил свои политические взгляды, превратившись из национально мыслящего социалиста в умеренного сторонника христианско-демократической идеологии, манифестируя свою принадлежность к европейским консервативным ценностям. В 1944 году в его доме в Потсдаме собирались отдельные участники движения сопротивления против гитлеризма, однако сам не он принимал непосредственного участия в подготовке каких-либо действий, направленных на свержение нацистской верхушки Третьего Рейха. Впоследствии участники этого движения составили «заговор генералов», который вылился в попытку насильственной ликвидации Адольфа Гитлера 20 июля 1944 года, однако сам Винниг, принимавший у себя дома его участников, избежал какого-либо преследования. В 1945 году Винниг, выступил в качестве одного из основателей Христианско-Демократического Союза (CDU).

С 1945 году Август Винниг жил в Бланкенбурге, однако в связи с приближением подразделений Красной Армии, оставил это место и переселился в небольшой населённый пункт Финенбург (Vienenburg), в Нижнюю Саксонию, которая вошла в зону западной оккупации.

Награда

29 марта 1955 года удостоился награды – ордена «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия», который вручил ему президент ФРГ Теодор Хойс.

Отрывок, характеризующий Винниг, Август

Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.