Винниченко, Владимир Кириллович

Владимир Кириллович Винниченко укр. Володимир Кирилович Винниченко<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель Генерального Секретариата Украинской Народной Республики
5 июня 1917 — 16 июля 1917
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упраздена
Председатель Директории Украинской Народной Республики
14 декабря 1918 — 13 февраля 1919
Предшественник:	Павел Скоропадский (как гетман Украины)
Преемник:	Симон Петлюра
Генеральный секретарь внутренних дел Украинской Народной Республики
15 июня 1917 — 11 января 1918
Глава правительства:	Владимир Винниченко
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Павел Христюк
Вероисповедание:	православие
Рождение:	16 (28) июля 1880(1880-07-28) Елисаветград, Елисаветградский уезд, Херсонская губерния
Смерть:	6 марта 1951(1951-03-06) (70 лет) Мужен, Франция
Супруга:	Винниченко, Розалия Яковлевна

Влади́мир Кири́ллович Винниче́нко (укр. Володимир Кирилович Винниченко; 16 (28) июля 1880, Елисаветград Херсонской губернии — 6 марта 1951, Мужен, Франция) — украинский политический и общественный деятель, революционер, писатель, художник.

Биография

Родился 26 июля 1880 года в крестьянской семье.

Его отец — Кирилл Васильевич Винниченко, крестьянин-батрак, переехал из деревни в Елисаветград (ныне Кропивницкий) и вступил в брак со вдовой Евдокией Павленко, урождённой Линник. От первого брака мать Винниченко имела троих детей: Андрея, Марию и Василия; от брака с Кириллом Винниченко родился один Владимир.

В народной школе Владимир проявил себя способным учеником, и родители, несмотря на сложное материальное положение семьи, решили продолжить его учёбу.

Ранние годы

С десяти лет получал среднее образование в Елизаветградской гимназии. Скудную денежную помощь для учёбы ему оказывал старший брат, работавший в городской типографии. Однако уже в седьмом классе Владимир Винниченко был исключён из гимназии после недели пребывания в карцере за написание революционной поэмы. Не имея средств для существования, был вынужден странствовать по Южной Украине в поисках кратковременного заработка, параллельно усиленно занимаясь самообразованием. Затем в 1900 году экстерном сдал экзамен в Златопольскую гимназию и получил аттестат зрелости.

В 1901 году поступил на юридический факультет Киевского университета Святого Владимира. К этому времени он уже познакомился с социалистическим учением через популярные изложения трудов Карла Маркса, распространяемые нелегально, и укрепился в своих социал-демократических убеждениях. Сразу после поступления в Киевский университет создал там тайную революционную студенческую организацию, которая носила название «Студенческой общины», и в дальнейшем принимал активное участие в революционном движении.

Принадлежал к киевской Громаде, рано вступил в Революционную украинскую партию — первую украинскую политическую партию в принадлежавшей Российской империи части Украины. По поручению партии проводил агитационно-пропагандистскую работу среди рабочих Киева и крестьян Полтавской губернии, за что в 1902 году был арестован и, так и не успев закончить первый курс, исключён из университета без права продолжения учёбы в любом другом высшем учебном заведении. Выехав на Полтавщину, начал работать домашним учителем и успел принять участие в работе I съезда РУП, однако в конце года отправлен в 5-й сапёрный батальон.

В феврале 1903 года Винниченко удалось бежать в Австро-Венгрию и осесть во Львове, где начинает сотрудничать с местными представителями украинского движения. Он входит в заграничный комитет РУП и становится главным редактором газеты «Гасло» («Лозунг»). Изучив немецкий язык, он занимается переводом и популяризацией трудов Карла Каутского, Поля Лафарга, Фердинанда Лассаля и других теоретиков европейской социал-демократии. При одной из попыток перевести через границу в Россию нелегальную литературу в июле 1903 года задержан в Волочиске и заключён в одиночной камере Лукьяновской тюрьмы в Киеве. По вынесенному приговору на полгода отправлен в дисциплинарный батальон, после чего снова эмигрирует.

Владимир Винниченко был одним из основателей Украинской социал-демократической рабочей партии (созданной в декабре 1905 года в ходе русской революции 1905—1907 на базе РУП), в которой возглавлял левое крыло. Входил в состав центральных органов партии, редактировал печатный орган «Боротьба» («Борьба»). С 1906 по 1914 годы Винниченко, ведя подпольную и полулегальную деятельность в разных уголках Российской империи, неоднократно подвергался полицейскому преследованию и арестам, вследствие чего несколько раз оказывался в эмиграции (для его литературной деятельности послереволюционного периода характерно общее чувство надломленности и упадка). После очередного ареста и заключения с угрозой пожизненной каторги Винниченко с помощью товарищей удалось вырваться из рук царской охранки и эмигрировать во Францию, где в 1910 году вошёл в состав «Украинской громады» в Париже. Некоторое время жил во Львове (1913—1914), где редактировал журнал «Дзвін» («Колокол»). С началом Первой мировой войны Винниченко возвратился в Россию и жил преимущественно в Москве под чужим именем до 1917 года, занимаясь литературной деятельностью и сотрудничая в журнале «Украинская жизнь».

После 1917 года

Сразу после Февральской революции вернулся на Украину и принялся за активную политическую работу, вступил в созданную 3—4 марта 1917 года Украинскую Центральную раду (УЦР). Конференция УСДРП подтвердила положение Винниченко как руководителя партии. В апреле 1917 он был избран заместителем главы УЦР Михаила Сергеевича Грушевского (наряду с Сергеем Александровичем Ефремовым) и заместителем главы Малой рады. Назначен во главе украинской делегации, отправленной 16 мая 1917 года в Петроград для переговоров с Временным правительством относительно признания УЦР высшим краевым органом власти и предоставления Украине прав автономии в составе перестроенной по федеративному образцу России.

После издания Радой I Универсала 15 июня 1917 года возглавил Генеральный секретариат — фактический орган исполнительной власти на территории 9 (позже 5) украинских губерний, — а также занял в нём должность генерального секретаря (министра) внутренних дел. Автор практически всех официальных деклараций и законодательных актов Украинской Народной Республики. В октябре 1917 года Временное правительство, обеспокоенное растущей самостоятельностью Центральной рады, вновь распространившей своё влияние на 9 губерний, вызвало членов Генерального секретариата, включая Винниченко, в Петроград (якобы для переговоров). От тюремного заключения их уберегло свержение Временного правительства Октябрьской революцией, свидетелем которой стал Винниченко. От имени УЦР вёл переговоры с Совнаркомом.

В январе 1918 года, когда Центральная рада в принятом задним числом IV Универсале провозгласила независимость УНР для возможности ведения переговоров с Центральными государствами в Брест-Литовске, Генеральный секретариат был преобразован в Совет народных министров. Соответственно, Винниченко стал премьер-министром формально суверенного государства, однако уже в том же месяце из-за междупартийных трений подал в отставку. Под натиском наступавших красноармейских частей правительство УНР бежало на запад. Винниченко вместе с женой Розалией Яковлевной под чужой фамилией уехал на юг, в Бердянск.

После организованного немецкими оккупационными войсками переворота Павла Скоропадского 29 апреля 1918 года бежал из Киева на хутор Княжья Гора близ Канева, где рассчитывал заняться литературным творчеством, в частности, написал пьесу «Между двух сил». Однако его планы были расстроены гетманской администрацией, арестовавшей его по сфабрикованным обвинениям в подготовке государственного переворота. Однако под нажимом немецкого командования, опасавшегося дестабилизации политической ситуации, Скоропадский и его министр внутренних дел Кистяковский были вынуждены освободить Винниченко. После своего освобождения снова перешёл к активной политической деятельности, чтобы возглавить политические силы, оппозиционные к самопровозглашённому гетману.

В августе 1918 года Винниченко вошёл в оппозиционный к гетманскому режиму Скоропадского Украинский национальный союз (ранее носивший название Украинского национально-государственного союза), решительно настаивая на восстановлении республики. 18 сентября он возглавил УНС, сменив на этом посту нерешительного А. Никовского. Винниченко и близкий к нему Николай Шаповал рассчитывали объединить усилия украинских социалистических партий (УСДРП, УПСР) с большевиками для организации вооружённого выступления против диктатуры Скоропадского; с этой целью он вёл в Киеве тайные переговоры с Христианом Раковским и Дмитрием Мануильским. Винниченко соглашался на советскую власть на Украине, при условии, чтобы ему дали полную волю в деле проведения украинизации. Винниченко заявлял: «Точно так, как вы создали диктатуру рабочих и крестьян в России, так нам надо создать диктатуру украинского языка на Украине». Когда передали это Ленину, Ленин сказал: «Разумеется, дело не в языке. Мы согласны признать не один, а даже два украинских языка, но, что касается их советской платформы — они нас надуют».

Одновременно, чтобы отвести внимание властей, Винниченко согласился на участие в переговорах с гетманом о создании «правительства народного доверия».

После Ноябрьской революции в Германии совместно с Симоном Петлюрой выступил одним из инициаторов восстания против Украинской Державы и создания Директории УНР 14 ноября 1918. На следующий день, находясь в Белой Церкви, он объявил о начале вооружённого восстания Директории и примкнувшего к ней корпуса сечевых стрельцов под командованием Евгения Коновальца против гетманской власти. После ухода немцев и изгнания гетмана 18 декабря 1918 года Винниченко вернулся в Киев и возглавил Директорию, к этому моменту ставшую коллективным органом исполнительной власти. В составе Директории Винниченко противостоял правым позициям Петлюры, выступая за социалистические преобразования и мир с Советской Россией. Идейно-политическое и межличностное противостояние между Винниченко и Петлюрой, стремившимся к единоличной военной и политической власти, способствовало потере и так неустойчивой власти Директории над большей частью Украины.

В эмиграции

По указанию Антанты Винниченко как «почти большевик» вместе с остальными левыми социалистами выведен из состава Директории и других органов власти УНР 10 февраля 1919 года. После ухода её руководителя Директория фактически превратилась в походный лагерь при командовании верховного атамана Петлюры, а сам Винниченко вскоре удалился за границу, намереваясь принять участие в работе конференции Второго интернационала в Берне. В эмиграции его политические воззрения трансформировались в направлении национал-коммунизма и восприятия советской власти. Непродолжительное время находился в Венгрии, где встречался с руководителями новопровозглашённой Венгерской Советской Республики. Лидер венгерских коммунистов Бела Кун обещал Винниченко помочь ему договориться с представителями Советской России о создании единого революционного фронта России, Венгрии и Украины против сил Антанты, однако переговоры так и остались безрезультатными.

Во второй половине 1919 года Винниченко переехал в Австрию, где написал своё главное произведение — трёхтомную мемуарно-публицистическую работу «Возрождение нации (История украинской революции. Март 1917 г. — декабрь 1919 г.)» (укр. «Відродження нації»). В этом произведении, являющимся ценным источником для изучения и понимания сложных политических процессов после революции 1917 года, Винниченко выступает с левых позиций, называя себя «украинским коммунистом» и ставя в вину большевикам недостаточное внимание к национальному фактору. Поскольку в это время бывший глава Директории ближе всего стоял к марксистским позициям, он попытался организовать новую партию с коммунистической социально-экономической программой и с «национальной спецификой». В конце 1919 Винниченко объявил о своём выходе из УСДРП и организовал в Вене Заграничную группу Украинской коммунистической партии, а также создал её печатный орган — газету «Нова доба», в которой опубликовал своё письмо-манифест «К классово несознательной украинской интеллигенции», возвестив о своём переходе на марксистскую платформу.

В начале 1920 года вышел на контакт с советскими представителями и начал интенсивные переговоры о возможности возвращения на родину и участия в советских органах власти. Советское руководство и лично Владимир Ленин с благосклонностью отнеслись к просьбе эмигранта. В мае 1920 года Винниченко с женой прибыл в Советскую Россию и посетил Москву, встречался с Лениным, Львом Троцким, Григорием Зиновьевым, Львом Каменевым, Георгием Чичериным, Христианом Раковским и Николаем Скрипником, предложившими ему присоединиться к Российской коммунистической партии (большевиков).

Первоначально Винниченко принял их предложение, вступив в РКП(б) и заняв пост заместителя председателя Совнаркома Украинской Социалистической Советской Республики с портфелем наркома иностранных дел и кооптацией в члены ЦК Коммунистической партии (большевиков) Украины. Однако, поскольку его так и не ввели в состав Политбюро КП(б)У, Винниченко отказался от участия в работе правительства УССР и в середине сентября 1920 года выехал из Харькова в Москву, а оттуда повторно эмигрировал. Вернувшись в Вену и продолжая издавать в 1920—1922 годах в Вене фактически коммунистический по направленности журнал, Винниченко выступил с критикой национальной и социальной политики РКП(б) и Советского правительства. Тем не менее, в УССР в 1920-е годы его продолжали считать пролетарским писателем и даже выпустили 24-томное собрание его сочинений (в 1926—1930 годах).

После 1922 года Винниченко переехал в Чехословакию. В сентябре 1925 года он снова обратился в советское полпредство с ходатайством о разрешении ему и его единомышленникам вернуться на Украину. Группа украинских эсеров-эмигрантов, встревоженная поступком Винниченко, обратилась к эсеру Григорьеву с требованием объяснить побуждения Винниченко. Григорьев ответил им в секретном письме, что «…вопрос возвращения Винниченко на Украину нельзя понимать как признание большевистской власти на Украине. Борьба с большевистской властью является более целесообразной изнутри, чем извне».

Последующие 30 лет Винниченко провёл в Европе, преимущественно во Франции, куда он перебрался в 1925 году. Первоначально жил в Париже, с 1933 года находился в городке Мужен близ Канн, в небольшой усадьбе, где продолжал внимательно следить за событиями в СССР, занимался сельским хозяйством, литературным творчеством и живописью. Разработал собственную мировоззренческую концепцию «конкордизма». Во время Второй мировой войны за отказ сотрудничества с оккупантами был временно заключён нацистами в концентрационный лагерь, серьёзно подорвавший его здоровье. После окончания войны призвал к всеобщему разоружению и мирному сосуществованию народов мира; в романе «Слово за тобой, Сталин!» (1950) обратился к председателю Совета министров с предложениями демократизации в Советском Союзе.

Умер 6 марта 1951 года. Похоронен во Франции.

Литературная деятельность

Винниченко начал печататься в 1902 году. Публиковал реалистические рассказы и пьесы. Подвергался критике за проповедь ницшеанства и индивидуализм. Удостоился отрицательных отзывов М. Горького и В. Ленина.

В 1921—1924 годах написал роман «Солнечная машина» (укр. «Сонячна машина»), который считается первым в украинской литературе утопическим романом. Позднее создал ещё несколько произведений социально-утопического направления — романы «Новый завет» (укр. «Нова заповідь», 1931—1933), «Вечный императив» (укр. «Вічний імператив», 1936) и «Лепрозорий» (укр. «Лепрозорій», 1938).

Высказывания Винниченко

Мы никому на Украине жить не мешаем, но если кацапы хотят превратить нашу чистую горницу в грязную хату, мы им скажем: «Геть з Украины!»
Декабрь 1917 г.

Будем честны с собой и другими: мы воспользовались несознательностью масс. Не они нас выбирали, а мы им навязали себя.

Фильмография

Экранизации произведений

Год	Страна	Название	Режиссёр	Примечания
1990	СССР СССР	«Чëрная пантера и Белый медведь»	Олег Бийма	Телевизионный фильм
1993	Украина Украина	«Грех»	Олег Бийма	Телевизионный двухсерийный фильм
1995	Украина Украина	«Остров любви»	Олег Бийма	Новелла «Обручение»

Киновоплощения Владимира Винниченко

Год	Страна	Название	Режиссёр	Владимир Винниченко	Примечания
1939	СССР СССР	«Щорс»	Александр Довженко Юлия Солнцева	Дмитрий Милютенко	Художественный фильм
1957	СССР СССР	«Правда»	Виктор Добровольский Исаак Шмарук	Георгий Бабенко	Художественный фильм
1970	СССР СССР	«Мир хижинам — война дворцам»	Исаак Шмарук	Владислав Стржельчик	Художественный фильм
1970	СССР СССР	«Семья Коцюбинских»	Тимофей Левчук	Харий Лиепиньш	Художественный фильм

Память о Винниченко

30 ноября 2005 года Национальный Банк Украины ввёл в обращение памятную монету номиналом 2 гривны, посвящённую 125-летию со дня рождения Владимира Кирилловича Винниченко.

Портрет Винниченко изображён также на памятной монете номиналом 2 гривны, введённой в обращение Национальным банком Украины 27 декабря 2007 года, посвящённой первому правительству Украины — Генеральному секретариату, который действовал с 15 июня 1917 года до 9 января 1918 года.

Ссылки

• [trebavsim.in.ua/xronologichni-tabliczi/v/vinnichenko-volodimir.html Винниченко Владимир на ТребаВсім в UA]
• [www.kmu.gov.ua/control/ru/publish/article?art_id=1213133&cat_id=661174 О Винниченко — на правительственном портале Украины]  (укр.)
• [syromono.info/ru/news/yzvestnye-syroedy-vladymymr-vynnychenko Знаменитые сыроеды: Владимимр Винниченко] (недоступная ссылка)
• [komukr.kpu.net.ua/2005.04/7.htm «Неизвестные документы ЦК РКП(б) о Владимире Винниченко» в журнале «Коммунист Украины»]
• [kirovograd.rks.kr.ua/daily/kirovograd/2005/10/10/1846/ В Кировограде будет сооружен памятник Владимиру Винниченко]
• [litplayer.com.ua/authors/vynnychenko Произведения Винниченко на аудиобиблиотеке litplayer]

Отрывок, характеризующий Винниченко, Владимир Кириллович

– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.