Ричардс, Винсент

Винсент Ричардс
Гражданство	США США
Дата рождения	20 марта 1903(1903-03-20)
Дата смерти	28 сентября 1959(1959-09-28) (56 лет)
Место рождения	Йонкерс, США
Место смерти	Нью-Йорк, США
Начало карьеры	1918
Рабочая рука	правая
Парный разряд
Турниры серии Большого шлема
Франция	победа (1926)
Уимблдон	победа (1924)
США	победа (1918, 1921, 1922, 1925, 1926)
Международные медали Олимпийские игры Золото Париж 1924 одиночный разряд Золото Париж 1924 парный разряд Серебро Париж 1924 микст
Завершил выступления

Винсент Ричардс (англ. Vincent "Vinnie" Richards; 20 марта 1903, Йонкерс — 28 сентября 1959, Нью-Йорк) — американский теннисист.

• Семикратный чемпион турниров Большого шлема в мужском парном разряде и двукратный чемпион США в смешанном парном разряде.
• Олимпийский чемпион 1924 года в одиночном и мужском парном разряде.
• Четырёхкратный чемпион США среди профессионалов в одиночном разряде и семикратный в парах.
• Четырёхкратный обладатель Кубка Дэвиса со сборной США
• Член Международного зала теннисной славы с 1961 года.

Спортивная карьера

Любительская карьера

Винсент Ричардс родился в семье известного в своё время бегуна Эдварда Ричардса. Его брат Реймонд тоже пошёл в лёгкую атлетику, а сам Винни начал свою спортивную карьеру с бейсбола, но быстро перешёл на теннис. Уже в 1918 году, в пятнадцать лет, он стал самым юным победителем чемпионата США в паре с Биллом Тилденом, бывшим на десять лет старше. В финале они обыграли соперников, которым было по 38 лет. В этом же году он стал самым молодым игроком, выигравшим матч на чемпионате США в мужском одиночном разряде.

В 1919 году Ричардс стал чемпионом США в помещениях в одиночном и парном разрядах и чемпионом США в смешанном парном разряде (с Мэрион Зиндерстейн), а на следующий год — чемпионом США на грунтовых кортах. Начиная с 1921 года он уже входил в десятку лучших теннисистов мира. Они с Тилденом завоевали второй совместный титул на чемпионате США, а на следующий год стали чемпионами в третий раз. В 1922 году Ричардс в паре с Тилденом выступил за сборную США в матче вызова (финал года) против австралийцев. Хотя Ричардс и Тилден свою встречу проиграли (той же паре О'Хара-Вуд—Паттерсон, которую победили в финале чемпионата США), американцы победили 4-1.

Завоевав в 1923 году второе звание чемпиона США в помещениях, Ричардс достиг пика любительской карьеры в 1924 году. В этот год он выиграл Уимблдонский турнир в мужском парном разряде (с Фрэнком Хантером) и чемпионат США в смешанном парном разряде (с Хелен Уиллс-Муди), а в финале Кубка Дэвиса нанёс два поражения соперникам из Австралии в одиночных играх. Однако главного успеха он достиг на Олимпиаде в Париже. Ему удалось завоевать три Олимпийских медали, из них две, в одиночном и мужском парном разрядах (с Хантером), высшего достоинства. В обоих финалах ему противостоял представитель страны-организатора Анри Коше (в парном разряде — с Жаком Брюньоном), но заокеанского гостя это не смутило. В миксте партнёршей Ричардса была Мэрион Джессап (в девичестве Зиндерстейн), с которой они уже становились чемпионами США, но в финале они не смогли одолеть другую американскую пару, Хейзел Хочкисс-Уайтмен и Ричарда Норриса Уильямса. Этот сезон он закончил на втором месте в мировой и американской теннисной иерархии.

В следующие два года Ричардс добавил к списку своих наград ещё две победы в мужском парном разряде на чемпионате США и звание чемпиона Франции 1926 года в мужских парах, которое он завоевал с Говардом Кинси, победив в финале Коше и Брюньона. Также он ещё два раза выигрывал со сборной США Кубок Дэвиса, к 23 годам став его четырёхкратным обладателем. Оба раза он участвовал только в матчах пар с Уильямсом и дважды победил, сначала Жана Боротра и Рене Лакоста, а затем Брюньона и Коше. В одиночном разряде на чемпионате США 1926 года он стал самым удачливым среди американцев, дойдя до полуфинала перед тем, как проиграть Боротра в пяти сетах, тогда как Тилден уступил Коше ещё в четвертьфинале.

Участие в финалах турниров Большого шлема

Мужской парный разряд (7+2)

Победы (7)

Год	Турнир	Партнёр	Соперники в финале	Счёт в финале
1918	Чемпионат США	Билл Тилден	Фред Александер Билз Райт	6-3, 6-4, 3-6, 2-6, 6-2
1921	Чемпионат США (2)	Билл Тилден	Ричард Норрис Уильямс Уотсон Уошберн	13-11, 12-10, 6-1
1922	Чемпионат США (3)	Билл Тилден	Пат О'Хара-Вуд Джеральд Паттерсон	4-6, 6-1, 6-3, 6-4
1924	Уимблдонский турнир	Фрэнк Хантер	Ричард Норрис Уильямс Уотсон Уошберн	6-3, 3-6, 8-10, 8-6, 6-3
1925	Чемпионат США (4)	Ричард Норрис Уильямс	Джеральд Паттерсон Джон Хокс	6-2 8-10 6-4 11-9
1926	Чемпионат Франции	Говард Кинси	Жак Брюньон Анри Коше	6-4, 6-1, 4-6, 6-4
1926	Чемпионат США (5)	Ричард Норрис Уильямс	Билл Тилден Альфред Чапин	6-4 6-8 11-9 6-3

Поражения (2)

Год	Турнир	Партнёр	Соперники в финале	Счёт в финале
1918	Чемпионат США	Билл Тилден	Норман Брукс Джеральд Паттерсон	6-8, 3-6, 6-4, 6-4, 2-6
1926	Чемпионат Франции	Говард Кинси	Жак Брюньон Анри Коше	5-7, 6-4, 3-6, 2-6

Смешанный парный разряд (3)

Победы (2)

Год	Турнир	Партнёр	Соперники в финале	Счёт в финале
1918	Чемпионат США	Мэрион Зиндерстейн	Флоренс Баллин Билл Тилден	2-6 11-9 6-2
1924	Чемпионат США (2)	Хелен Уиллс-Муди	Молла Мэллори Билл Тилден	6-8, 7-5, 6-0

Поражение (1)

Год	Турнир	Партнёр	Соперники в финале	Счёт в финале
1925	Чемпионат США	Эрминтруда Харви	Кэтлин Маккейн Джон Хокс	2-6, 4-6

Профессиональная карьера

Одновременно с игрой в теннис Ричардс посещал Фордхемский университет, а затем факультет журналистики Колумбийского университета. В 1921 году он стал заместителем редактора спортивного раздела газеты «Yonkers Statesman» и три года вёл в ней колонку, посвящённую спорту.

В конце 1926 года, после окончания основных турниров любительского сезона, Ричардс, журналистскую карьеру которого прервало решение Ассоциации лаун-тенниса США о запрете на получение денег от газетных публикаций теннисистами-любителями, предпринял неожиданный для многих шаг и присоединился к профессиональному теннисному турне, сформированному спортивным антрепренёром Чарльзом Пайлом. В это время Ричардсу было только 23 года. В турне, помимо него, участвовала звезда женского тенниса Сюзанн Ленглен, одна из ведущих американских теннисисток Мери Браун, четвёртый номер во французском национальном рейтинге Поль Фере, профессиональный теннисный тренер Гарви Снодграсс и выигравший с Ричардсом Открытый чемпионат Франции Говард Кинси. Тур начался с выступления в «Медисон-сквер-гарден» в присутствии 13 тысяч зрителей, которое открыл матч Ричардса против Фере, закончившийся убедительной победой американца 6-3, 6-4. В дальнейшем на протяжении всего турне матчи Ричардса с одним из трёх мужчин-соперников открывали вечер, а за ними следовала игра Ленглен с Браун. Ричардс заработал участием в турне хорошие по тем временам деньги, но в конце его ждал удар со стороны лаун-теннисной ассоциации: в феврале 1927 года, составляя список лучших игроков США, руководство ассоциации решило снять с него статус любителя и не включать в иерархию за 1926 год, где он должен был бы занять первое место. В ответ Ричардс объявил, что возглавит бунт честных профессионалов против «фальшивых любителей» и осенью 1927 года организовал первый чемпионат США по теннису среди профессионалов, который сам и выиграл, победив Кинси в финале. Тем временем в его отсутствие сборная США проиграла французам финальный матч Кубка Дэвиса, и этот же результат повторялся следующие три года.

После короткого турне по Дальнему Востоку в конце 1927 года Ричардс в июле 1928 года появился в Европе. Вначале он сыграл товарищеский матч против лидера французского любительского тенниса Анри Коше, проиграв в трёх сетах, а потом начал серию матчей против ведущего европейского профессионала Карела Кожелуга. Ричардс проиграл первые три матча турне, но взял реванш в финале второго чемпионата США среди профессионалов, победив мастера игры от обороны Кожелуга на травяном корте. В дальнейшем турне, продолжавшееся в США, сложилось в пользу Кожелуга, выигравшего 15 матчей из двадцати. На следующий год Кожелуг снова выиграл их тур, на этот раз более короткий, а также победил Ричардса в пятисетовом финале третьего профессионального чемпионата США. Ричардс также проиграл и финал профессионального чемпионата Южных штатов в Палм-Спрингс выходцу из Южной Африки Брайану Нортону, вскоре отказавшемуся от статуса профессионала. В 1930 году, однако, он выиграл и в Палм-Спрингс, и в Нью-Йорке, став уже трёхкратным чемпионом США среди профессионалов, хотя и проиграл Кожелугу последующую серию матчей 4-2. В октябре он объявил об уходе из профессионального тенниса из-за проблем с ногами.

Уход Ричардса оказался недолгим. Он стал теннисным тренером, открыв собственную школу, но присоединение к профессионалам Билла Тилдена побудило его уже в январе 1931 года вернуться к соревнованиям. В мае он всухую проиграл Тилдену, бывшему в прекрасной форме, короткую серию матчей, потом занял третье место в круговом турнире с участием Тилдена, Кожелуга и Фрэнка Хантера и, наконец, снова встретился с Большим Биллом в финале чемпионата США среди профессионалов, но опять уступил в трёх сетах. В парном разряде он сумел завоевать третий титул подряд. В начале января следующего года он в отсутствие Тилдена выиграл новый профессиональный турнир, чемпионат США среди профессионалов в помещениях. В дальнейшем его успехи в этом сезоне были скромными: он проиграл Кожелугу, неудачно выступил в круговом турнире с участием Тилдена и ряда других ведущих теннисистов и наконец выбыл из борьбы уже в четвертьфинале чемпионата США среди профессионалов. В 1933 году состав участников чемпионата США был слабей обычного, турнир проводился на траве, и Ричардс, мастер игры у сетки, выиграл его, не отдав соперникам ни одного сета. Он также завоевал свой четвёртый чемпионский титул в парах. После этого он победил в парном разряде и на чемпионате США среди профессионалов в помещениях, открывавшем новый сезон, а в одиночном разряде проиграл в финале Тилдену. Затем он присоединился к большому турне, главными звёздами которого были Тилден и перешедший в профессионалы Элсуорт Вайнз. В одиночном разряде в ходе этого турне он выглядел бледно, но в паре с Вайнзом одержал победу над Тилденом и Брюсом Барнсом. В продолжение сезона он принял участие в нескольких турнирах, обычно выбывая в четверть- или полуфинале (в частности, в полуфинале чемпионата США он проиграл Кожелугу на грунтовом корте).

После автомобильной аварии в начале 1936 года, вынудившей его пройти операцию обоих бёдер, Ричардс уже не входил в число ведущих игроков-профессионалов в одиночном разряде. В этом году он стал тренером сборной Австралии в Кубке Дэвиса. Однако в парах он ещё оставался грозным соперником, что и доказал в 1937 и 1938 годах, добавив к своему списку титулов ещё две победы на чемпионате США. Ричардс продолжал выступать ещё много лет, в том числе в годы войны в показательных матчах в госпиталях и на военных базах, и выиграл свой последний крупный турнир на профессиональном чемпионате США 1945 года в паре с ветераном Тилденом; ему в это время было 42 года, Тилдену — 52.

По окончании игровой карьеры Винсент Ричардс занял должность директора отдела спортивного оборудования в компании «Dunlop». Он умер в 1959 году, вскоре после избрания в Национальный зал теннисной славы.

Литература

• Bud Collins' Modern Encyclopedia of Tennis / Bud Collins, Zander Hollander. — Detroit, MI: Visible Ink Press, 1994. — P. 438—439. — 666 p. — ISBN 0-8103-9443-X.

Ссылки

• [www.tennisfame.com/hall-of-famers/vinnie-richards Винни Ричардс] на сайте Международного зала теннисной славы  (англ.)
• [www.daviscup.com/en/players/player.aspx?id= Профиль на сайте Кубка Дэвиса] (англ.)

Отрывок, характеризующий Ричардс, Винсент

Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.