Уильямс, Винус

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Винус Уильямс»)
Перейти к: навигация, поиск
Винус Уильямс
Место проживания Палм-Бич-Гарденс, Флорида, США
Место рождения Линвуд, Калифорния, США
Рост 185 см
Вес 72,5 кг
Начало карьеры 31 октября 1994
Рабочая рука правая
Удар слева двуручный
Тренер Ричард Уильямс (отец)
Орасин Прайс
Дэвид Уитт
Призовые, долл. 34 057 117
Одиночный разряд
Титулов 49 WTA
Наивысшая позиция 1 (25 февраля 2002)
Текущая позиция 7 (11 июля 2016)
Турниры серии Большого шлема
Австралия финал (2003)
Франция финал (2002)
Уимблдон победа (2000-01, 2005, 2007-08)
США победа (2000-01)
Парный разряд
Титулов 22 WTA
Наивысшая позиция 1 (7 июня 2010)
Турниры серии Большого шлема
Австралия победа (2001, 2003, 2009-10)
Франция победа (1999, 2010)
Уимблдон победа (2000, 2002, 2008-09, 2012, 2016)
США победа (1999, 2009)
Международные медали
Олимпийские игры
Золото Сидней 2000 одиночный разряд
Золото Сидней 2000 парный разряд
Золото Пекин 2008 парный разряд
Золото Лондон 2012 парный разряд
Серебро Рио-де-Жанейро 2016 микст
Последнее обновление: 11 июля 2016 года

Винус Эбони Старр Уильямс (англ. Venus Ebony Starr Williams; род. 17 июня 1980 в Линвуде, штат Калифорния) — американская теннисистка, пятикратная победительница Уимблдонского турнира и двукратная победительница US Open в одиночном разряде; четырёхкратная олимпийская чемпионка (один раз в одиночном разряде); победительница итогового турнира WTA 2008 года; бывшая первая ракетка мира в одиночном и парном разрядах; победительница 71 турнира WTA (49 — в одиночном разряде); обладательница «карьерного» Большого шлема в женском парном разряде (всего 14 титулов); победительница двух турниров Большого шлема в смешанном парном разряде; серебряный призёр Олимпийских игр 2016 года в смешанном парном разряде. Старшая сестра Серены Уильямс.





Общая информация

Винус Уильямс — старшая общая дочь Ричарда Уильямса и Орасин Прайс. У Орасин были три дочери от первого брака — Етунда (погибла в 2003 году), Иша (адвокат и певица) и Линдрея (актриса, певица, стилист) [1], дети от первой жены, Бетти, были и у Ричарда, но они, в отличие от дочерей Орасин, в его второй семье не жили[2]. Её младшая сестра Серена также является известной теннисисткой и многолетним лидером женской классификации.

Винус вместе со своей мамой и сестрой Сереной является последователем религиозной организации Свидетели Иеговы[3].

В 2011 году у Винус было диагностировано аутоиммунное заболевание Синдром Шегрена. Чтобы уменьшить действие воспалительного процесса она села на диету и стала веганом[4].

Кумирами в мире тенниса в детстве для Уильямс были Борис Беккер Пит Сампрас и Моника Селеш.

Среди увлечений выделяет: пение в караоке, искусство, танцы, азиатский антиквариат, шитье, написание стихов, игру на гитаре.

Спортивная карьера

Начало карьеры (финал в США).

Профессиональную карьеру Винус начала 31 октября 1994 года в возрасте 14-ти лет. Произошло это на турнире WTA в Окленде, где она прошла во второй раунд. В марте 1997 года, начав с квалификации, она смогла выйти в четвертьфинал престижного турнира в Индиан-Уэллсе. Дебют на турнирах серии Большого шлема приходится на май того же года, когда Уильямс выступила на Открытом чемпионате Франции и вышла во второй раунд. На первом в карьере Уимблдонском турнире она проиграла в первом же раунде, но уже на следующем Большом шлеме Открытом чемпионате США она добилась выдающегося результата. 17-летняя на тот момент американка смогла выйти в финал и обратить на себя внимание любителей спорта со всего мира. В решающем матче она все-таки уступила лидеру мирового тенниса на тот момент Мартине Хингис (0-6, 4-6). По итогам турнира она впервые пробилась в Топ-50 мирового рейтинга и на долгое время вошла в элиту мирового тенниса. Осенью 1997 года еще на двух турнирах она пробивается в четвертьфинал (в Цюрихе и Москве) и завершает сезон уже на 22-м месте в мировой классификации.

В начале 1998 года Винус выходит в финал турнира в Сиднее, где проигрывает испанке Аранче Санчес-Викарио. На дебютном Открытом чемпионате Австралии американка смогла выйти в четвертьфинал. Также на том турнире Винус Уильямс смогла выиграть титул в смешанном парном разряде совместно с Джастином Гимельстобом. После Австралийского чемпионата Винус смогла выиграть свой дебютный титул сразу в одиночном и парном разряде. Произошло это на турнире в Оклахома-сити, где в парных соревнованиях она побеждает в дуэте с сестрой Сереной. В марте на турнире в Индиан-Уэллсе она достигает полуфинала, где уступает Мартине Хингис. На следующем турнире 1-й категории в Майами Винус уже смогла победить всех своих соперниц, включая и Мартину Хингис, которую она обыграла в полуфинале. В решающем матче американка обыграла представительницу России Анну Курникову со счётом 2-6, 6-4, 6-1. На грунте Винус вышла в финал турнира в Риме, проиграв там Мартине Хингис. На Открытом чемпионате Франции она вновь проигрывает Мартине, но уже на стадии 1/4 финала, а в смешанном парном разряде берёт титул, как и в Австралии, совместно с Джастином Гимельстобом.

На Уимблдонском турнире Уильямс вышла в четвертьфинал, где проиграла победительнице того розыгрыша Яне Новотне. В начале августа она сыграла финал турнира в Станфорде, где проигрывает соотечественнице Линдсей Дэвенпорт. На кортах Открытого чемпионата США американки встретились вновь в полуфинале. Как и в Станфорде победу праздновала Дэвенпорт. В начале октября Винус выиграла турнир под названием Кубок Большого шлема. В финале она выиграла у Патти Шнидер. На турнире в Цюрихе свой финал она уступила Линдсей Дэвенпорт, а в парном розыгрыше выиграла трофей вместе с сестрой Сереной. На турнире в Москве она проходить полуфинал, где проигрывает Мари Пьерс. Сезон Уильямс завершила на пятой строчке женской классификации.

1999-2000 Победы на Уимблдоне и в США и золото Олимпиады.

Сезон 1999 года Винус начала с четвертьфинала в Сиднее. На Австралийском чемпионате она в 1/4 финала проиграла Линдсей Дэвенпорт. В феврале на турнире в Ганновере американка в финале уступает Яне Новатне, а в паре берёт титул в дуэте с Сереной. Через неделю она защищает титул на соревнованиях, проводившихся в Оклахома-сити, обыграв в финале Аманду Кётцер. Также успешно для Винус завершается попытка защитить титул на престижном турнире в Майами. Это был первый финал в котором она разыгрывала титул со своей сестрой Сереной и по итогу обыграла её со счётом 6-1, 4-6, 6-4. Следующие победы она одерживает в мае на грунтовых турнирах в Гамбурге и Риме. В обоих случаях в финале Уильямс обыгрывает француженку Мари Пьерс. На Открытом чемпионате Франции, несмотря на поражение в четвёртом раунде, она смогла завоевать свой приз Большого шлема, выиграв его в парных соревнованиях совместно с Сереной.

На Уимблдонском турнире 1999 года Уильямс дошла до четвертьфинала, где её обыграла Штеффи Граф. В июле она дебютировала за сборную США в розыгрыше Кубка Федерации. В августе она дважды проигрывает в финалах турниров в Станфорде и Сан-Диего (в первом Дэвенпорт, а во втором Хингис) и один раз в Нью-Хейвене выигрывает, переиграв в финале Линдсей Дэвенпорт. На Открытом чемпионате США Винус выходит в полуфинал, где не смогла пройти Мартину Хингис. В парных же соревнованиях сестры Уильямс выиграли второй в сезоне Большой шлем. В сентябре Винус помогла обыграть американкам сборную России и таким образом победить в кубке Федерации. В октябре она проиграла финал Кубка Большого шлема сестре Серене. На турнире в Цюрихе в решающем матче она обыгрывает местного кумира Мартину Хингис 6-3, 6-4. Завершает сезон Уильямс полуфиналами в Филадельфии и на итоговом турнире WTA. По итогам 1999 года она становится третьей в мировом рейтинге.

Сезон 2000 года начинается для Винус проблемно. Вплоть до мая она не выходила на корт, борясь с травмой, вызванной тендинитом на обоих запястьях. Первым турниром по возвращению стал Гамбург, где Уильямс проиграла в третьем раунде. На Открытом чемпионате Франции американка уже прошла в четвертьфинал, проиграв там Аранче Санчес-Викарио. На следующем турнире из серии Большого шлема её ждал успех. Винус на Уимблдонском турнире смогла победить и взять свой первый индивидуальный приз Большого шлема, а в парном розыгрыше Винус и Серена не позволили усомнится в своей победе, таким образом, принеся Винус победный дубль на Уимблдоне.

Набрав после травмы отличную форму, Винус в августе выиграла три турнира: в Станфорде, Сан-Диего и Нью-Хейвене. Также победно для неё завершается выступление на Открытом чемпионате США, где, как и на Уимблдоне, она обыграла по ходу турнира первую и вторую ракетки мира.

В сентябре американская теннисистка продолжила победную серию, выиграв Олимпийские игры в Сиднее. Она смогла стать сразу двукратной Олимпийской чемпионкой, победив в личном и с сестрой Сереной в парном первенстве. Её фантастическая победная серия на одиночных турнирах на момент окончания Олимпиады уже насчитывала 6 титулов и 32 выигранных матча подряд.

История выступления Винус на Олимпийском турнире 2000 года

Винус смогла в октябре увеличить свою серию до 35-ти выигранных встреч подряд. Её победное шествие смогла остановить Линдсей Дэвенпорт в финале турнира в Линце. Концовку сезона Уильямс пропускает из-за анемии и второй год подряд финиширует на 3-м месте в рейтинге.

2001-2003 Защита титулов на Уимблдоне и в США и № 1 в мире.

На Открытом чемпионате Австралии 2001 года Винус вышла в полуфинал, где уступила Мартине Хингис, а в парном разряде с Сереной выиграла титул, собрав таким образом с сестрой «карьерный Большой шлем» в парном разряде. В феврале на турнире в Ницце она выбывает в полуфинале. Также до полуфинала она проходит на супер-турнире в Индиан-Уэллсе, где проигрывает Серене. На турнире в Майами она смогла стать чемпионкой, выиграв его в третий раз в карьере. В финале Винус обыграла Дженнифер Каприати 4-6 6-1 7-6(4). Вернувшись на корт через месяц, она выигрывает грунтовый турнир в Гамбурге. На Открытом чемпионате Франции Уильямс неожиданно оступилась уже в первом раунде, проиграв Барбаре Шетт. «Сэкономив» таким образом время на подготовку к Уимблдонскому турниру, американка смогла защитить свой прошлогодний титул на главном травяном турнире.

На турнире в Станфорде Уильямс проиграла в четвертьфинале. Затем она выигрывает два титула подряд на турнирах в Сан-Диего и Нью-Хейвене и доводит количество выигранных за карьеру трофеев WTA до 20-ти. В конце августа американка приступила к защите второго своего приза серии Большого шлема. Уверенно пройдя по сетке до финала, Винус разыграла чемпионский титул со своей сестрой Сереной. Это была их первая очная встреча в финале Большого шлема. В итоге Винус смогла выиграть свой четвёртый за карьеру турнир данной серии. После этой красочной победы она берёт паузу и до конца сезона больше не выступает.

Сезон 2002 года Уильямс начала с победы на турнире в Голд-Косте. На Открытом чемпионате Австралии она в 1/4 финала проиграла соотечественнице Монике Селеш. В феврале Винус выиграла два зальных турнира подряд. Сначала в Париже, а затем в Антверпене. На турнире в Дубае она вышла в полуфинал. Эти результаты позволяют Винус Уильямс скопить нужное количество рейтинговых очков и наконец-то воздвигнуть её на вершину мирового рейтинга. Она стала 11-й теннисисткой по счёту, удостоенной звания первой ракетки мира. В марте на турнире в Майами она выходит в полуфинал. В апреле, перейдя на грунт, Винус выигрывает в Амелия-Айленде, где в финале победила Жюстин Энен и выходит в финал в Гамбурге, где проиграла другой бельгийской теннисистке Ким Клейстерс. На главном в сезоне грунтовом турнире на кортах Ролан Гаррос титул разыгрывают в финале сестры Уильямс и на этот раз его выигрывает Серена. Также был разыгран титул и на Уимблдонском турнире и вновь Винус уступает младшей сестре. Помимо очного финала Винус и Серена выиграли совместный парный титул Уимблдона. В прессе всё чаще можно слышать о доминировании сестёр Уильямс в мировом женском теннисе. Всю первую половину сезона 2002 года на вершине мирового рейтинга друг друга меняли Винус Уильямс и Дженнифер Каприати, но после Уимблдона и до конца сезона лидерство захватила Серена.

Серией из трёх титулов подряд Винус завершает подготовку к Открытому чемпионату США. В ее активе победы на турнирах в Станфорде, Сан-Диего и Нью-Хейвене. На чемпионате США третий раз подряд победу на Большом шлеме разыгрывают в финале сестры Уильямс. Винус не смогла выиграть и на этот раз, уступив младшей сестре третий финал в сезоне. На Итоговом турнире WTA в полуфинале она снялась с турнира из-за травмы. 2002 год Винус завершает на 2-м строчке в мировом рейтинге, вслед за своей младшей сестрой.

Австралийский чемпионат 2003 года также ознаменовался полным преимуществом сестёр Уильямс. Они разыграли в финале главный титул, который вновь выиграла Серена, а также выиграли парные соревнования. В феврале Винус победила на турнире в Антверпене, выиграв в титульном матче у Ким Клейстерс (6-2, 6-4). В мае она сыграла финал в Варшаве, но проиграла его француженке Амели Моресмо. На Открытом чемпионате Франции Винус неожиданно уступает в четвёртом раунде россиянке Вере Звонарёвой 6-2, 2-6, 4-6, прервав тем самым серию выходов в финалы турниров серии Большого шлема, насчитывающую 4 финала подряд. Но уже через месяц на Уимблдонском турнире она вновь оказалась в финале, где опять проиграла своей сестре Серене 6-4, 4-6, 2-6. После Уимблдона Винус не может принять участие в туре до конца сезона из-за травмы. Этот большой перерыв способствовал тому, что американка вылетела из Топ-10, заняв по итогам сезона 11-ю строчку.

2004-06 Третий титул на Уимблдоне.

После полугодового перерыва Винус возвращается на корт в январе 2004 года на Открытом чемпионате Австралии. В итоге прошлогодняя финалистка выбывает в третьем раунде, уступив Лизе Реймонд. На турнирах в Токио, Дубае и Майами её результатом становится выход в четвертьфинал. В апреле на грунтовом турнире в Чарлстоне Винус смогла выиграть главный приз, обыграв в финале Кончиту Мартинес. В мае она взяла ещё один трофей на турнире в Варшаве, разыграв его со Светланой Кузнецовой. На турнире в Берлине Уильямс вновь проходит в финал, но отказывается от участия в нём из-за травмы и титул таким образом достался Амели Моресмо. На Открытом чемпионате Франции Винус в четвертьфинале проиграла итоговой победительнице того турнира Анастасии Мыскиной.

На Уимблдоне 2004 года она неожиданно на тай-брейках проиграла во втором раунде Каролине Шпрем 6-7(5), 6-7(6). На турнире в Станфорде Уильямс выходит в финал, где проигрывает Линдсей Дэвенпорт. Ей же Винус проиграла полуфинал турнира в Лос-Анджелесе. В августе американская спортсменка принимает участие в Олимпийских играх в Афинах. Четыре года назад она выиграла две золотые медали на Олимпиаде в Сиднее, но на этот раз повторить это достижение Винус не удалось. В парном разряде она выбывает уже в первом раунде, выступив на соревнованиях в дуэте с Чандой Рубин. В одиночном Олимпийском турнире она прошла немного дальше до третьего раунда, где проиграла Мари Пьерс 4-6, 4-6. На Открытом чемпионате США уже в четвёртом раунде Винус встретилась с Линдсей Дэвенпорт и вновь как и в других их встречах по ходу сезона проиграла. В конце сезона Уильямс приняла участие в трёх турнирах: в Москве, Цюрихе и Филадельфии, и на всех них она доходит только до 1/4 финала. Сезон она завершила в Топ-10, заняв 9-е место.

Открытый чемпионат Австралии 2005 года завершился для Уильямс на стадии четвёртого раунда, где она проиграла Алисии Молик. В феврале она вышла в финал турнира в Антверпене, где проигрывает Амели Моресмо. В марте Винус вышла в полуфинал турнира в Майами, обыграв стадией ранее свою сестру Серену. Путь в финал ей закрыла Мария Шарапова. В апреле в Амелия-Айленде американка прошла в четвертьфинал, а в мае на турнире в Стамбуле выигрывает первый в сезоне титул. На Открытом чемпионате Франции она вновь выбывает на ранней стадии, проиграв в третьем раунде Сесиль Каратанчевой. Зато успешно для Винус завершился Уимблдонский турнир. На пути к финалу она не проиграла ни одного сета, но в решающем матче Уильямс ждала напряженная борьба с Линдсей Дэвенпорт, которая завершилась лишь при счете 9-7 в последнем сете в пользу Винус. Таким образом американка выиграла свой третий Уимблдон.

Вернувшись летом на хард, Уильямс сыграла финал турнира в Станфорде против Ким Клейстерс и проиграла 5-7 2-6. Уильямс и Клейстерс встретились также и в четвертьфинале Открытого чемпионата США, где победу вновь одержала бельгийская теннисистка. В сентябре Винус не вышла на свой матч 1/4 финала против Марты Домаховски и досрочно завершила сезон из-за очередных проблем со здоровьем. Несмотря на это, она смогла по итогам сезона войти в Топ-10, заняв 10-ю строчку и впервые с 2001 года финишировать в рейтинге выше чем её сестра Серена.

Старт сезона 2006 года сложился неудачно. Винус проиграла в первом же раунде Открытого чемпионата Австралии болгарской теннисистке Цветане Пиронковой. После этого единичного матча она вновь не выходит на корт длительное время. Следующее выступление Винус произошло в начале мая на турнире в Варшаве, где она прошла в четвертьфинал. На турнире в Риме она вышла в полуфинал, где проиграла Мартине Хингис, а на Открытом чемпионате Франции Винус выходит в четвертьфинал, где проигрывает чешской теннисистке Николь Вайдишовой 7-6(5), 1-6, 3-6. На Уимблдоне Уильямс выходит в третий раунд, а в соревнованиях смешанных пар в финал. После Уимблдона Винус приняла участие только в одном турнире в октябре, пропустив почти полностью вторую часть сезона и опустившись из-за этого в рейтинге на 48-ю строчку.

2007-09 Титулы на Уимблдоне и золото Олимпиады в Пекине

Винус пропустила из-за травмы Открытый чемпионат Австралии 2007 года и возвращается на корт в феврале. Сразу же ей удается начать с победы на турнире в Мемфисе. Это титул стал первым для американки с Уимблдона 2005 года. В апреле она проходит в четвертьфинал в Амелия-Айленде и полуфинал в Чарлстоне. В мае она вышла в четвертьфинал в Варшаве. На Открытом чемпионате Франции Уильямс в третьем раунде проиграла сербской теннисистке Елене Янкович. На Уимблдонском турнире Винус была посеяна под 23-м номером, но смогла обыграть всех своих соперниц и завоевать свой четвёртый титул на травяных кортах Уимблдона.

В августе Уильямс сыграла на турнире в Сан-Диего и вышла там в четвертьфинал. На Открытом чемпионате США она смогла выйти в полуфинал, где проигрывает Жюстин Энен 6-7(2), 4-6. В конце сентября Винус выиграла турнир в Сеуле, обыграв в финале Марию Кириленко 6-3, 1-6, 6-4. На турнире в Токио Уильямс выходит в финал, но проигрывает в борьбе за трофей Виржини Раззано. В конце октября она выходит в 1/2 финала на турнире в Бангкоке и завершает сезон на 8-м месте женского рейтинга.

На Открытом чемпионате Австралии 2008 года Уильямс впервые с 2003 года прошла в стадию четвертьфинала. Путь дальше по турниру для неё закрыла Ана Иванович. В начале марта Винус сыграла против сестры Серены в полуфинале турнира в Бангалоре и проиграла ей. На турнире в Майами она вышла в 1/4 финала, где проиграла Светлане Кузнецовой. На грунте до Ролан Гаррос она играет лишь на одном турнире в Риме, где в четвертьфинале проигрывает Елене Янкович. На Открытом чемпионате Франции Уильямс в третьем раунде проигрывает Флавии Пеннетте. Меньше чем через месяц американская теннисистка вышла на защиту прошлогоднего титула на Уимблдонском турнире. Со своей задачей Винус справилась блестяще, обыграв всех своих соперниц в двух сетах. В финале ей противостояла сестра Серена и Винус во второй раз в карьере обыгрывает её в финале Большого шлема. Сестры Уильямс также отпраздновали победу и в парном розыгрыше Уимблдонского турнира, победив здесь совместно впервые с 2002 года.

В августе Винус принимает участие в третьих для себя Олимпийских играх, которые состоялись в Пекине. В одиночном разряде в четвертьфинале она проиграла местной теннисистке Ли На 5-7, 5-7, а в парном турнире вместе с сестрой Сереной смогла завоевать своё третье Олимпийское золото в карьере.

После Олимпиады Винус выступила на Открытом чемпионате США, где смогла выйти в четвертьфинал. Путь в полуфинал ей закрывает родная сестра Серена, обыгравшая её со счётом 7-6(6), 7-6(7). В октябре Винус вышла в полуфинал турнира в Штутгарте. На турнире в Цюрихе Уильямс празднует победу, обыграв в финале итальянку Флавию Пеннетту. Приняв в конце сезона участие в Итоговом турнире WTA, она смогла обыграть всех своих соперниц, среди которых были Динара Сафина, Серена Уильямс, Елена Дементьева (все в группе), Елена Янкович (в полуфинале) и Вера Звонарёва (в финале). Винус впервые побеждает на Итоговом турнире и завершает сезон 2008 года на 6-м месте в рейтинге.

На Открытом чемпионате Австралии 2009 года Винус уже во втором раунде проигрывает испанке Карле Суарес Наварро, а в парном разряде вместе с Сереной выиграли титул. В феврале Винус выиграла два чемпионских титула на турнирах в Дубае и Акапулько. Количество одиночных титулов, выигранных Винус за карьеру, перевалило за 40. На турнире в Майами Винус вышла в полуфинал, где проиграла сестре Серене. Такого же результата она добивается на турнире в Риме, где путь в финал для неё закрыла Динара Сафина. На Открытом чемпионате Франции она, как уже часто случалось, выбывает на ранней стадии, а именно в третьем раунде от рук венгерки Агнеш Савай. Винус остановилась в шаге от шестого титула на Уимблдонском турнире. В финале она, как и год назад, сыграла против Серены, но на этот раз младшая из сестёр Уильямс выиграла главный приз соревнований. В парном розыгрыше Уимблдона сестры Уильямс второй год подряд выигрывают титул. В августе они победили на турнире в Станфорде, где Винус в личном первенстве дошла до финала, в котором проиграла Марион Бартоли. На Открытом чемпионате США Винус в четвёртом раунде встретилась с серьезной соперницей в лице Ким Клейстерс и по итогу проиграла ей. В парах сестры Уильямс вновь не оставили шансов своим соперницам, завоевав очередной титул Большого шлема. В концовке сезона Винус и Серена разыграли между собой чемпионство Финала тура WTA и его завоевала Серена. По итогам 2009 года Винус, как и в прошлом сезоне, финишировала на 6-й строчки мирового рейтинга. Прогресса она добивается в парном рейтинге, заняв впервые по итогам года 3-е место.

2010-12 Болезнь и рекорд на Олимпиаде.

На Открытом чемпионате Австралии 2010 года Винус выходит в 1/4 финала, где проигрывает китаянке Ли На. В парных соревнованиях совместно с сестрой она вновь берёт титул. В феврале американская спортсменка выигрывает два титула. Сначала она победила на турнире в Дубае, обыграв в финале Викторию Азаренко 6-3 7-5, а затем в Акапулько переигрывает в решающем матче Полону Херцог 2-6, 6-2, 6-3. На турнире в Майами Винус выступает удачно вплоть до финала, куда она прошла. В решающем матче она проиграла Ким Клейстерс. В мае она выходит в четвертьфинал в Риме. Затем Винус выходит в финал турнира в Мадриде, где проиграла француженке Араван Резаи. Там же в парном разряде сестры Уильямс побеждают всех свои соперниц. Также Винус и Серена смогли обыграть всех на Открытом чемпионате Франции, взяв очередной парный приз. Это позволило Винус впервые в карьере стать первой ракеткой мира в парном разряде. В одиночных соревнованиях на кортах Ролан Гаррос Уильямс проиграла в четвёртом раунде Надежде Петровой.

На Уимблдонском турнире Винус выходит в 1/4 финала, где неожиданно проиграла Цветане Пиронковой. Из-за травмы левого колена следующий раз она выходит на корт уже на Открытом чемпионате США, где смогла выйти в полуфинал. В борьбе за путевку в финал Винус уступила Ким Клейстерс. После США Винус занялась лечением травмированного колена и пропустила остаток сезона. Несмотря на это, она завершает сезон на 5-м месте.

Выступление на Открытом чемпионате Австралии 2011 года завершились для Винус на стадии третьего раунда, где она в самом начале матча против Андреи Петкович отказывается от продолжения борьбы из-за травмы бедра. Следующий раз она выходит на корт в июне на травяном турнире в Истборне и обыграв Петкович и Иванович проходит в 1/4 финала. На Уимблдонском турнире Уильямс в четвёртом раунде проигрывает Цветане Пиронковой, которая и в прошлом году обыграла Винус на Уимблдоне. Весь сезон Винус пытается побороть череду травм и болезней. На Открытом чемпионате США она снимается во втором раунде и у неё диагностируют аутоиммунное заболевание Синдром Шегрена.

Лечение болезни не позволяет Винус выступать некоторый период времени, в том числе она пропускает и Открытый чемпионат Австралии 2012 года. на корт она первый раз вышла в феврале в парном матче розыгрыша Кубка Федерации против сборной Белоруссии. В тур она возвращается в марте на турнире в Майами, где смогла пройти в четвертьфинал. В апреле также в 1/4 финала она проходит на грунтовом турнире в Чарлстоне. В Риме в четвертьфинале Винус проиграла Марии Шараповой. На Открытом чемпионате Франции уже во втором раунде она встретилась с Агнешкой Радваньской, проиграв ей 2-6, 3-6. На Уимблдонском турнире Винус впервые с 1997 года проигрывает уже в первом раунде. её обидчицей стала россиянка Елена Веснина. Зато в парных соревнованиях она вместе с сестрой побеждает, взяв уже пятый парный титул на Уимблдоне.

Меньше чем через месяц на этих же кортах был сыгран Олимпийский турнир игр в Лондоне. Сестры Уильямс смогли успешно выступить и на этой Олимпиаде, выиграв третью совместную золотую медаль. Серена выиграла и в одиночном разряде, догнав таким образом старшую сестру по количеству высших медалей. Теперь в активе Винус и Серены были по четыре золотые медали, что стало рекордом в теннисе, как у женщин, так и у мужчин. В одиночном Олимпийском турнире Винус выиграла у Сары Эррани и Александры Возняк, но в третьем раунде она проиграла Анжелике Кербер.

В августе 2012 года Уильямс прошла в полуфинал турнира в Цинциннати. на Открытом чемпионате США во втором раунде она уступает Анжелике Кербер. После США до конца сезона Винус приняла участие только в одном турнире в Люксембурге и смогла выиграть на нём главный трофей, обыграв в финале румынскую теннисистку Монику Никулеску.

2013-16 Возвращение в Топ-10.

Открытый чемпионат Австралии завершается для Уильямс в третьем раунде, где она проигрывает Марии Шараповой. В конце февраля она смогла выйти в полуфинал турнира во Флорианополисе. В апреле в Чарлстоне она также вышла в 1/2 финала, где проиграла своей сестре. На Открытом чемпионате Франции она проиграла в первом раунде Уршуле Радваньской. Уимблдонский турнир Винус пропустила, а на Открытом чемпионате США выбыла во втором раунде. В парных соревнованиях вместе с Сереной она дошла до полуфинала. В сентябре Уильямс смогла выйти в полуфинал турнира в Токио. На том турнире она смогла обыграть Мону Бартел, Викторию Азаренко, Симону Халеп и Эжени Бушар. В борьбе за выход в финал американка уступила Петре Квитовой.

В январе 2014 года Винус вышла в финал турнира в Окленде, где проиграла Ане Иванович. На Открытом чемпионате Австралии она в первом же раунде уступает Екатерине Макаровой. В феврале Уильямс побеждает на турнире в Дубае. В финале она переиграла француженку Ализе Корне. Это титул стал 45-м в карьере на одиночных турнирах WTA. На Открытом чемпионате Франции Уильямс проиграла во втором раунде Анне Каролине Шмидловой. На Уимблдонском турнире она прошла в третий раунд, где её обыгрывает Петра Квитова. В августе на турнире в Станфорде Винус вышла в четвертьфинал, а на турнире в Монреале смогла выйти в финал. На своём пути к нему Винус обыгрывает в том числе Анжелику Кербер, Карлу Суарес Наварро и свою сестру Серену. В решающем матче Винус проиграла Агнешки Радваньской 4-6, 2-6. На Открытом чемпионате США она смогла дойти только до третьего раунда, где Сара Эррани из Италии наносит ей поражение. На турнире в Квебеке, где проиграла Мирьяне Лучич-Барони.

В начале сезона 2015 года Уильямс выигрывает титул на турнире в Окленде, выиграв в финале у Каролины Возняцки 3-6, 6-4, 4-6. На Открытом чемпионате Австралии Винус впервые с 2010 года вышла в четвертьфинал Большого шлема в одиночных соревнованиях. Для этого в четвёртом раунде ей пришлось обыграть шестую сеяную Агнешку Радваньскую 6-3 2-6 6-1. В борьбе за выход в 1/2 финала Уильямс проиграла более молодой соотечественнице Мэдисон Киз 3-6, 6-4, 4-6. В феврале на турнире в Дохе она вновь переиграла Радваньскую, но в полуфинале проиграла Виктории Азаренко. На турнире в Майами Винус смогла выйти в 1/4 финала. На Открытом чемпионате Франции она проигрывает в первом раунде Слоан Стивенс. На Уимблдонском турнире проходит уже в четвёртый раунд, где её соперницей становится лидер мирового тенниса Серена и Винус уступает своей младшей сестре 4-6, 3-6. Вновь сестры встретились в четвертьфинале Открытого чемпионата США и снова победу одержала Серена.

В сентябре 2015 года Винус удается выиграть на турнире серии серии Премьер в Ухане. По ходу турнира ей удалось выиграть четырёх сеяных теннисисток: Агнешку Радваньскую, Карлу Суарес Наварро, Роберту Винчи и в финале на отказе во втором сете Гарбинью Мугурусу. В октябре она проходит в полуфинал турнира в Гонконге. В конце сезона Уильямс приняла участие в турнире под названием Трофей элиты WTA для тех лидеров мирового тенниса, кто по рейтингу не отобрался на основной Итоговый турнир. На групповом этапе того турнира Винус обыграла Мэдисон Киз и Чжэн Сайсай и таким образом уверенно прошла в полуфинал. На этой стадии она обыграла итальянку Роберту Винчи 6-2 6-2. Выиграв после этого в финале Каролину Плишкову со счётом 7-5, 7-6(6), американская теннисистка становится чемпионкой турнира. Это выступление позволяет Винус Уильямс после четырёхлетнего перерыва вернутся в Топ-10 мирового рейтинга. Женская ассоциация отметила успехи американки по ходу сезона и вручило ей награду под названием «Возвращение года»

Начало 2016 года складывается для Уильямс неудачно. На Открытом чемпионате Австралии она выбыла на старте, проиграв Йоханне Конте. В феврале она завоевала трофей на турнире в Гаосюне, переиграв в финале японку Мисаки Дои. На Открытом чемпионате Франции Винус прошла в четвёртый раунд, где её обыгрывает Тимея Бачински. На Уимблдонском турнире в этом сезоне Винус смогла почувствовать вкус былых результатов. Благоприятная сетка и удачная игра позволили Винус выйти в полуфинал Большого шлема впервые с Открытого чемпионат США 2010 года. В финал, в котором бы Винус ждала очередная встреча со своей сестрой Сереной, её не пускает Анжелика Кербер. В парном разряде сестры Уильямс смогли в шестой раз выиграть Уимблдон. В июле она сыграла финал турнира в Станфорде, но проиграла его Йоханне Конте.

В августе Винус Уильямс сыграла на своей пятой Олимпиаде в карьере. В розыгрыше Олимпийского турнира в Рио-де-Жанейро она выступила во всех трёх разрядах. В одиночном турнире на старте Винус проигрывает Кирстен Флипкенс. В парном разряде вместе с сестрой Сереной Винус выглядела фавориткой и их дуэт был посеян под первым номером. Неожиданно представительницы США оступились в первом раунде, уступив чешскому дуэту Барбора Стрыцова и Луция Шафаржова. Но без медали из Рио четырёхкратная Олимпийская чемпионка не уехала. В смешанном парном разряде, где она выступила в команде с Радживом Рамом, Винус смогла дойти до финала и соответственно стала серебряным призёром. На Открытом чемпионате США Уильямс прошла в четвёртый раунд. где проиграла финалистке того розыгрыша Каролине Плишковой.

Рейтинг на конец года

Год Одиночный
рейтинг
Парный
рейтинг
2015 7
2014 19 133
2013 49 63
2012 24 31
2011 103
2010 5 11
2009 6 3
2008 6 23
2007 8
2006 48
2005 10
2004 9
2003 11
2002 2
2001 3 53
2000 3
1999 3
1998 5
1997 22
1996 216
1995 224

Выступления на турнирах

История выступлений на турнирах

По состоянию на 7 сентября 2016 года

Для того, чтобы предотвратить неразбериху и удваивание счета, информация в этой таблице корректируется только по окончании турнира или по окончании участия там данного игрока.

Допинг

13 сентября хакерская группа Fancy Bear опубликовала данные, полученные в результате взлома системы ADAMS, в которой фиксируются все результаты допинг-тестов. Согласно этим данным, известные американские спортсмены, в том числе Серена Уильямс, на протяжении продолжительного времени употребляли запрещенные препараты.[5][6]

Винус Уильямс, согласно этим данным, употребляла препараты: стероидные гормоны преднизолон (преднизон) и триамцинолон и  селективный агонист β-адренорецепторов формотерол. На применение всех этих препаратов она получала разрешение от Всемирного антидопингового агентства (WADA). Винус Уильямс выразила сожалением о том, что информация стала публичной, и прокомментировала приём препаратов, внесенных в список запрещенных тем, что ей это необходимо для лечения. Международные спортивные федерации разрешают употребление препаратов, внесенных в список запрещенных при необходимости лечения. В открытом доступе этой информации до публикации Fancy Bear не было.

Напишите отзыв о статье "Уильямс, Винус"

Примечания

  1. John Jeremiah Sullivan. [www.nytimes.com/2012/08/26/magazine/venus-and-serena-against-the-world.html?pagewanted=all Venus and Serena Against the World]. The New York Times (August 23, 2012). Проверено 28 октября 2013.
  2. Edmondson, 2005, p. 14.
  3. [rg.ru/2013/09/25/williams-site.html Неспортивные факты из жизни Серены Уильямс]
  4. [www.sports.ru/tennis/119905854.html У Винус Уильямс аутоиммунное заболевание]
  5. [ria.ru/sport/20160919/1477349304.html Хакеры выложили четвертую часть документов из базы WADA]. РИА-Новости (19 сентября 2016). Проверено 19 сентября 2016.
  6. [rsport.ru/trend/wada_usa_dop_13092016/ Взлом баз данных WADA: сестры Уильямс, Байлз и Донн принимали запрещенные вещества. Мнения, комментарии]. rsport.ru (16 сентября 2016). Проверено 19 сентября 2016.

Ссылки

  • [www.wtatennis.com/players/player/ Профиль на сайте WTA]  (англ.)
  • [www.itftennis.com/procircuit/players/player/profile.aspx?playerid= Профиль на сайте ITF]  (англ.)
  • [www.fedcup.com/en/players/player.aspx?id= Профиль на сайте Кубка Федерации] (англ.)
  • [www.grandslamhistory.ru/index.php?menu=players&act=GetPlayerByIDU&id=307 Венус Уильямс. Все финалы на турнирах серии «Большого шлема»]
  • [www.eurosport.ru/tennis/us-open-5/2011/story_sto2930980.shtml Уильямс: «Врачи диагностировали синдром Шегрена»]

Отрывок, характеризующий Уильямс, Винус

– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.