Вирно, Паоло
| Паоло Вирно | |
| итал. Paolo Virno | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Страна: | |
| Язык(и) произведений: | |
| Школа/традиция: | |
| Основные интересы: |
Политическая философия, семиотика, постфордизм[en], анализ субъективности, материализм |
Паоло Вирно ( итал. Paolo Virno) (род. в 1952 в Неаполе) — итальянский философ, семиолог и важный деятель итальянского марксистского движения. Был участником антисистемных социальных движений и нелегальных организаций в течение 1960-х и 1970-х годов, в 1979 году был арестован и посажен в тюрьму по обвинению в принадлежности к Красным бригадам. Провёл несколько лет в тюрьме, был оправдан, после чего организовал журнал Luogo Comune с целью продвигать политические идеи, которые он разрабатывал в заключении. В настоящее время преподаёт в университете Рим 3[en] в должности ассистента на факультете литературы и философии, что на современной Виа Остиенсе[1].
«Грамматика множества»
Паоло Вирно известен прежде всего своей работой «Грамматика множества: к анализу форм современной жизни» (2001), представляющей собой результат прочитанных в университете Калабрии лекций[2].
Вирно развивает реактулизированный Антонио Негри концепт множества. Согласно Негри, множество – это возникающий в глобальном масштабе активный политический субъект, группа людей, которых нельзя отнести к какой-либо категории, за исключением факта их совместного существования. Появление понятия множества связано с кризисом государства политической формы и сопутствующего ему понятия народа. Множество подразумевает новый тип общественного производства, основанный на знании и языковой коммуникации[3]:164.
Вирно реконструирует его генеалогию, отмечая конкуренцию в XVII веке «народа» («populus») Гоббса и «множества» («multitude») Спинозы. По мнению Вирно, существовавшие в дальнейшем в политической мысли оппозиции публичное / частное, индивидуальное / коллективное были следами дебатов XVII века.
Современное проявление множества как формы жизни выражается в «отсутствии корней», мобильности, неопределенности, тревоги и поиска безопасности. При этом Вирно переосмысляет хайдеггеровские понятия страха и тревоги применительно к современности: эти аффекты становятся постоянными атрибутами социальной жизни[3]:161—163.
Вирно использует заимствованное у Маркса («General Intellect»)понятие «общего интеллекта» для анализа рациональности множества. Общий интеллект создает особый вид негосударственного публичного пространства и есть по сути есть «живой труд», который включает интеллект, язык и коммуникацию. Важность данных элементов в современной жизни приводит к созданию нового типа труда: Вирно вводит понятие виртуозности [4], что означает, в том числе, смешение границ между такими явлениями, как производство, творчество и политика. Сам труд остается материальным, однако его продукт приобретает нематериальный характер.
Выработка новых моделей коммуникации осуществляется множеством с помощью феномена обычной «болтовни», а адаптация к изменениям условия труда происходит через «любопытство» (оба термина заимствуются у Хайдеггера)[3]:170.
Множество у Вирно противопоставляется как классической либеральной трактовке индивида, так и современным фукианским подходам. В отличие от либерализма сингулярное (личностное) измерение есть результат доиндивидуальной реальности (чувства, моторные схемы, перцептивные возможности). Обращаясь к Марксу, Вирно по-своему отвечает на вопрос о причинах фукианских властных стратегий. Властный интерес к жизни (в виде биополитики) возникает из-за базового свойства «живого труда» (рабочей силы), а именно потенции к труду. «Живой труд» как проявление жизни является антитезой «мертвому труду», то есть овеществлению рабочей силы в продукте производства.Сама человеческая жизнь есть носитель это потенции, и именно поэтому она становится объектом властных стратегий[3]:167—169.
Напишите отзыв о статье "Вирно, Паоло"
Примечания
- ↑ [host.uniroma3.it/dipartimenti/filosofia/Docenti/infoprof/Virno.html Prof. Paolo Virno] (итал.). Dipartimento di Filosofia. Università degli Studi Roma Tre[en]. Проверено 10 октября 2013.
- ↑ Вирно П. Грамматика множества: к анализу форм современной жизни / пер. с ит. А. Петровой под ред. А. Пензина. — М.: ООО «Ад Маргинем Пресс», 2013. — C.5. ISBN 978-5-91103-143-5
- ↑ 1 2 3 4 Пензин А. M for Multitude / Вирно П. Грамматика множества: к анализу форм современной жизни / пер. с ит. А. Петровой под ред. А. Пензина. — М.: ООО «Ад Маргинем Пресс», 2013. — 176 с. ISBN 978-5-91103-143-5
- ↑ [www.intelros.ru/pdf/siniy_divan/08_2006/15.pdf Пензин А. Паоло Вирно: «Грамматика множества» как антропология капитала]
См. также
 |
В другом языковом разделе есть более полная статья Paolo Virno (англ.) Вы можете помочь проекту, расширив текущую статью с помощью перевода.
|
| ||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Вирно, Паоло
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.
Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
