Вирцберг, Бени
Поделись знанием:
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.
Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
| Бени Вирцберг | |
| בני וירצברג | |
 Бени Вирцберг в 1948 году в форме Пальмаха | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Род деятельности: |
Специалист в области лесного хозяйства, Писатель |
| Язык произведений: | |
Бени Вирцберг (ивр. בני וירצברג; 12 августа 1928, Альтона, Германия — 4 августа 1968, Беэр-Шева, Израиль)[1] — израильский писатель, переживший Холокост в детском возрасте. Первым в Израиле описал в книге свои испытания во время Холокоста, а также встречу с еврейским ишувом в Палестине и первые годы в Израиле[2]. Эта книга, «Из долины убийства к Вратам в долину» («Ми-гей ха-харега ле-Шаар ха-Гай», ивр. מגיא ההריגה לשער הגיא), была написана под влиянием суда над Эйхманом[3] и возникшей в результате него в Израиле публичной дискуссии о Холокосте[4]. В Израиле стал специалистом в области лесоразведения и добился серьёзных успехов в этой работе[3].
Содержание
Биография
Бени Вирцберг родился в Альтоне 12 августа 1928 года, единственный сын Гавриэля и Рахель Вирцберг[5]. После событий Хрустальной ночи семья была вынуждена переехать в еврейский квартал города Сосновец в Южной Польше. Во время оккупации Польши немецкими войсками семья была депортирована в гетто в деревне Шродула</span>rupl. Вирцберг и его родители вместе с другими евреями прятались в подвале[6], однако были обнаружены и высланы в Освенцим. 1 августа 1943 года гетто было ликвидировано[7] (по другому источнику — 12 августа 1943[8]). Мать Вирцберга была убита в Освенциме, отец погиб во время марша смерти. Самого же Бени использовали в качестве мальчика на побегушках. Его также сделали личным помощником доктора Йозефа Менгеле[5]. После Освенцима Вирцберг прошёл несколько маршей смерти и концлагерей.
После освобождения узников войсками армии США[5] Бени Вирцберг жил в нескольких лагерях для перемещённых лиц. Репатриировался в Эрец-Исраэль в ноябре 1945 года в рамках Молодёжной алии, в составе одной из первых групп детей, выживших в Холокосте и прибывших в Палестину по окончании войны[9]. Был принят в кибуц Гиват-ха-Шлоша, где проходил подготовку к службе в Пальмахе. В феврале 1948 года мобилизован в Пальмах. Участвовал в боях Войны за независимость в составе 5-го батальона бригады «Харель»</span>ruen, служил в 1-й вспомогательной пулемётной роте. На броневиках сопровождал конвои, доставлявшие грузы в осаждённый Иерусалим[5]. Об этом периоде жизни Вирцберга на сайте Пальмаха написано:
Так прошёл Бени, мальчик из гетто, путь от долины убийства до ворот в долину и внёс свой скромный вклад в войну за Независимость.Оригинальный текст (иврит)כך הגיע בני, ילד הגיטו, מגיא ההריגה אל שער הגיא ותרם את חלקו הצנוע במלחמת העצמאות.
Принимал участие в освобождении Иерусалима, воевал в Негеве. После демобилизации женился на Рахель Йисасхар, уроженке Реховота йеменского происхождения, которая тоже была бойцом Пальмаха. Работал в Еврейском национальном фонде. В последние годы жизни был начальником исследовательского отделения в отделе лесоводства южного района. Вдохновлённый системой орошения набатеев, изобрёл способ искусственного орошения «Лиман»</span>ruhe и участвовал в создании лиманов в Араве[10].
В 1967 году написал книгу «Из долины убийства к Вратам в долину», которая не имела успеха среди огромного количества победных изданий о Шестидневной войне, заполнивших магазины[3]. 4 августа 1968 года Бени Вирцберг застрелился в своём доме. Причиной самоубийства была депрессия, от которой он страдал в последние годы жизни. Он оставил после себя жену Рахель и двоих детей: сына Илана и дочь Далию[1]. Над его могилой главный раввин Беэр-Шевы Элиягу Кушелевски</span>ruhe сказал: «Эйхман убил его 25 лет назад. Только сегодня мы получили его тело» (ивр. אייכמן רצח אותו לפני עשרים וחמש שנים. רק היום קיבלנו את גופתו)[11].
В день освобождения из последнего концлагеря Вирцберг познакомился с девятью мальчиками, тоже пережившими Холокост. Их дружба продолжалась в последующие годы; четверо из них погибли во время Войны за независимость[1].
Нас было десять детей, когда мы вышли вместе из ворот смерти, осталось шесть, но не шесть осиротевших детей, а шесть воинов. Мы воевали всегда, когда наставал час, чтобы еврейские дети, кто бы они ни были, никогда снова не стали сиротами как мы.Оригинальный текст (иврит)עשרה ילדים יצאנו יחדיו משער המוות, נותרו שישה, אבל לא שישה ילדים יתומים, כי אם שישה לוחמים. לחמנו ונילחם בכל עת, על מנת שילדים יהודים, באשר הם, שוב לא יתייתמו כמונו לעולם.
— «Из долины убийства к воротам в долину», стр. 214
Семья
Семья Вирцберга была обеспеченной и вполне ассимилированной, но не до конца утратившей связь с еврейством. Бени учился в немецкой школе, а по воскресеньям посещал еврейскую; семья иногда ходила в синагогу, а также участвовала в сборе средств на покупку земли в Палестине (в доме были голубые копилки</span>ruhe[комм. 1]).
- Мать — Рахель, уроженка Германии. Окончила медицинское отделение университета. После рождения ребёнка занималась домашним хозяйством. Когда её муж был выслан из Гамбурга в маленький городок на границе с Польшей, ей пришлось искать источник заработка: будучи человеком образованным, она писала прошения в органы власти от имени других евреев. Обладая «арийской» внешностью, иногда приходила в Гестапо лично в качестве представителя еврейской семьи. Помогла многим, но своему мужу помочь не смогла. Погибла в газовой камере по прибытии в Освенцим.
- Отец — Гавриэль, уроженец Польши, прошёл путь от портового грузчика до хозяина большого торгового дома. Пребывание в гетто и в Освенциме превратило его, прежде гордого и уверенного в себе, в совершенно другого человека. Он был в крайней степени истощения как физически, так и духовно, полностью потерял волю к жизни. Во время марша смерти его застрелил немецкий охранник на глазах у сына.
- Младший брат отца — единственный из всей семьи после прихода Гитлера к власти покинул страну: вместе с женой и тремя детьми, бросив всё имущество, уехал в Палестину и поселился в Иерусалиме. Брат писал о серьёзных материальных трудностях; возможно это было для отца Бени причиной не покидать Германию. Когда после войны Бени Вирцберг оказался в Палестине, дядя нашёл его в кибуце Гиват ха-Шлоша. Они двое были единственными выжившими из всей семьи.
- Жена — Рахель (девичья фамилия Йисасхар, в книге Рая), уроженка Реховота йеменского происхождения. Была бойцом Пальмаха, участвовала в сопровождении конвоев через Шаар ха-Гай. История любви Бени и Раи — важная часть книги «Из долины убийства к Вратам в долину». Это история встреч и расставаний на фоне Войны за независимость, начавшаяся знакомством в кибуце Хульда</span>ruen перед первым боем. Одним из эпизодов этой истории было объяснение в любви в здании насосной станции в Шаар ха-Гай. Жена была первым слушателем и критиком книги, а также источником вдохновения[12].
- Сын — Илан Вирцберг</span>ruhe (род. 12 сентября 1951 года) — музыкальный продюсер, композитор, гитарист и певец. Написал две песни об отце[13]. В одном из интервью Илан Вирцберг сказал: «Мой отец носил в себе чудовищ, которые и прикончили его» (ивр. אבא שלי סחב מפלצות שגמרו אותו)[3].
- Дочь — Далия Вирцберг-Рофе, (род. 12 апреля 1958 года) — литературный редактор. Работала в газетах «Едиот Ахронот», «Маарив» и в местной газете «Тель-Авив», а также в книжных издательствах. Приложила немало усилий для выхода в свет второго издания книги отца. В интервью газете «Га-Арец» на вопрос журналистки Далии Карпель</span>ruhe «Почему это было для Вас так важно» Вирцберг-Рофе ответила: «У меня было ощущение миссии, как будто отец вложил мне в руку завещание и взял клятву исполнить его» (ивр. הייתי חדורה בתחושת שליחות, כאילו אבי הפקיד בידי את צוואתו והשביע אותי למלא אותה)[3].
Напишите отзыв о статье "Вирцберг, Бени"
Комментарии
- ↑ «Голубой копилкой» называли жестяные коробки, которые до начала Второй мировой войны стояли в тысячах домов евреев Европы и предназначались для сбора средств в Еврейский национальный фонд, см. [il4u.org.il/blog/about-israel/education/golubuyu-kopilku-vernuli-na-mesto/ "Голубую копилку" вернули на место]
Примечания
- ↑ 1 2 3 דליה וירצברג-רופא "מגיא ההריגה לשער הגיא" מאת בני וירצברג כתב עט "אימגו", 05.01.2009 (Далия Вирцберг-Рофе, [www.e-mago.co.il/Editor/history-2630.htm О книге Бени Вирцберга «Из долины убийства к Вратам в долину»], интернет-журнал «e-mago», 05.01.2009) (иврит)
- ↑ [he.wikipedia.org/wiki/%D7%A7%D7%95%D7%91%D7%A5:Wirtz.jpg Хана Яблонка, текст на обложке книги «Из долины убийства к Вратам в долину»] (иврит)
- ↑ 1 2 3 4 5 דליה קרפל סיפורו של בני וירצברג, עוזרו בכפייה של מלאך המוות מאושוויץ, ד"ר יוזף מנגלה הארץ, 13.2.2009 (Далия Карпель. [www.haaretz.co.il/misc/1.1245537 История Бени Вирцберга, которого заставили быть помощником ангела смерти из Освенцима, доктора Йозефа Менгеле] (иврит). Га-Арец (13 февраля 2009). Проверено 9 марта 2013.)
- ↑ Хана Яблонка. [lib.cet.ac.il/pages/item.asp?item=16244 «Суд над Эйхманом и израильтяне: через 40 лет» (ивр. משפט אייכמן והישראלים: מקץ 40 שנה)] (иврит). Сайт центра технологий обучения מטח. Проверено 5 октября 2013.
- ↑ 1 2 3 4 [info.palmach.org.il/show_item.asp?levelId=38495&itemId=6316&itemType=0&fighter=85568 Биография Бени Вирцберга]. на сайте «Пальмаха», (иврит)
- ↑ Ронен, 2008, с. 318.
- ↑ Ронен, 2008, с. 320.
- ↑ [avivshoa.co.il/pdf/ghettoliste-28-01-2011.pdf Список гетто] на сайте товарищества (ивр. עמותה) «Авив ле-ницолей ха-шоа» («Весна для переживших Холокост») (иврит) (нем.)
- ↑ Мы здесь, 2008, с. 40.
- ↑ Ирис Бернштейн. [www.kkl.org.il/files/FILES/planning/limanim.pdf Лиманы в Негеве. Документ о политике] стр. 4. на сайте Еврейского национального фонда, (иврит)
- ↑ דב גולדשטיין, הכדור האחרון של בני בספר כאלה הם היו, הוצאת אחיאסף, 1974, עמ' 197-183 (Дов Гольдштейнruhe, «Последний патрон Бени» в книге «Такими они были», изд. Ахиасаф, 1974, стр. 183—197)</span>
- ↑ Вирцберг, 2008, с. 8, 173, 192.
- ↑ Илан Вирцберг. [www.haaretz.co.il/misc/1.1245537 Сын поёт песню об отце «То, что осталось» (ивр. מה שנשאר] (иврит). официальный сайт Илана Вирцберга (1989). Проверено 12 мая 2014.
</ol>
Литература
- Бени Вирцберг. Из долины убийства к Вратам в долину. — Иерусалим;: Кармель, 2008. — 224 с. — ISBN 978-965-407-904-4. (иврит)
- Авигу Ронен. Приговорённая жить - дневники и жизнь Хайки Клингер (נידונה לחיים - יומניה וחייה של חייקה קלינגר). — Хайфа;: изд. Хайфского университета и Едиот сфарим, 2011. — 630 с. — ISBN 978-965-545-208-2. (иврит)
- Белла Гутерман, Хана Яблонка; Авнер Шалев. Мы здесь. Выжившие в Холокосте в государстве Израиль (אנחנו פה. ניצולי השואה במדינת ישראל). — Иерусалим;: изд. Яд ва-Шем, 2008. — 307 с. (иврит)
Ссылки
- Дмитрий Авдосьев. [www.jewish.ru/history/facts/2009/02/news994271760.php «Служба у Менгеле спасла жизнь мальчику»] (рус.). Jewish.ru. Проверено 13 октября 2013.
- [jhist.org/shoa/massuah02.htm Селекция. Бени Вирцберг. «Долина смерти» (отрывок)] (рус.). MASSUAH. Проверено 13 октября 2013.
- [jhist.org/shoa/massuah03.htm Наказания и селекция. Бени Вирцберг. «Долина смерти» (отрывок)] (рус.). MASSUAH. Проверено 13 октября 2013.
- [jhist.org/shoa/massuah04.htm Больница. Бени Вирцберг. «Долина смерти» (отрывок)] (рус.). MASSUAH. Проверено 13 октября 2013.
 |
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе. Список неработающих ссылок: Ронен, 2008 Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.
|
Отрывок, характеризующий Вирцберг, Бени
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.
Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Категории:
- Родившиеся 12 августа
- Родившиеся в 1928 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Альтоне
- Умершие 4 августа
- Умершие в 1968 году
- Умершие в Беэр-Шеве
- Писатели по алфавиту
- Писатели Израиля
- Писатели на иврите
- Выжившие в концлагере Освенцим
- Бойцы «Пальмаха»
- Писатели, совершившие самоубийство
- Изобретатели Израиля
- Персоналии:Лесное хозяйство
- Персоналии:Холокост в искусстве
- Участники Арабо-израильской войны 1947—1949 годов
