Примаков, Виталий Маркович

Виталий Маркович Примаков
Дата рождения	18 декабря 1897(1897-12-18)
Место рождения	местечко Семёновка (город), Черниговская губерния, Российская империя (ныне город Семёновка, Черниговская область, Украина)
Дата смерти	12 июня 1937(1937-06-12) (39 лет)
Место смерти	Москва, СССР
Принадлежность	Российская империя Российская империя, УНРС РСФСР РСФСР СССР СССР
Годы службы	1918—1936
Звание
Командовал	8-й кавалерийской дивизией Червоного казачества
Сражения/войны	Гражданская война в России: Гражданская война на Украине Советско-польская война
Награды и премии

Вита́лий Ма́ркович Примако́в (18 декабря 1897 , местечко Семёновка Черниговской губернии — 12 июня 1937, Москва) — советский военачальник, в Гражданскую войну — командир украинского Червоного казачества; комкор (1935).

После Гражданской войны занимал ответственные посты и выполнял важные дипломатические поручения.

В августе 1936 года был арестован по обвинениям в участии в армейской «военно-троцкистской организации». В мае 1937 года, под воздействием пыток, признал себя виновным в участии в антисоветском троцкистском военно-фашистском заговоре и подписал показания, по которым позже были арестованы и предстали перед судом многие другие представители командного и начальствующего состава Красной армии.

11 июня 1937 года специальным присутствием Верховного суда СССР был приговорён к смертной казни по «делу Тухачевского». Расстрелян 12 июня 1937 года. Посмертно реабилитирован 31 января 1957 года.

Биография

Сын учителя. Детство провёл в селе Шуманы на Черниговщине. Рано осиротев, стал приемным сыном украинского писателя М. Коцюбинского, на дочери которого, Оксане, позже женился.

В 1914 году вступил в РСДРП, большевик. Будучи гимназистом, в 1915 году за распространение листовок и хранение оружия был осуждён на пожизненное поселение в Восточной Сибири. Освобождённый Февральской революцией, стал членом Киевского комитета большевиков.

Являясь делегатом II Всероссийского съезда Советов от Черниговской губернии, во время Октябрьской революции командовал отрядом при взятии Зимнего дворца, а затем, при подавлении выступления генерала П. Н. Краснова, командовал красногвардейскими отрядами под Гатчиной.

В январе 1918 года в Харькове сформировал из добровольцев — солдат, студентов, рабочих 1-й полк Червоного казачества, участвовавший в боях против Центральной рады. Полк входил в состав вооружённых сил Украинской Народной Республики Советов. Осенью 1918 как командир 1-го полка Червоного казачества принимал активное участие в создании Украинской советской армии. Позднее 1-й полк Червоного казачества стал бригадой, а затем был развёрнут в кавалерийскую дивизию.

В сентябре 1919 года кавалерийская дивизия Червоного казачества под командованием Примакова на протяжении месяца защищала Чернигов от деникинцев. По другим источникам успехи в гражданской войне 22-х летнего юноши без какого либо военного образования или опыта представляются сомнительными и связаны с обычным советским мифотворчеством. Наступление Деникин начал в мае 1919 силами в 4 раз меньшими сил большевиков, кроме того обороняющиеся располагали сетью железных дорог через центр России, что позволяло проводить переброску резервов. Кроме того решающую роль сыграло предательство поляков, о чём впоследствии писал А. И. Деникин:

«К осени 1919 года армии Юга России, наступая на Москву, занимали фронт от Царицына на Воронеж — Орел — Киев — Одессу, прикрывал освобождённый от большевицкой власти район восемнадцати губерний и областей — пространством в 1 миллион кв. километров с населением до 50 миллионов.

Предпринимая наступление в сторону Киева, я имел в виду огромное значение — в обоюдных интересах — соединения Добровольческой армии с Польской. Это соединение автоматически освобождало бы польские войска восточного фронта и все русские войска Киевской и Новороссийской областей для действия в северном направлении. Я предлагал польскому командованию, чтобы оно продвинуло войска только до верхнего Днепра, в общем направлении на Мозырь. Одна эта диверсия, как видно из схемы, приводила к уничтожению 12-й советской армии, не представляла для поляков никаких трудностей, не требовала никаких чрезмерных жертв и, во всяком случае, стоила бы им неизмеримо меньше крови и разорения, нежели предпринятый впоследствии „Киевский поход“ и последовавшее за ним вторжение в Польшу большевицких армий.

Боевое сотрудничество осенью 1919 года Польской армии с Добровольческой грозило советам разгромом и падением. В этой оценке положения сходятся все три стороны.

Между тем, начальник Польского государства Пилсудский осенью 1919 года заключил с советами тайное соглашение, в силу которого военные действия на польско-советском фронте временно прекратились».

С октября 1920 — командир 1-го Конного корпуса Червоного казачества. За бои под Орлом — Курском и успехи в советско-польской войне награждён двумя орденами Красного Знамени (1920, 1921). Прекрасная выучка бойцов и командиров соединения, их беззаветная храбрость помогали одерживать победы в любых сложных условиях, причём малой кровью. 14 успешных рейдов на фронтах Гражданской войны против превосходящих сил неприятеля, 60 выигранных боёв и ни одного поражения — свидетельство военного мастерства полководца Примакова. В 1923 году корпусу было присвоено почётное наименование 1-й Конный корпус Червоного казачества имени ВУЦИК и ЦК ЛКСМУ.

Фундаментального военного образования так и не получил. В 1923 году окончил Военно-академические курсы высшего комсостава РККА.

В 1924—1925 годах — начальник Высшей кавалерийской школы в Ленинграде, где тогда обучались будущие маршалы И. Х. Баграмян, А. И. Ерёменко, Г. К. Жуков, К. К. Рокоссовский.

В 1925—1926 годах был военным советником 1-й Национальной армии в Китае. Здесь он разработал уставы китайской армии, создал офицерскую школу, непосредственно участвовал во многих боях.

В 1925—1927 годах во внутрипартийных дискуссиях Примаков поддержал Льва Троцкого. Позже комкор отошёл от троцкистской оппозиции, о чем официально заявил в печати.

В 1926—1927 гг. — командир 1-го стрелкового корпуса Ленинградского военного округа.

В 1927—1929 гг. — военный атташе в Афганистане. В 1929 году, во время спецоперации Красной армии в Афганистане, возглавил советско-афганский отряд в две тысячи сабель при орудиях и пулемётах. 15 апреля 1929 года отряд Примакова, бойцы и командиры которого были одеты в афганскую форму, при поддержке авиации атаковал афганский пограничный пост. Советские войска действовали на территории Афганистана полтора месяца. За это время они взяли города Мазари-Шариф, Балх, Ташкурган и более мелкие населённые пункты. Примаков, по легенде, действовал под именем Рагиб-бея. В литературе его окрестили красным Лоуренсом. Когда стало известно, что Аманулла-хан решил прекратить вооружённую борьбу и бежал в Индию, и продолжение экспедиции выглядело бы как агрессия против суверенной страны, Сталин приказал отозвать советские войска. 7 августа 1929 награждён третьим орденом Красного Знамени.

В 1930 году — военный атташе в Японии.

Талантливый публицист, военный историк, автор нескольких художественных книг, Примаков оставил много интересных наблюдений и суждений о странах, в которых ему удалось побывать. «Записки волонтёра» стали одной из первых советских книг о Китае. «Афганистан в огне» до сих пор получает высокие оценки со стороны учёных-афганистов. В книге «По Японии» Примаков высказал мысль о возможности притязаний японских военных кругов на территорию СССР и о неизбежности японо-американского конфликта.

В 1931—1932 годах проходил обучение в Германской академии Генерального штаба. В 1931—1933 гг. командовал 13-м стрелковым корпусом Приволжского военного округа. В 1933—1935 гг. — заместитель командующего Северо-Кавказским военным округом, заместитель инспектора высших военно-учебных заведений. С 1935 года — заместитель командующего Ленинградским военным округом, член Военного совета при народном комиссаре обороны СССР.

При этом, как указывает исследователь С. Е. Лазарев, сам Примаков считал себя незаслуженно обойдённым по службе, высказывал недовольство высшим военным руководством в лице наркома обороны. Бывший член Реввоенсовета Первой Конной армии К. Е. Ворошилов покровительствовал своим боевым соратникам, отдавая им предпочтение при назначении на вакантные должности, поощрении правительственными наградами, предоставлении различных льгот. Это вызывало трения в отношениях с представителями других легендарных соединений Гражданской войны.

Арест и расстрел

Первично арестован в 1934 году, дело вел следователь ОГПУ Кедров, освобождён по требованию Ворошилова.

14 августа 1936 Примаков и В. Путна были арестованы по обвинениям в участии в армейской «военно-троцкистской организации» — участниками этой организации они были названы в судебном процессе по делу Антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевского центра (21—23 августа 1936 года). Тем не менее до мая 1937 года ни Путна, ни Примаков не называли никаких новых имён.

В мае 1937 года, признал себя виновным в участии в антисоветском троцкистском военно-фашистском заговоре и подписал показания, по которым позже были арестованы и предстали перед судом многие другие представители командного и начальствующего состава Красной Армии. Вместе с М. Н. Тухачевским, И. Э. Якиром, И. П. Уборевичем и ещё 4 командирами Красной Армии специальным присутствием Верховного суда СССР 11 июня 1937 года был приговорён к смертной казни; 12 июня 1937 года расстрелян.

Похоронен в Москве на Новом Донском кладбище.

Был посмертно реабилитирован 31 января 1957 года.

Семья

Был трижды женат: первым браком на Оксане Коцюбинской, дочери украинского писателя Михаила Коцюбинского и сестре известного украинского большевика Юрия Коцюбинского, вторым (1924) — на Марии Ароновне Довжик (1901—1991), сын от этого брака — Юрий Примаков (род. 1927), и третьим — на Лиле Брик.

Брат — Владимир Примаков, участник Гражданской войны, затем авиаконструктор, погиб в Московском ополчении в 1941 году.

См. также

• Список троекратных кавалеров ордена Красного Знамени до 1930 года

Сочинения

Автор статей по военно-теоретическим вопросам, очерков, воспоминаний, в том числе о событиях 1917—1920 годов на Украине, в частности:

• Афганистан в огне. — Л., 1930.
• Червонное казачество. СПб. — Х., 1923. (статьи подписаны «Старый казак»).
• [library.ua/modules/boonex/blogs/blogs.php?action=show_member_post&post_id=30 Рейд червонных казаков на Проскуров] // Борьба классов. 1932. № 5. С. 65—73.
• Тактические задачи и военные игры, предложенные для решения офицерам германского рейхсвера в 1933 году / Пер. с нем. и обр. В. М. Примакова. — М.: Госвоениздат, 1934. — 95 с.: схем.
• Борьба за Советскую власть на Украине. — Путь неувядаемой славы. — Три рейда. — «Червонцы».- Смертью героев. — «Смелость города берет». — В кн.: Этапы большого пути. — М., 1962.
• Сражение под Орлом. Октябрь-ноябрь 1919 года. — В кн.: Латышские стрелки в борьбе за Советскую власть в 1917—1920 годах. — Рига, 1962.
• Записки волонтера. Гражд. война в Китае. — М., 1967. Первое издание этой книги — Л.: Прибой, 1927. Автор указан как Генри Аллен.
• Записки волонтера. Рассказы, очерки, статьи: (Гражданская война на Украине. Записки волонтера. Документы). — К., 1970.
• И всходим, маки красные… Очерки, статьи, стихи, рассказы: (Для детей) Авт. вступ. ст. С. Репьях. — К.: Молодь, 1987. — 261 с.
• По Японии. — 1930.

Память

• Памятник Примакову в Киеве.
• Памятник Примакову в Чернигове.
• Улица в Кировском районе Санкт-Петербурга.
• Улицы Примакова в городах Киев, Харьков, Чернигов, Хмельницкий, Винница, Полтава, Белая Церковь, Александрия, Льгов.
• Экспозиция с личными вещами в Черниговском историческом музее.

Литература

• Горбатов А. В. Годы и войны: Военные мемуары. М.: Советский писатель, 1992. — 554 с.
• Дубинский И. В. Портреты и силуэты: Очерки; Документальная повесть. К., Днипро, 1982. — 355 с.
• Дубинский И. В. Примаков. (ЖЗЛ). М.: «Молодая гвардия», 1968. — 175 с.
• Дубинский И. В. Особый счёт. (Военные мемуары). М.: Воениздат, 1989. — 256 с.
• Лазарев С. Е. Комкор В. М. Примаков в системе межличностных взаимоотношений советской военной элиты // Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 41 (179). История. Выпуск 38. С. 62—67.
• Лазарев С. Е. Разгром «примаковской» группировки (1936—1941 годы) // Военно-исторический архив. 2012. № 3. С. 98—106
• Черушев Н. С., Черушев Ю. Н. Расстрелянная элита РККА (командармы 1-го и 2-го рангов, комкоры, комдивы и им равные): 1937—1941. Биографический словарь. — М.: Кучково поле; Мегаполис, 2012. — С. 101—102. — 496 с. — 2000 экз. — ISBN 978-5-9950-0217-8.

Отрывок, характеризующий Примаков, Виталий Маркович

Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.